Вместо жизни

      Отсутствие чувств не есть отсутствие боли. В тот миг, когда тонкое и острое лезвие освященного клинка вошло в податливую, ослабшую, израненную плоть, Самандриэль ощущал боль сразу двух существ: свою и того мальчишки, что любезно впустил его в свое тело. Он послужил хорошим вместилищем и заслужил место на Небесах. Ангел сказал бы дежурно: "Мне жаль", — но не знал этого чувства и теперь уже точно ничего не смог бы сказать. Под действием чар холодной стали моджо расщеплялось на мельчайшие частицы, вырывалось из обмякающего весселя с отчаянно умирающим, прощальным светом благодати. Самандриэль ловил каждый разрыв крупиц своей сущности: каждая из них причиняла боль худшую, чем равномерно капающая на кожу кислота, от каждой хотелось кричать так, чтобы давиться собственным горлом, чтобы плеваться кровавыми комками, чтобы у любого существа, услышавшего этот крик, лопнули барабанные перепонки. Считанные секунды обернулись для умирающего навсегда ангела маленькой агонистической вечностью, и, когда тело почувствовало скользящий обратно клинок, Самандриэль приготовился к падению во тьму. Глаза весселя медленно закрывались, жалкие остатки ангела в последний раз отметили потасканный вид порабощенного, зомбированного новой властью Кастиэля и исчезли в небытии.       Было ли место, куда он попал, тем самым небытием, абсолютным Ничто, из которого когда-то заботливый Отец создал Вселенную? Самандриэль ожидал давящей вакуумной пустоты вокруг себя, но никак не уютного свежего сада, залитого лучами радостно-рыжего, будто насмешливого солнца. Что было совсем странно, так это нахождение в первом и последнем своем весселе — ангел запомнил эти тонкие хрупкие ручки и сгибающиеся длинные пальчики. Он лежал на спине и всматривался во все еще непривычные конечности с отчуждением, словно спросонья. Должен ли был он помнить эту мелочь, должен ли был помнить хоть что-нибудь? Самандриэль знал, что им, одним из первых творений Отца, не было даровано вечное существование, жизнь после смерти. Но как, великий Отче, как? Почему он продолжает видеть, ощущать себя? Неужели он… жив?!       Приподнявшись на локтях, ангел осмотрелся. Легкий ветерок колыхал вершины исполинских деревьев, где-то вдалеке были слышны птичьи напевы и грохот ниспадающих океанских волн. Спиной он чувствовал траву, длинную, густую и такую мягкую, что жестковатые пружинистые перины, на которых засыпал когда-то его вессель, не шли с ней ни в какое сравнение. В понимании человека стояла живая тишина дикой природы, Самандриэль же слышал каждый шорох, каждое колыхание. В воздухе витало безмятежное спокойствие и теплая уютная гармония, от недавней боли не осталось ни единого следа. На грани между сном и явью ангел просто был в незнакомом неслыханном месте, не задумываясь уже, жив он или мертв, что происходит вокруг, почему исчезновение благодати не стало окончательной точкой в его истории. Он шел вперед, гонимый неизвестностью, его ноги утопали в зеленом покрове почти по колено и едва поднимались. Любознательный взгляд цеплялся то за одну, то за другую красочную подробность похожего на чей-нибудь Рай уголка. Самандриэль пребывал в чистом, не замутненном заботами, привычном для их вида созидании. Было в этом что-то первородное, древнее, словно он оказался в прошлом за тысячелетия до двадцать первого века и отдыхал в Эдемском саду, что в центре Небес, куда давно запрещено входить. В те времена, когда двери его были открыты для всех, ангелам не приходилось воевать, и он, как и его многочисленные братья и сестры, нес в миры божий свет, послушно следуя наказу Отца.       Эта странная складная вечность не могла принадлежать ему. Он не заслужил, предал свой дом… Но не существовало вины и сожалений, сожженных ослепительным белоснежным огнем рассеивающегося ангельского тела. Не было чувств ни человеческих, ни небесных, только равнодушная, казалось, тяга узнать, что происходит вокруг. Неспешным плавным шагом он вошел в тень огромного раскидистого дуба. Внезапно тень стерлась под напором света, и то было не забавное жизнерадостное солнце. Подняв глаза, Самандриэль едва не задохнулся от восторга. На толстой кривоватой ветке гордо восседало существо неземной красоты, и от него веяло таким могуществом, такой емкой многовековой мудростью, что у молодого ангела начали подгибаться колени, а голова сама склонилась в почтительном жесте. За спиной у старшего и гораздо более сильного сородича раскинулись поистине гигантские крылья, и их мягкое золото окутывало невысокую фигурку весселя. Архангел — а это не мог быть кто-то иной — хитро улыбался и сжимал в руке крупный разноцветный леденец.       — Здравствуй, дитя. Ну, и как же тебя угораздило? ***       Самандриэлю было неловко. Чем дольше он находился в сходном с Нирваной зеленом саду, тем ярче и чаще проскальзывали знакомые, а иногда и чуждые ранее эмоции. Его суть в этой комфортной консервной банке с умиротворением привычно тянулась поклониться Старшему, подчиниться приказу властного вестника. Но большой брат, когда-то любимый и давно потерянный, не приказал — попросил оставить подобное за воротами своеобразного Рая для Небожителей… созданного им самим.       Молодой ангел все-таки умер. Что ж, одним вопросом, самым главным, в голове Самандриэля стало меньше. Вариант со смертью был самым простым и понятным, и не сказать, что он был расстроен. После столетий борьбы каждый из них хотя бы раз задумывался о покое.       — Значит, Касси, снова наш дорогой Касси, — задумчиво проговорил Габриэль, шутливо чеканя каждый свой шаг. — Его история еще нескоро закончится, как я и полагал. Я даже не удивлен, что именно по его вине ты попал сюда, ребенок.       — Не совсем, Габриэль, я же…       — Да помню я, что ты говорил, не напоминай, — отмахнулся архангел. Вышло совсем не обидно. — Наоми, конечно, всегда была чокнутой, но теперь превзошла даже мои ожидания. Бюрократия? Серьезно? Совсем распустились, — он тяжело вздохнул и, нагнувшись, сорвал большой по земным меркам одуванчик. — Вот, держи, — Самандриэлю ничего не оставалось, кроме как принять сунутый под нос цветок. — Впрочем, раз уж ты упомянул скрижали, рано или поздно на сцене появится их автор и всыплет обнаглевшим табуреточкам* так, что до следующего Апокалипсиса заживать будет. Сестричку с ее идиотской системой прикроют, а какой-нибудь из миров пополнится рядами наших сородичей. Возможно, этот, — Габриэль ухмыльнулся было, но заметил шокированное выражение на лице младшего. — Что смотришь, ребенок? Мировая история давно не пишется и разрастается сама без обещанного конца. Тут тебе и смерть, и разрушения, и смута. Но это уже не наша забота, — брови Старшего игриво дернулись вверх.       — Я упустил информацию, выдал ее врагу, — подавленно сказал Самандриэль. — Если все погибнут из-за меня, мне не будет прощения. Мне и так нет прощения… — полая ножка цветка печально хрустнула, сжатая судорожно дрогнувшими пальцами.       — Не вздумай зацикливаться на подобной ерунде, — Габриэль обошел молодого ангела и обхватил его лицо ладонями в ласковом покровительственном жесте. — Твоя вина была преувеличена, вспомни былые времена. Твой проступок не стоил бы подобных мер, будь мы с братьями живы. Мы должны были потерпеть поражение рано или поздно, выходит поздно, — Самандриэль кротко кивнул. — Вот и славно, — архангел хитро и многообещающе ухмыльнулся еще шире прежнего и провел рукой по тонкой пояснице чужого весселя. Ангел замер, прислушиваясь к совершенно новым, незнакомым ощущениям. До этого его касались только палачи, ни разу за тысячи лет он не знал того, что у людей принято называть лаской. Вместилище помнило и желало отозваться, но он замер, как вкопанный, полностью растерявшись. Он видел все, наблюдая сверху за божьими творениями, и смиренно ожидал возможности попробовать так же, но не представлял ни на йоту, насколько это окажется приятным и успокаивающим. По телу прокатилась расслабляющая истома, в груди разрасталась пульсирующим комом чистая и ничем не разбавленная радость. Но теплая ласковая рука исчезла с талии, и Габриэль, с интересом оглядев брата, продолжил идти вперед, как ни в чем не бывало.       — А куда мы идем? — Самандриэлю пришлось пробежать трусцой по высокой траве, чтобы нагнать архангела. Ноги нещадно запутывались в растущих практически вплотную стеблях, и пару раз он чуть не упал. Габриэль шел неспешно и не испытывая никакого дискомфорта, распушил с забавной важностью крылья, перья которых бесплотным покрывалом тащились по кромке растений, а искристый охровый пушок беспорядочно ворошился на ветру.       — Куда? Куда — это всего лишь вопрос, не требующий ответа, слово для тех, кому нужна уверенность в завтрашнем дне. Он заинтересовал тебя только сейчас, до этого ты даже не спрашивал, где мы с тобой находимся… И хорошо, что не спрашивал, — архангел не замедлял шага и продолжал смотреть вперед. — Мы нигде и движемся в никуда. Так же, как и раньше, но уже без угрозы погибнуть в вечной войне. Абсолютное Ничто перестало существовать задолго до нашего появления, Самандриэль, и оно — единственное, чем я никогда не смогу овладеть. Я не создатель, а лишь тот, кто способен изменить уже существующую среду. Этот мир — всего лишь кусок Чистилища, который я обустроил с уютом.       — Но ангелы никогда не попадали в Чистилище.       — Поправка: попадали. Один очень беспокойный и непоседливый падший ангел, твой ненамеренный убийца, — усмехнулся Габриэль. — Ты думал, мы исчезаем навсегда? Каждый погибший ангел, его благодать, вернее, ее частицы витают в воздухе. Мир людей буквально пропитан силой, которую им не дано увидеть или почувствовать. Я собрал каждого по кускам, — Самандриэль с тихим восхищением неотрывно смотрел на собеседника, видел, как двигаются его губы и расползаются от уголков глаз сеточки морщин.       — Зачем? — он слышал свой голос, словно сквозь вату вырывающийся наружу и уносимый ленивым ветром. Негромкая речь Габриэля же отзывалась в ушах звучным громом и заполняла все его естество. Он осознавал каждое слово Старшего, его гласную мантру-рассказ, и принимал полностью, как в гипнотическом трансе.       — Я слишком долго жил рядом с людьми, ребенок. И знаешь, они на самом деле прекрасны. Им даны такие возможности, которые нам и не снились. Не в силе дело, — Габриэль не мог спрятать эти слова под бравадой, и в тот момент рука об руку с Самандриэлем шагал не озорной Фокусник, но мудрый величественный архангел. Теплая свежесть вокруг пропиталась восхищенными нотками с толикой горечи. — А может, все потому, что я слишком люблю свою семью, — воцарилось молчание, прерываемое шепотом колышущихся в любопытстве трав.       — Эй! — Габриэль внезапно остановился у высокого тополя, на ветке которого болтался ярко-розовый страпон, и поднял голову. — Спускайся, у нас прибавление!       Густая листва зашевелилась, и среди листвы показалась голова еще более молодого ангела. Его вессель оказался столь же немолод, как и его взгляды на созданный Отцом мир. Брат очень знакомо ухмыльнулся в предвкушении, но выражение его лица почти сразу сменилось сожалеющим удивлением. Мгновение спустя перед Самандриэлем стоял еще более близкий и потерянный не так давно сородич.       — Ребенок? Быть не может! ***       Самандриэль не знал, почему все, даже младшие, называли его ребенком. Так повелось. Он мало отличался от остальных. Бальтазар когда-то говорил, все дело в сути, насколько молодо она ощущает себя.       — Тебя не хватало, брат, — сказал Самандриэль, выпрямившись и широко раскрыв глаза.       — А я уже отвык от высокопарности нашего семейства, ну надо же, — издав нервный смешок, Бальтазар потер ладони о темные узкие брюки. — Не удивляйся. Пребывание на Земле оставляет свои следы.       — Ты всегда был необычным ангелом, — Самандриэль склонил голову вбок.       — Чем младше, тем человечнее, видимо, — пожал плечами брат. — Габриэль, ты только взгляни на его вессель. Наш ребенок и выглядит теперь как ребенок, хех, — длинные узловатые пальцы скользнули по плечам, провели по бокам в откровенном жесте. Самандриэль чуть вздрогнул и замер, приоткрыв рот. В тех местах, где руки Бальтазара коснулись его тела, приятно покалывало. Хотелось прижаться к более крупному весселю и взорваться от переизбытка ощущений, умереть и родиться. Снова.       — Брат, — молодого ангела словно бы осенило на мгновение. Он повернулся к Старшему с явным вопросом в глазах. — Почему мы в своих весселях?       — Ячмень собирают в миску, Самандриэль. Мельчайшие крупицы проще было затолкать в старое тело. Мы не целостны, не живы, и доля секунды, проведенная на Земле, вновь порвет нас на части.       — И меня ты тоже собрал?       — Ну, с течением времени этот домашний уголок стал делать это сам, — архангел возвел взгляд к небу и пожал плечами. — Стоит кому-то умереть, она включает свой пылесос. Умоляю, не спрашивай, что это такое, — быстро произнес он, заметив непонимание брата.       — Так даже лучше. Некоторые питают нежные чувства к своим костюмчикам. Например, я, — Бальтазар подкрался со спины и крепко обнял старшего, но такого наивного и беспомощного братика. Самандриэль тихо пискнул и прижался к теплому телу позади. Где-то внутри гулко билось чужое сердце. Ощущения были не такими феерическими, как он представлял, но все же прекрасными. Он слабо понимал, зачем братья трогают его. Может, хотели приласкать, как делают это люди, когда хотят подарить свою любовь?       — Бальти, не трогай ребенка, — иронично и будто бы устало попросил Габриэль.       — Вечно ты все запрещаешь, — беззлобно заворчал Бальтазар, продолжая тискать оторопевшего брата. — Пить много нельзя, развешивать забавные штуки на моем любимом дереве нельзя, кормить твоих утконосов** тоже нельзя… Я думал, что нахожусь в Раю!       — Да делай, что хочешь, только оставь ребенка в покое. И к любимцам моим не приближайся, чертов извращенец!       — Кто бы говорил, — парировал младший ангел.       — Габриэль, — решился подать голос Самандриэль, тихо и неуверенно. — Не гневайся на брата. Это странно, непривычно, и я не знаю, что вы хотите этим сказать, но… Мне нравится.       — Нравится? — в один голос переспросили оба и странно переглянулись. Самандриэль сглотнул, оказываясь не в силах предположить, что же такого он ляпнул невпопад.       — Мы находимся близко к человеческому миру, — медленно начал Габриэль, будто опасаясь спугнуть. — Наша раздробленная и склеенная сущность очень схожа с человеческой. Наши эмоции ярче, наши вессели чувствительны. Очень многие до сих пор не привыкли, но ты… быстро освоился, — архангел подошел почти вплотную, волнующе близко. Его рука как бы невзначай задела бедро Самандриэля. Молодого ангела снова затрясло.       — Ты знаешь, зачем они живут, ребенок? — раздался голос возле уха. — Весь их мир — это кладезь удовольствий, они создают все новые и новые. Смысл их существования лишь в пользовании, наслаждении и благодарности за то, что им было даровано. Люди как насмешка над нами. Наши братья следуют приказу любить и ненавидят сами по себе. Люди — возможность, которой у нас никогда не будет. Осознание этого приходит на место высокомерия, чаще слишком поздно, а еще чаще — никогда. Я не понимал, почему нужно любить тех, кто тратит дары Отца впустую. Кто мечется, гробит себя и мир вокруг, берет на себя слишком много… Скатывается во тьму из-за низменных желаний. Оказалось, вся суть в раскаянии. Представляешь, ребенок, они имеют право на прощение! Я понял это здесь, благодаря Габриэлю, — и Бальтазар, словно зачарованный, провел ладонью по щеке архангела. Старший прикрыл глаза, следуя навстречу незатейливой ласке. Лица приблизились друг к другу, их губы соединились в неглубоком, но чувственном поцелуе. Самандриэлю, зажатому между двумя сильными телами, ничего не оставалось, кроме как наблюдать за происходящим. Ладони братьев оглаживали хрупкий вессель молодого ангела, принуждая разомлеть в сладкой истоме. «Так вот зачем Габриэль создал это место», — невысказанные слова повисли в загустевшем разом воздухе.       — Посмотри на нас, — Бальтазар, наконец, оторвался от губ Габриэля и заговорил торопливо и сбивчиво. — Мы столько переняли у них, научились получать удовольствие от существования! Какой навык будет лучшим в умирающем мире, где написанные законы стали пустым звуком?       — Это странно, брат. Сомнительно… — почти прошептал Самандриэль, сдерживая наглую жилистую кисть.       — Нам не остается большего. В любом случае насовсем мы не уходим, лучше здесь, чем нигде. А пробыв на Земле достаточно долго, вечность кажется очень скучной. К тому же, не отрицай, тебе нравится. Ты сам сказал.       — Ваши касания отличаются от ангельских, — Самандриэль совсем запутался. Здравый ум давно уже отключился, и он снова попал под власть чужих чар, что волнами окутывали его спереди и сзади. Габриэль мерцал своими янтарными глазами печально и выжидающе, Бальтазар за спиной опалял шею горячим дыханием.       — Мы уже не ангелы, ребенок, — в тон молодому сородичу шепнул Габриэль. — И ты не ангел. Теперь ты — мертвый брат, как и все мы. Добро пожаловать в семью. Не бойся, ты быстро научишься и привыкнешь, — осторожно стянув с головы Самандриэля потерянную в мире живых кепку, архангел приблизился до упора, не моргая глядел, гипнотизируя и заставляя потянуться навстречу, поглаживал кончиками пальцев основание шеи. Как если бы змея, вместо того, чтобы позавтракать, приласкала покорную мышь.       Поцелуй вышел неловким, почти вялым. Самандриэль робко попытался ответить, подстроиться под движения ненавязчивых тонких губ, но получалось плохо. Повинуясь неясной тяге, молодой ангел протянул руку и вплел пальцы в длинноватые пряди волос на затылке Старшего. Габриэль коротко вздохнул, чуть отстранился и обвел контур губ брата кончиком влажного упругого языка, вернулся к прерванному занятию с удвоенным энтузиазмом. Бальтазар терпеливо ждал, поглаживая и сжимая ягодицы Самандриэля под тонкой тканью форменных шорт.       Самандриэля трясло от шквала новых ощущений, неизведанных, незнакомых, таких ярких, острых и непозволительно человеческих. Он все еще слабо представлял себе, что собираются делать братья. Обычно люди занимались чем-то подобным перед тем, как зачать ребенка. Но у них ничего не выйдет, вессели-то мужские… Правда?       — Брат, — с тихим выдохом, едва шевеля заплетающимся языком, сказал Самандриэль, когда Габриэль оставил его губы в покое и начал покрывать его лицо торопливыми сухими поцелуями. И сам не знал, к кому именно обращался, а может, к обоим сразу. — Что ты делаешь?       — Сейчас узнаешь, ребенок. Просто расслабься и получай удовольствие, — ответил за спиной Бальтазар смутно знакомой фразой и, продолжая гладить упругий зад и худые мальчишеские бедра, приник к шее, пахнущей кровью, ладаном и совсем немного — дешевой выпечкой.       — Я не… а-ах… Вспомни Содом и Гоморру, — говорить становилось все труднее, глаза непроизвольно закрывались, и ангел скорее высказывал наугад, чем всерьез задумывался. Всего лишь прояснение; даже окажись сие деяние грехом, он едва ли смог бы оттолкнуть братьев и отказаться от уютных и волнующих ощущений.       — Забудь о запретах, ребенок, здесь можно все, — Габриэль улыбнулся весьма многообещающе и медленно провел ладонью по неровно вздымающейся груди младшего, вскользь задевая сосок. Самандриэль прикусил нижнюю губу, глядя на Старшего как-то жалобно, с немыслимой смесью благодарного трепета и эгоистичного желания заставить Габриэля сделать так еще раз.       — М-м-м, чувствительные, — промурлыкал архангел. Теплые пальцы изучающе проникли под рубашку, огладили живот, дернувшийся и поджавшийся от касания. В то же время руки Бальтазара нахально оттянули резинку шорт, успокаивающе погладили поясницу и бока, спустились к паху и замерли у края трусов. Самандриэль тонко ахнул и откинул голову на плечо брату. Настойчивые, немного шершавые губы вернулись к нежной шее, клыки игриво сжали мягкую кожу, и молодой ангел непроизвольно прижался к брату, низом спины отчетливо чувствуя твердый бугор в паху Бальтазара. Габриэль немного резко, собственнически притянул Самандриэля ближе к себе за талию, вжался губами в ямочку между ключиц, принимаясь расстегивать одну за другой пуговицы на рубашке молодого ангела. Когда взглядам предстал не скрытый одеждой торс, Габриэль и Бальтазар как по команде стянули рубашку с Самандриэля и начали ласкать оголенную кожу уже в четыре руки, осыпая короткими поцелуями шею и трогательные острые плечи. Воздух вокруг свернулся в тугое, горячее ватообразное марево, в котором Самандриэль не мог пошевелиться. Голова нещадно кружилась, и в их маленьком отрезке идеального мирка все расплывалось перед глазами. С трудом подняв руку, Самандриэль попытался стянуть с Габриэля его легкую плотную куртку, желая яснее ощутить контуры поджарого тела. Архангел, распознав его желание, сбросил куртку и быстро расстегнул собственную рубашку. Оторвавшись на секунды, освободился от пиджака и облегающей футболки Бальтазар. Мгновения, не заполненные контактом тел, были почти невыносимыми. Мозг не успел проясниться, как братья снова обступили Самандриэля с двух сторон. Слишком разные по строению разгоряченные тела, слишком отличающаяся на ощупь кожа, слишком непохожие ласки — все было сверх меры, и от этого безумного, дикого, насыщенного контраста перехватывало дух. Прикосновения становились все настойчивее, дыхание — более хриплым, покачивания бедер во вполне ясном сдерживаемом пока желании — сильнее. С каждым толчком они прижимались теснее к маленькому телу. Не сговариваясь вслух, Бальтазар и Габриэль медленно присели, утянув Самандриэля за собой на траву.       Густая зелень приятно холодила пылающую спину. Самандриэль полулежал на младшем брате, гладившем его грудь, пока архангел прокладывал влажную дорожку от солнечного сплетения до кромки шорт. Подняв взгляд, затуманенный искристой дымкой желания, он, не отстраняясь от молодого ангела, стянул с него свободные шорты. Самандриэль рефлекторно свел бедра вместе, искренне смущаясь собственной открытости и откровенной беспомощности. Габриэль осторожно развел бедра в стороны, и пока они не успели вновь сдвинуться, устроился между ними и принялся чертить языком одному ему известные символы на их внутренней стороне. Частое дыхание неровным потоком скользило по нежной, ставшей в разы чувствительнее коже. Кончики пальцев Бальтазара кружили у ореолов оказавшихся чувствительными сосков и иногда чуть сдавливали напряженные бусинки, заставляя молодого ангела шумно выдыхать и нетерпеливо ерзать.       Когда губы Старшего коснулись напряженной плоти сквозь ткань белья, Самандриэль издал похожий на хныканье звук и до боли прикусил обе губы в бесполезной попытке сдержать рвущиеся наружу звуки. Когда трусы были стянуты до щиколоток, и почти полностью вставшего члена коснулся влажный язык архангела, Самандриэль не выдержал и громко вскрикнул, непроизвольно дергая бедрами вперед. Довольно и лениво усмехнувшись, Габриэль вобрал в рот небольшую аккуратную головку и стал посасывать, скользя рукой, смазанной слюной заранее, по всей длине. Самандриэлю казалось, что он задохнется от переизбытка свежих ощущений, напрочь срывающих крышу, и даже успокаивающие объятья и шепот Бальтазара не могли помочь. Низ живота начало выкручивать мягкой, но плотной лентой, казалось, еще совсем немного, и он…       — Не так быстро, ребенок, — Габриэль разом отстранился и старался не коснуться молодого сородича даже мельком. Самандриэль издал горестный протестующий стон.       — Пожалуйста, брат. Прошу тебя, еще чуть-чуть…       — Ты хочешь, чтобы все закончилось быстро? — архангел склонил голову и, казалось, был действительно заинтересован в ответе.       — Нет, просто… Я скоро не выдержу и взорвусь. Всего слишком много, и я…       — …не могу терпеть? — закончил за него Бальтазар. — Гейб, не мучай ребенка. И меня не мучай, — самого похабного ангела Небес слегка потряхивало. Все это время он старательно сдерживался, на лице весселя от напряжения выступили красные пятна.       — Ладно, — кивнул Габриэль. — Ребенок, тебе придется подняться. Вот так, — поддерживаемый Бальтазаром, Самандриэль встал на колени, рефлекторно раздвигая ноги шире. Братья снова обступили его с двух сторон, как в самом начале. Слегка рельефный торс архангела, обтянутый золотисто-бледной гладкой кожей, поднимался и опускался от дыхания под ладонями молодого ангела. С любопытством, которое не могла перебить даже отчаянная мольба, Самандриэль протянул руки и расстегнул одну за другой пуговицы на джинсах, немного резко рванул собачку молнии вниз. Коротко и нечленораздельно прошипев, Габриэль стянул брюки вместе с бельем до середины бедер, судя по шуршанию сзади, то же проделал и Бальтазар. Член Старшего оказался длиннее и толще его собственного, и молодой ангел не мог не прикоснуться к нему, невинно протянув руку, завороженный непривычными действиями до крайней степени. Габриэль не то вздохнул, не то тихо застонал и попытался притянуть Самандриэля ближе к себе, но Бальтазар, оставшийся без внимания в который раз, с негромким рыком рванул на себя бедра старшего брата. Член соблазнительно и дразняще уперся между ягодиц, и младший из ангелов не удержался и потерся о нежную кожу, плавно и неторопливо двигая бедрами, от чего Самандриэль подался навстречу с тихим попискиванием. Щелчок пальцами — и плотные мышцы расслабились в предвкушении, второй — прохладная смазка тонкой струйкой потекла из расслабленного отверстия. Оказавшись зажатым между двух тел, будто в тисках, Самандриэль с выходящим за грани нетерпением, и когда архангел немного отстранился, он было подумал, что братья снова медлят, мучают его… И почувствовал, как внутрь его тела проскальзывает, раздвигая девственный зад, каменно-твердая плоть Бальтазара.       Продвигаясь медленными толчками, член входил все глубже в мягкое жаждущее тело. Самандриэль непроизвольно попытался сжаться, и Бальтазар вонзил зубы между его плечом и шеей, заставляя замереть, размашистыми движениями огладил поясницу и дрожащую изогнутую спину. Молодой ангел приоткрыл рот в немом крике, оказываясь не в силах издать хоть какой-нибудь звук. Внутри все саднило и неприятно то ли покалывало, то ли резало. Не задерживаясь долго, Бальтазар начал неторопливое движение, ласково подтягивая к себе бедра ослабшего брата. Самандриэль дышал шумно и еще более сбивчиво, хрипел и задыхался, чувствуя, как опадает его собственный член. В этот самый миг Габриэль склонился над его пахом и вобрал в себя плоть молодого ангела почти наполовину. Самандриэль жалобно застонал, не зная, в какую сторону двинуться, сбивая заданный Бальтазаром ритм. Но очень скоро приноровился и попеременно то насаживался на чужой член, то проникал в горячий, талантливый и влажный рот Старшего. Тело неумолимо трясло. Осознание того, что брат двигается внутри, ощущение власти двух могущественных существ над собой заставляло все внутри переворачиваться вокруг своей оси. Сознание отошло за далекую грань, и единственное, что существовало в тот момент — ритмичное движение трех разгоряченных весселей, постепенно ускоряющееся, сладко тянущее внизу, пропахшее потом и мускусом. От не слишком приятного чувства растянутости отвлекало скольжение плотно сжатых губ и расслабленного языка по стволу. Твердый шелк ленты снова начал собираться в комок внизу живота. В совершенном безумном бессилии Самандриэль вцепился в напряженные плечи Габриэля и резко излился ему в глотку. Перед глазами плыли круги и мелькали разноцветные звезды, и молодой ангел начал заваливаться на бок, но был подхвачен сильными руками. Находясь в полубессознательном состоянии, он почувствовал, как Бальтазар вышел из него с сытым звуком, как его аккуратно положили на травяной ковер и ласково поочередно поцеловали. Проваливаясь в беспамятство, он слышал громкие ахающие стоны Габриэля и пошлые шлепки тел. Смешное оранжевое солнце подернулось серебристой дымкой. ***       Странным он был, этот мир, созданный архангелом Габриэлем. Белая ночь сопровождалась полосами северного сияния, а звезды, зажженные в небе, не мерцали, навсегда застынув в холодном и далеком великолепии.       — Здесь хорошо, — в который раз повторил Самандриэль, лежа между братьями на вечнозеленой траве.       — Конечно! Для собратьев не пожалел потратить силы, — с долей самодовольства ответил Габриэль и принялся грызть твердый сорванный стебелек.       На фоне сумеречного неба пролетела вдалеке крупная вспышка света, беспокойная и будто бы ищущая выход.       — Рафаэль достал. Каждую ночь бесится, — вздохнул Бальтазар, сгибая ноги в коленях. — И что ему неймется?       — Он всегда ненавидел людей. Считал их низшими созданиями, — горестно сообщил Габриэль, ощутимо стыдясь брата. Архангел выбросил травинку, сел и поднял голову, и цветные всполохи сияния отразились в широко раскрытых янтарных глазах. Взгляд был устремлен вдаль — явный знак того, что Старший снова раздумывал вслух. — Он здесь уже так давно и до сих пор не смог понять, насколько это здорово — быть человеком… — Самандриэль заинтересованно приподнялся, вглядываясь в темный силуэт Габриэля. Золотистый свет, окутывающий того обычно, сейчас удрученно померк. Архангел резко обернулся и безысходно, отчаянно воскликнул:       — И мы никогда не узнаем! * — автор придерживается мнения, что Наоми и ей подобные — это престолы. Об этой разновидности ангелов можете почитать в рунете. ** — где-то активно бродила шутка о том, что Габриэль создал утконоса.