***
- Мидория, мальчик мой, подойди, - прикрикнул Всемогущий. Сегодня он наблюдал за геройскими тренировками класса А и давал советы ученикам по поводу их новых приемов. - Что-то случилось? Ты чем-то обеспокоен? – спросил Тошинори, когда преемник подошел к нему. Изуку снял перчатку от геройского костюма, потер шею, и после некоторой паузы, в которую он напряженно кусал свои губы, ответил: - Я просто не высыпаюсь последнее время, я немного запустил учебу из-за стажировки, вот нагоняю, - усмехнулся юноша, кося глаза куда-то вниз. - Никто не говорил, что будет легко, мальчик мой, - жилистая рука упала на плечо юного героя, - Но, если тебя что-то беспокоит по поводу причуды или Все За Одного, мы всегда можем поговорить, - Тошинори склонился, чтобы заглянуть в зеленые глаза, которые его ученик почему-то все время прятал, смотря куда угодно, но только не на своего учителя. - Да соберись ты уже, половинчатый! – пронесся над ареной крик Бакуго, теряющего терпение. Изуку рефлекторно обернулся и сжал руки в кулаки, чуть ли не встал в стойку. Бакуго стремительно пересекает арену, но Шото снова промахивается с ледяной атакой, в его движениях сквозит усталость – будто он не спал всю ночь. - Спасибо, Всемогущий! - бросил Изуку и вернулся к тренировке. На выходе из зала для тренировок геройского факультета с Изуку поравнялся Тодороки. Он так же выглядел уставшим от тренировки и не выспавшимся. - Может, посмотрим вечером тот фильм, который мы обсуждали сегодня в столовой? – тихо предложил Шото. - Я сегодня хотел позаниматься математикой… Так что, наверное, нет, извини, - Мидория немного замялся перед тем, как ответить. Тодороки понимающе кивнул и поспешил за остальными ребятами. После тренировки, когда все пошли в душевые, Мидория снова задержался в тренажерном зале. Он сидел на скамейке и медленно с совершенно задумчивым выражением лица поднимал и опускал гантель правой рукой. Он кусал губы и хмурил брови, выглядел так сосредоточенно, будто вычисляет в уме тройной интеграл. С глубоким вздохом, таким, будто он давно решает задачу и никак не может решить, Мидория меняет руку. Изуку смотрит на свою руку, на шрамы, похожие на рытвины в земле, как следствие водной эрозии. Они напоминают ему о знаменательном событии. Рука, кажется, нагревается под преломленным ультрафиолетовым излучением, проникающем через окно, и Изуку улыбается, думая, как тепло обнимать Тодороки. Улыбка быстро сменяется прежней хмуростью, будто грозовые облака скрыли солнце. Изуку прикидывает время и опускает гантель. Сейчас в душевых никого не должно быть. Юноша убирает геройский костюм, бережно сложив в шкафчик, и накидывает на бедра полотенце. Душевая действительно пустая, но Изуку встает в угол. Он открывает теплую воду и подставляет взмокшее лицо под струи воды. Он умывается несколько раз, будто это вымоет все мысли у него из головы и очистит мозг. Юноша шипит, когда подставляет под теплую воду спину. Вода попадет на лопатки, бедра, скатывается по поджатым ягодицам, и юноша делает воду холоднее. Он разминает немного плечи, убирает назад намокшие и оттого тяжелые кудри, и намыливает тело. Бока и бедра немного жжет, и он тихонько шипит сквозь зубы. На спине погасает пожар, когда вода становится холоднее и юноша долгое время стоит, наслаждаясь прекратившейся болью. Изуку ловит языком и приоткрытыми губами скатывающиеся по лицу капли воды, разминает руками шею, проводит пальцами по багровым пятнам засосов на сгибе шеи, на ключицах, на груди. Через какое-то время Мидория решает, что долго прохлаждается в воде, в последний раз проводит руками по телу, чтобы смыть остатки пены, проводит руками по волосам, набравшим воды, морщит нос, когда касается шершавой кожи на спине и выключает воду. Он оставляет мокрые следы на кафеле от воды, катящейся по телу, пока идет к своему шкафчику и выворачивает свою футболку. Мидория с трудом натягивает чистое белье на влажное тело, спускает его чуть пониже, чтобы резинка не терлась о бедренные косточки; берет полотенце и взъерошивает им волосы. Сердце уходит в пятки и пропускает удар, когда дверь в душевую открывается. Кровь мгновенно приливает к лицу и стучит в висках, уши вспыхивают и Изуку смотрит на вошедшего человека широко распахнутыми глазами. Кацуки некоторое время стоит в дверях. Он с удивлением разглядывает тело Мидории и держит рот приоткрытым, потому что не знает, что сказать. Наконец, он собирается, отрывается от прожигания зеленоволосого юноши взглядом, закрывает дверь и подпирает ее спиной. - Хрена себе, - произносит он. Изуку думал, что Каччан отпустит какую-нибудь колкость или будет издеваться. Юноша опускает руки, которыми пытался как-то прикрыться и виновато опускает взгляд в пол. Бакуго подходит ближе. На бедрах, на боках, на пояснице зеленоволосого юноши растянулись ожоги – кожа покрасневшая, кое-где присутствуют волдыри, будто кислоту пролили на белоснежный лист. Блондин прикасается к свежему ожогу на спине – хорошо, что у него холодные пальцы. Кожа там краснее, чем на боках, ожог хорошо выделяется на сливочно-молочной коже, он горит – свежий совсем, и Изуку морщится от касания. - Это половинчатый? – кажется, в голосе блондина проскальзывают нотки ужаса, будто кто-то промахнулся по струне гитары из-за длинных ногтей. Кацуки прекращает рассматривать зеленоволосого юношу, будто тот статуя в парке, и садится на скамейку, так чтобы не смотреть на него – он знает, что это не его дело, и видит, что Изуку неприятно такое внимание. - Он плохо контролирует свою огненную сторону в моменты близости, - Мидория спешит одеться, все ещё дрожащими руками выворачивает футболку: он слишком нервничает и поэтому получается только эмоционально ее трясти. Вопреки ожиданиям Бакуго, Изуку говорил неробко, не осекался; ему действительно хотелось с кем-то об этом поговорить, ожоги будто горели ещё сильнее, от того, что приходилось прятаться, избегать людей и от невозможности выговориться. Бакуго поджал губы: он просто оказался в неподходящее время в неподходящем месте и теперь будет вынужден хранить эту тайну. Сказать ему было нечего: в личные отношения двух несимпатичных ему людей он влезать не хотел и вообще не знал, что говорят в таких ситуациях. Он поднялся со скамейки, демонстрируя своё нежелание что-то обсуждать, опасаясь того, что, если он ещё пробудет тут несколько секунд, Мидорию пробьёт на исповедь. - Я не хочу в это лезть и тем более не смей теперь ко мне приходить за советами, - блондин нахмурился и всем своим видом дал понять, что настроен он серьезно, - Единственное, что я скажу по этому поводу, так это то, что вам нужно поговорить. Потому что вы делаете друг другу только хуже. Блондин опустил руку в карман широких домашних штанов, болтающихся на бёдрах, и вынул оттуда маленькую жестяную баночку. Со словами «Лови» он бросил ее Изуку и хлопнул за собой дверью. Мидория раскрыл ладонь, которой перехватил баночку в воздухе, и прочитал надпись: «Крем от ожогов». В тетради зеленоволосого юноши была запись о том, что Кацуки использует крем от ожогов, потому что при некоторых приемах участки рук, непокрытые тканью костюма могут ожечься, к тому же время от времени взрывной герой мазал на ночь ладони этим кремом, чтобы кожа не была слишком жёсткой. Крем имел какой-то специфический сладковатый запах: юноша не мог понять, что же он ему напоминает, но он до боли знаком – он густой, жирный и белоснежного цвета, приятно охлаждает раскрасневшуюся кожу, немного щиплет в местах, где вскочили волдыри. Изуку облегченно выдыхает и наконец скрывает ожоги под одеждой, теперь не боясь, что будет больно от случайных соприкосновений повреждённой кожи с тканью. Он по привычке проверяет нет ли никого в коридоре и направляется в свою комнату, попутно вспоминая, что нужно сделать из домашней работы, какими предметами заняться, чтобы не запустить из-за стажировки. - Изуку! – Тодороки взялся в коридоре из ниоткуда. Может, Изуку слишком погрузился в собственные мысли – впервые за долгое время у него появилась возможность не отвлекаться на боли от ожогов. Зеленые глаза лихорадочно забегали, пальцы юноши начали теребить полы футболки. - Не хотел бы ты позаниматься сегодня вместе? – Тодороки встал перед Мидорией, преградив ему путь к его комнате, будто боялся, что он убежит, - Думаю, вместе мы справимся с домашним заданием быстрее, - добавил он, чтобы его предложение звучало убедительнее, - А потом можем посмотреть фильм, какой хочешь. - Я хотел ещё вечером потренироваться, так что заниматься буду допоздна… - пробормотал Изуку, потирая шею. Его взгляд скользнул по лицу Шото только в самом начале, сейчас юноша смотрел куда угодно: косился на пол, кусая губы, поворачивался к окну и щурил глаза от того, что корпускулы дифрагировали в лицо. - Ясно, - Шото вздохнул. Почему-то другого ответа он не ожидал, вероятность существования тахионов казалось ему больше, чем вероятность того, что Изуку согласится, - Если что я буду у себя, ты всегда можешь зайти, - Тодороки неловко коснулся щеки своего партнера и направился к своей комнате. Он помнит, как Мидория приходил к нему в комнату ночью, чтобы ему лучше спалось и не снились кошмары, как они занимались вместе и могли часами сидеть бок о бок и заниматься абсолютно разными делами: важной лишь была возможность быть друг у друга под боком. Когда они стали ближе, чем-то больше, чем друзьями, Изуку стал меньше рассказывать о себе и событиях, что происходят у него в жизни – казалось, что ему было легче рассказывать это Тодороки-своему-другу, чем Тодороки-своему-парню. Сейчас, когда они перешли на новый уровень отношений, Мидория стал его избегать – днём они почти не виделись, юноша вечно находил предлог, а насладиться обладанием Изуку Шото мог только, когда на город опустится ночь, в полной темноте – будто Изуку боялся, что, когда на его кожу попадёт свет, он рассыплется.***
Изуку вздрогнул, чуть ли на стуле не подскочил и резко обернулся, когда дверь в его комнату открылась. Он тот же облегченно выдохнул. - Ну зачем позвал? – Бакуго захлопнул дверь и подпер ее спиной. Его ладони, наверняка сложенные в кулаки, прятались в карманах широких растянутых домашних брюк. Он выражал полную готовность уйти, если ответ его не устроит и причина его пребывания здесь не будет достаточно веской. - Ты можешь помочь? – Мидория оставляет домашнюю работу недоделанной и поднимается из-за стола. Он взял в руку баночку с кремом от ожогов спрятанную в секретном ящичке в столе и подошел к блондину, созерцая пол под ногами, будто он студент-инженер и идет защищать свой чертеж. Взгляд Кацуки оказался весьма порицающим. Значит, зеленоволосый еще не поговорил с Тодороки. Блондин вздохнул, как учитель, проверяющий тетрадки нерадивых учеников, и задрал футболку, повернувшегося к нему спиной Мидории как можно выше к шее и осмотрел обширный ожог на лопатках. Волдыри сошли, и воспаленная запекшаяся кожа перестала так сильно выделяться на фоне здоровой – прошло много времени, и все это время Изуку избегал Тодороки. Единожды на этой неделе они с Шото только смотрели фильм. Мидории действительно тяжело избегать любимого человека и долгое время не видеться, к тому же, юноша сделал вывод, что если он будет слишком явно избегать встреч с Тодороки, то он может что-то заподозрить. Но даже смотреть фильм вместе было неимоверно трудно: не позволять Шото касаться кожи в тех самых местах, где она горит от ожогов, не давать его пальцам забраться под футболку и вовремя остановиться, когда возбуждение начинает брать верх - новые ожоги Изуку не нужны. Тодороки несколько раз спрашивал все ли в порядке, прежде чем кивнуть и снова положить голову на плечо Мидории и продолжить смотреть фильм. Нитью Ариадны в этой ситуации для Изуку был горящий экран его ноутбука, воспроизводящий фильм: можно было сделать вид, что чего-то не услышал или не хочешь отвлекаться. Только когда экран затемнялся, Мидория видел в нем отражение Шото – смотрел он не на экран, взгляд его был рассредоточен, задумчив, кажется, даже пуст. Изуку морщит нос и тихо шипит, когда Кацуки неуклюже царапает обожжённую кожу короткими ногтями, когда распределяет крем. Крем собирается в коростах, образовавшихся на месте волдырей; блестит на коже, будто она намазана маслом. Сердце уходит в пятки даже у Бакуго, когда щелкает замок в двери и она открывается. Мидория в это время перестает дышать, а на лице у него в этот момент буквально одни глаза – широко распахнутые и блестящие, он тянет на себя задранную футболку, пытаясь прикрыться и кусает губы. На пороге комнаты, обои которой испещрены кнопками и скрепками, держащими плакаты Всемогущего, стоит Шото Тодороки. Который сказал Изуку, что сегодня пойдет после занятий к матери. Он силится понять, что происходит – в глаза бросается блондин, стоящий непозволительно близко к обнажившему торс Мидории, потом ожоги, скрытые уже под слоем крема и маленькая баночка в руках Бакуго. Первым под тяжелый взгляд Шото нарушил тишину Кацуки. Он многозначительно кашлянул и произнес, расколов звенящую тишину на кусочки: - Не буду лезть не в свое дело, но вам правда надо поговорить, - он поставил баночку на тумбу и вышел, пропуская Тодороки внутрь комнаты и закрывая за ним дверь. Изуку хватает губами воздух, старается дышать глубже, пытается унять колотящееся сердце и сдержать рвущиеся наружу слезы. Шото удивлен. Шото расстроен. Шото в ужасе. Все эти эмоции будто не могут поместиться у него лице, и он сжимает ладони в кулаки, до боли впиваясь ногтями в тыльные стороны ладоней; его руки дрожат от напряжения и в комнате, кажется, подскочила температура. - Изуку… - Тодороки совершает едва заметные покачивания головой, у него трясутся губы, как будто он что-то тихо-тихо шепчет. Мидория не может выдержать этот тяжелый взгляд на себе: он кидается к юноше напротив, хватается руками за грудки его рубашки, сминает ее и прячет лицо. Изуку не может сдержать слез, и рубашка Шото моментально намокает. - Господи, Изуку… - губы Шото дрожат, он хочет обнять содрогающегося от плача юношу, но мысль о том, что он совершил – причинил любимому человеку боль, изуродовал его тело, - парализует его, - Милый, прости, прости… - все, что может Тодороки сейчас это извиняться, шептать это слово как мантру. Его руки застыли в нескольких сантиметрах от тела Изуку, он не смеет больше к нему прикоснуться. - Шото, я не могу сказать, я… - шепчет Мидория, опаляя горячим дыханием впадинку между ключиц. - Я такое чудовище, я совершаю то же самое, что и мой отец, я… Изуку отрывает голову, стирает слезы натянутым рукавом рубашки и хватает лицо любимого ладонями, заставляя замолчать и смотреть в зеленые глаза, полные решимости, которую не уменьшали слезинки в уголках глаз и мокрые дорожки на щеках. Как в тот раз на фестивале. - Послушай, все хорошо, просто… Ты не контролируешь силу, ты только недавно начал пользоваться ей, ты… - у юного героя не хватает слов для спасения Тодороки во второй раз. Он тяжело дышит и смотрит в разноцветные глаза. - Значит, ты избегал меня из-за этого? – на лице Шото появилась полуулыбка облегчения. В последнее время он посвящал все свое свободное и не очень время размышлениям о том, что пошло не так и в какой момент, и сейчас все прояснилось – ужасающая правда накрыла его, как лавина. Теперь он стоял посреди белоснежного сугроба, который долго еще не растает даже под его жаром. - Все хорошо, ты не делаешь мне больно, - Изуку берет юношу за руки и кладет на свои бока, зеленоволосый юноша не показывает того, что воспаленная кожа начинает едва ощутимо гореть от прикосновений. - Нет, Изуку, я не могу, пожалуйста, прости меня за все, я правда не хотел причинять тебе боль, - Шото отнимает свои руки от Изуку, сжимает их кулаки и опускает голову. Спасти все можно, только если это готовы сделать оба: Изуку видит, как Тодороки тяжело лишить себя прикосновений к телу партнера, как ему тяжело видеть ожоги, оставленные собственными руками на любимом теле. Значит, все еще можно исправить. Мидория кладет еще холодные от недавнего испуга ладони на лицо Шото, заставляет посмотреть в свои глаза, немного покрасневшие и мокрые от слез. Изуку улыбается как можно более искреннее хоть губы едва видимо дрожат. Он тянется за поцелуем, приникает к искусанным от тяжелых мыслей губам и целует со всей нежностью: ласкает губы, зализывает кровоточащие ранки, поглаживает языком. - Доверься мне, - Мидория толкает Шото к кровати. Может, удастся совладать со стихией, если попробовать сделать это вместе? До сих пор Шото боролся с ней, а Мидория скрывал ожоги – может, с самого начала нужно было бороться бок о бок? Шото еще что-то бормочет в ответ, но эти слова утопают в очередном нежном поцелуе. Изуку целует так, словно в первый раз, еще стесняясь, боясь целовать с большим напором, будто боится разрушить то, что прямо сейчас строится заново. Тодороки обнимает Мидорию за шею, все еще боясь дотронуться до тех обожжённых мест. Изуку отрывается от губ огненного юноши, заглядывает в разного цвета глаза, чтобы удостовериться, что можно двигаться дальше – в этих глазах желание, любовь, теплые как воды океана, нагретые солнцем, и боль, холодная как сталь клика. Мидория набирает воздуха в легкие, будто как перед погружением в воду – надолго, глубоко. Он теперь целует с бо́льшим напором, распаляя желание, вырывая тихие стоны. Когда Шото начинает нетерпеливо подаваться бедрами навстречу Изуку, зеленоволосый юноша становится смелее и запускает согревшиеся от жара, постепенно разливающегося по телу, руки под рубашку Тодороки. Пальцы Изуку острожными касаниями пересчитывают ребра партнера, выступающие от того, что Шото прогнулся в пояснице, кончики пальцев обводят чуть заметные кубики пресса, в то время, как юноша с гетерохромией смелеет и поглаживает Изуку, по спине: теперь он следит за мимикой и реакциями тела партнера, чтобы вовремя остановиться и не причинять ему боль. Губы юношей уже припухли от поцелуев, ставших более страстными, в комнате тихо тикают часы с улыбкой Всемогущего на циферблате и неслышно шуршит клубок белых нитей, опутавших здесь все. Мидория отрывается от губ Шото ненадолго, смотрит на него, тяжело дышащего, своими большими изумрудными невинными глазами и начинает расстегивать рубашку в клеточку, немного подрагивающими от волнения пальцами. Когда последняя пуговичка поддалась не слушающимся пальцам, Тодороки сел на кровати и стянул с Изуку футболку. Он заглянул в зеленые глаза, будто спрашивая разрешение на прикосновение. Ожоги уже почти прошли, только кожа немного горела под прикосновениями. Шото целовал каждый сантиметр обожжённой кожи и как мантру шептал просьбы о прощении. Он так скучал по Мидории: нет ничего хуже, чем невозможность прикоснуться к любимому, когда он всегда рядом, когда знаешь, что он хочет того же. Он утыкается в сгиб шеи и вдыхает травяной аромат, который всегда невидимой вуалью укрывает Изуку, целует бледную бархатную кожу. Мидория толкает Шото, чтобы он лег на кровать снова. Мелкие поцелуи покрывают кожу, на ключицах появляются небольшие засосы: Изуку не в силах сдерживаться, потому что так давно не чувствовал под своими губами теплой мягкой кожи любимого. Зеленые кудряшки приятно щекочут обнаженную кожу, когда Мидория накрывает губами сосок Тодороки. Шото тихо стонет и прогибается, подаваясь навстречу. В висках, кажется, стучит кровь, будто вода заливается в окна комнаты и уже плещется в ногах, лижет стены комнаты – волны возбуждения набирают силу. Они долго целуются. Наверное, потому что звук стрелки часов давно утонул в тихих вздохах, полустонах и влажных причмокиванях - время исчезло. Они будто заново изучают доступные, не скрытые одеждой, сантименты тела друг друга, ищут чувствительные места и дарят им ласку. Шото с помощью причуды приятно охлаждает горячую кожу Изуку и места ожогов – это ощущается, будто теплый летний ветерок укутывает и спасает от жары в летний день, когда солнце в зените. Изуку распаляет Тодороки своим жаром – это ощущается, будто сидишь у костра в холодный вечер: если отойти от костра, жар которого заставляет тебя расслабиться и буквально растечься киселем, то затрясешься от холода. Мидория отрывается от Шото, он в ответ смотрит так, будто пьян: глаза заволочены дымкой желания, зрачок почти закрыл радужку, глаза прикрыты, дрожащие ресницы отбрасывают длинные острые тени на щеки, а припухшие малиновые губы растянуты в легкой улыбке. Изуку смотрит в ответ так же – так смотрят на желанного человека, готового для тебя на все. Легкие домашние брюки Тодороки быстро оказываются где-то далеко, как и его белье. Мидория быстро находит тюбик смазки в тумбочки у кровати, которая давно там лежит. Он быстро возвращается и садиться у разведенных ног своего партера и ловит его немного взволнованный взгляд: - Доверься мне, - горячо шепчет Изуку на ухо Шото. Он прикусывает мочку уха Тодороки, щекочет его немного непослушными кудрями, осыпает тонкую шею поцелуями, чтобы волнение растворилось в удовольствии, шепчет комплементы словно в бреду, чтобы Шото не слышал, как открывается тюбик смазки. Шото даже не замечает, что сильнее разводит ноги под давлением сильных рук и сгибает одну в колене. На удивление, Тодороки не почувствовал ничего неприятного, когда в него вошел один палец – он был слишком распалён желанием и расслаблен, а Изуку – нежен и внимателен. Мидория растягивает его долго и методично, практически теряя терпение: так тяжело смотреть на то, как твой партнер стонет и течет от удовольствия, когда собственный член ноет от возбуждения. Шото прошептал заветные слова прежде, чем Изуку потерял самообладание: - Изуку, - горячий томный шепот, - Давай. Мидории становится чуть легче, когда он снимает штаны с бельем. Тодороки приподнимается на локтях, будто только для того, чтобы посмотреть на налившийся кровью, с блестящей от естественной смазки головкой, с немного выступающими венками член Изуку. Мидория смотрит на наблюдающего за ним Шото исподлобья, щедро смазывая свой член. Зеленоволосый юноша вовлекает своего партнера в новый поцелуй и медленно входит в него, заполняя одним плавным движением. Оба юноши томно выдыхают: Тодороки от приятного ощущения заполненности, Изуку от того, какой Шото горячий, как он его сжимает. Изуку рвано дышит и сморит на лежащего на кровати прекрасного юношу: его щеки залились румянцем, алые губы распахнуты и немного дрожат в попытках что-то прошептать, двуцветные волосы налипли на взмокший лоб, на шее красуются контрастирующие с бледной кожей багровые следы. Грудь Шото тяжело вздымается и опадает, и Мидория не может не смотреть на торчащие розово-персиковые соски. Тодороки чуть выгибается и скрещивает ноги за спиной Изуку, чтобы прижать его ближе к себе: хочется, чтобы с пухлых губ слетел новый стон. Зеленоволосый юноша начинает двигаться – медленно, но каждый раз входя до конца, чтобы не причинять боль. Руки, испещренные шрамами, оглаживают поджарое тело, ласкают чувствительные соски, и комната наполняется тихими стонами. Это как сладкая пытка: Изуку везде – ласкает тело, осыпает поцелуями шею и плечи, и двигается так медленно, что можно почувствовать каждый сантиметр его члена. - Изуку, - Тодороки переплетает свои пальцы с пальцами Мидории, Изуку отчетливо чувствует, что левая ладонь Шото горячая, - Быстрее. Мидория сжимает его ладони и начинает двигаться быстрее – постепенно комнату наполняют более громкие стоны и шлепки кожи о кожу. Изуку запрокидывает голову назад, демонстрируя сильную шею, украшенную редкими следами засосов, с выступающим подрагивающим кадыком, и Шото стонет громче в этот момент. Из-под прикрытых от удовольствия ресниц Тодороки смотрит на то, как бархатная кожа блестит от испарины, как под ней перекатываются напряженные мышцы, и голова кружится у него от осознания, что это все его. Изуку увеличивает темп, не стесняется в голос стонать – нужно показать, как ему хорошо, склоняется ближе к Шото и чередует стоны с поцелуями и укусами тонкой шеи и выступающих ключиц. Тодороки прогибается, жмется ближе, чтобы кожа к коже, и Мидория чувствует, как его ладонь, сжимающую левую ладонь Шото начинает жечь от жара – еще немного и в воздухе повиснет запах гари. Зеленоволосый юноша принимается горячо шептать слова любви на ухо Тодороки, покусывая мочку, проходясь по ушной раковине языком, щекоча непослушными изумрудными волосами, ему кажется, что ладонь Шото на несколько секунд остывает. Но потом пламя разгорается с новой силой: брови Тодороки изломаны, между ними залегают морщинки, глаза зажмурены и в уголках, кажется поблескивают проступившие слезинки. Изуку вбивается в податливое тело под собой резко и часто и впивается зубами в плечо Шото, и тот распахивает рот в немом вскрике и глубоко вдыхает, будто перед долгим погружением запасается живительными молекулами кислорода. - Кричи, - хриплым голосом говорит Мидория, и шлепки становятся чаще и громче, - Кричи, - в голосе закипает рычание. Кричи, кричи, рви эти белые нити, связавшие нас. Тодороки отпускает руки Изуку и сминает промокшую простыню. Он подается навстречу при каждом толчке, выгибается, чтобы раскрыться, чтобы принять больше и срывается на громкие стоны, чувствуя, как на его тело падают капельки пота со лба Мидории, чувствуя, как дрожат от напряжения сильные руки по обе стороны от его головы. Изуку целует юношу под ним и глотает его стоны, и двигается, балансируя на грани. Шото скребет руками по поверхности кровати и собирает простынь под собой, будто его накрыло с головой, и он барахтается под водой. В его вскриках угадываются просьбы двигаться быстрее, сильнее, так что с каждым движением в висках бы отдавался шум бурунов – волн, бьющихся о скалы и пеной вздымающихся вверх. Тодороки открывает зажмуренные до этого глаза и видит прекрасное искаженное удовольствием лицо Изуку, на котором поблескивают жемчужинки пота: они скатываются со лба и теряются в густых сведенных бровях. В комнате неслышно для них обрывается вольфрамовая нить, истончившаяся от высокого напряжения сети, и единственная лампочка, освещающая переплетенные тела двух юношей на кровати, перегорает. Мидория срывается на рваный темп, двигается на дрожащих ногах, так что у Тодороки белые круги перед глазами и сладко сводит ноги, что поджимаются пальцы. Последние движения сопровождаются почти утробным рыком Изуку – тугой узел внизу живота медленно тянется за ниточку и развязывается, и громкими стонами Шото с нотами облегчения – рука со шрамом обхватывает его истекающий смазкой, ноющий от невозможности кончить, член и начинает двигаться в такт быстрым движениям. Мидория роняет голову на плечо Тодороки и теперь кожа к коже: мокро, жарко и до невозможности хорошо. Ноги, обвившие талию Изуку, сводит судорогой и двигаться становится все труднее, Шото под ним мелко дрожит и с громким вскриком кончает: он распахивает глаза и слезинки скатываются по вискам. Тодороки сжимает член Мидории внутри себя, сжимает его сведенными, налившимися в момент свинцом, ногами, что над ухом у него раздается последний вымученный стон – Изуку кончает, продолжая совершать мелкие толчки. Шото ловит пересохшими губами воздух, будто его выбросило из воды на берег только что. Он все еще подрагивает, будто по его телу ежесекундно проходятся микротоки. Изуку тяжело дышит рядом: он упал без сил, едва вышел из Тодороки – миртовые кудри разметались по скомканной простыне, на лице юноши легкая блаженная улыбка. - Ты в порядке? – прохрипел зеленоволосый юноша. - Я не сделал тебе больно? – Шото тяжело говорить – голос сел, у него во рту суше, чем в Атакаме, а губы пересохли и покрылись небольшими трещинками. - Нет, все хорошо, - Изуку двигается ближе и целует партнера в соленый от пота висок. Тодороки улыбнулся и закрыл глаза: наконец-то он чувствует рядом Изуку. Своего Изуку.