«Шихан»

1. Быть снайпером значит иметь определённую репутацию. 1967 год. с.Зольное, Жигулёвск. Мы с Гришкой Митяевым (Митяем) и Дениской Фомичевым (Фомка) исследуем правобережье Волги на предмет водящейся тут живности. Нам с Митяем по двенадцать, Фомке — девять с половиной. Его отец служит в стройбате, зарабатывает им на отдельную квартиру. Гришкин папа — нефтяник, работает на Куйбышевском заводе. Своего отца я не застал. Продираемся сквозь лес на гору. Под ногами хрустят ветки. Босые ступни в сандалиях с потёртыми ремешками испещрены мозолями и царапинами. Сшитые матерью шорты из портяной ткани порваны в двух местах. Фомка отстаёт и громко сопит носом. — Ну, давай, шевели ногами! — бурчит Митяй, возглавляя наш небольшой «партизанский» отряд. — Каши мало ел, что ли? Фомка супится, но ничего не говорит. Лишь быстрее семенит следом. Преодолев вместе с нами перевал, когда подъём становится круче, а чаща упирается в бурелом, он, изо всех сил старается держать наш с Митяем темп и, на ходу пытаясь заглянуть мне в глаза, доверительно спрашивает: — Вальк, а Вальк? А ты нам рябчика подстрелишь? Как в прошлый раз. Хмурюсь и сжимаю рукой рогатку в кармане — своё верное оружие, которое ещё никогда меня не подводило. (Вовка Чернышев из соседского дома знает). — Видно будет, — серьёзным тоном отвечаю я. Прямо как взрослый. Неподалёку слышится глухой треск. Митяй делает знак рукой, чтобы мы остановились, и лезет за пазуху за манком. — Главное, — шепчет он энергично, — чтобы не секач. Их здесь много водится, дед Афанасий рассказывал. В прошлом году его один клыками пырнул — шрам вот такущий остался! Митяй с энтузиазмом демонстрирует нам руками величину пореза. Фомка мгновенно трусит, а я улыбаюсь. Любит Митяй над ним подтрунивать — специально нагнетает, чтобы пострашнее было. Кабаны здесь, конечно, водятся, но далеко не всем везёт встретиться с ними. Пугливые они. Тем более теперь, когда столько охотников в нашем краю объявилось. Дед Афанасий просто лесничим работает, заповедную зону всю, от низов до верхов, обходит. Потому и сталкивается временами с хищным зверьём. Митяй вынимает из-за пазухи самодельный манок (ему дядя Коля — друг его отца, охотник, из дерева выстругал) и негромко свистит в него. Ждём. Прислушиваемся. Тишина. Ни шороха не слыхать, ни треска. Через минуту-другую Митяй снова свистит. Мгновение — и откликается. Самец. Точно знаю (дед Афанасий различать научил). По звуку вроде как метрах в двадцати от нас. Фомка шебуршит кустарным сухостоем, раздвигая омертвевшие палки в разные стороны. — Ну как, видишь? — нетерпеливо спрашивает меня Митяй, жарким шепотом обжигая ухо. Я пристально вглядываюсь в заросли ельника и выжидательно молчу, держа наготове наведённый прицел рогатки. Проходит ещё минута. Митяй шумно дышит. Фомка ёрзает под боком от нетерпения. Я же продолжаю смотреть на ельник не моргая. Вдруг среди ветвей на миг показывается пернатый рябой бок. Мой палец незамедлительно спускает самодельную тетиву из резинки, и дробина бьёт точно в цель. Раненая птица, шелестя ветками ели, падает наземь под громкий ор моих спутников. — Валька, ну ты и снайпер! — радостно бьёт меня в плечо Митяй и наперегонки с Фомкой несётся к месту падения. Будет сегодня у Фомичевых сытный ужин — Денискина мама отлично рябчиков готовит. — Это он такой зоркий, потому что тут родился, — весело отзывается Фомка и тащит птицу к моему укрытию. (Большая. Почти как молодой глухарь). — Ещё бы! — поддерживает Митяй. — С двадцати метров — да в яблочко! Стрелок! Я снова улыбаюсь, довольный. Ребята неспроста так говорят, ведь гора, рядом с которой мы живём и на которой «охотимся», называется Стрельная. 2. Быть снайпером значит подчиняться приказам. 1973 год. Новокуйбышевская распределительная часть. Нас сорок призывников. Седой хмурый мужчина в фуражке и с жирной полосой на погонах, заложив руки за спину, медленно прохаживается взад и вперёд перед построением, угрюмо посматривая на новобранцев. “Тыловики, всё тыловики”, — бурчит он себе под нос недовольно. — “Хоть бы один передовик!” Строгая женщина в белом халате поверх вязаной серой кофты передаёт подшивку с личными делами стоящему поодаль дежурному. — Наберут котят, — продолжает возмущаться мужчина и тут же повышает голос: — А ну-ка, посмотрим, на что вы годитесь! Вы, четверо, шаг вперёд! Направляющие четырёх шеренг одновременно покидают строй. Старшина долго смотрит на них хмурым взглядом, а затем неожиданно резко хлопает в ладоши перед самыми их лицами. Все четверо дружно вздрагивают. Как и половина построения. Я стою не шелохнувшись, пристально глядя вперёд. Старшина быстро замечает это. — Рядовой, как фамилия? — рыком спрашивает он. — Крылов, — отвечаю я. — Как баснописец? — не сдерживается от усмешки военный. — Так точно. — А звать как? — Валентин. — Валька, значит. Мужчина жестом подзывает к себе дежурного, и тот подносит ему подшивку. — Первая группа крови у тебя, Валька, — отчего-то потеплевшим голосом сообщает старшина, заглядывая в папку с моим именем. — Боец, значит. С оружием знаком, боец? — Только с охотничьим, товарищ старшина. — Охота — это хорошо, — пространно отзывается военный. — Учит выдержке. Ну а стреляешь-то как? По цели? — Он снова усмехается. — Так точно. Старшина хмыкает и тотчас закрывает мою папку. — Ты смотри, какой самонадеянный! — ворчит он. — Ну хорошо. Видишь вон ту табличку с указанием улицы, прибитую к дереву? Попадёшь в неё — приставлю к командующему ротой главным помощником. Промажешь — и драить тебе армейское снаряжение до конца службы. Мужчина ухмыляется. Глаза сверкают недобрым блеском. Всё построение следит за нами, затаив дыхание. Я наклоняюсь и поднимаю с земли камень, но тут же слышу фырканье старшины над головой. — Тоже мне, метатель! Я тебя не на участие в Олимпийских Играх беру. Он расстёгивает кобуру и протягивает мне своё служебное оружие. Я мешкаюсь. — Ну, чего застыл? Бери! — Я никогда не стрелял из такого, товарищ старшина. — Чем раньше научишься, тем лучше, — угрюмо отвечает мужчина и вкладывает мне в руку боевой пистолет. — Это стандартный ПМ. В армии все с него начинают. Я беру оружие для удобства в двуручный хват, терпеливо прицеливаюсь и жму на спусковой крючок. Улицу оглашает выстрел. Пуля из «Макарова» со свистом пробивает деревянный щиток и намертво вонзается в ствол дерева. Все смотрят на покосившуюся табличку. В полной тишине слышно, как кто-то в построении негромко переводит дыхание. Дежурный стучит по часам на руке, сигналя старшине об отправлении. — Ну что, котята, в кузов! — громким басом командует седой мужчина и взглядом указует на ожидающий нас грузовик в конце дороги. — Поедете с Никитой Сергеичем в часть, на формирование. — Он разворачивается спиной к призывникам и напоследок через плечо бросает: — А ты, Крылов, поедешь со мной. — Но... — в растерянности говорю я. — Никаких “но” старшему по званию, Крылов. Ты меня понял? — Так точно, товарищ старшина. Я закрываю рот и без возражений следую за военным в припаркованный в противоположной стороне от армейского грузовика «газик». 3. Быть снайпером значит уметь хладнокровно идти в самое пекло. 1983 год. Провинция Бальх, Афганистан. К югу от Мазари-Шарифа. Операция по спасению заложников в кишлаке Вахшак. Первым по плану на территорию кишлака должен высадиться десант мотострелковой дивизии в сопровождении сотрудников царандоя — кабульской службы безопасности. С неба их прикроют советские «штурмовики» Су-25 со страхующими вертолётами Ми-24 и Ми-8. Нас из специального подразделения шесть человек — я, Сашок Резников (он же Саша Резник), Вовка Мичурин, Игнат Хабибуллин, Костя Ахмедов по кличке “Ахмед” и начальник, Женя Усачев, который стоит неподалёку от лагеря и о чём-то негромко беседует с комдивом. Спустя пару минут Женя возвращается к нам. — Вы с Ахмедом полетите на головном вертолёте, — говорит он Резникову. — Будете страховать десант. А ты, Вова, вместе с Игнатом — со мной, на замыкающем. Мичурин кивает и на пару с Резниковым скрывается в палатке, чтобы подготовить снаряжение. — А я? Я стою подле командира с выражением крайнего недоумения на лице. — А ты, Валька, не полетишь, — коротко сообщает Женя. — Я ещё не совсем из ума выжил, чтобы посылать тебя на передок. — Какого хе... — Я сам готов послать “на передок” Женю после таких слов, но он моментально остужает мой пыл. — Спокойно, — обрывает он меня на полуслове. — Ты наш лучший снайпер. На тебя у руководства другие планы. Женя лезет рукой в подклад камуфляжной формы, вынимает оттуда изрядно помятую, свёрнутую в четыре изгиба фотокарточку и протягивает её мне. — Это твоя цель. Я беру снимок в руки и молча пялюсь на него несколько секунд. — Знаешь, кто такой? — Моулави Осман, — говорю я. — Он у них за главного, — кивает Женя. — Моджахеды Вахшака подчиняются ему. Снимешь его, и оставшиеся «духи» разбегутся, как крысы. — “Убери командующего и дезориентируй отряд”, — вслух повторяю я одно из первых стрелковых правил. — Молодец, усвоил. — Женя кладёт руку мне на плечо и дожидается, пока я спрячу снимок в нагрудный карман. — Пойдёшь пешком. Селение это в горах, душманы там нервные. У них на каждой въездной дороге свой «КПП». Машиной не добраться. Пойдёшь с проводником, — на этих словах Женя кивает комдиву, и тот, отвешивая слабый кивок в ответ, выводит из ближайшей палатки смуглого парня, года на два-три моложе меня, в афганской одежде и с оружием в кобуре. — В горах ориентироваться умеешь? — с усмешкой спрашивает Усачев. — С детства, — в ответ улыбаюсь я. Кому как не Жене об этом известно лучше всех ещё со времён нашей совместной учебки. — Ну и гут, — отвечает Евгений на шутливом немецком и хлопком в плечо отправляет меня к проводнику. — Выдвигаетесь вечером, чтобы к утру быть на месте. Я медленно подхожу к парню, который вблизи оказывается вовсе не пуштуном, как я поначалу подумал (несмотря на смуглый цвет кожи). Издалека на меня уставляются большие, исконно славянские глаза. — Как тебя зовут? — спрашиваю. — Кирилл, — на чистом русском отвечает парень. — Ты метис, Кирилл? — Я из Башкирской АССР, — уклончиво отвечает он. «Диверсант», — понимаю я и больше ни о чём не спрашиваю. ... Всю ночь мы взбираемся по горам. Горы осыпаются под толстой спецназовской подошвой, камни шелестят и мелкой крошкой текут рекой вниз, в чёрную бездну. Кирилл говорит со мной редко и только шёпотом, иногда и вовсе переходя на язык жестов. Мы идём уже шесть часов без перерыва, но для того, чтобы утром оказаться в кишлаке раньше вертолётов, на отдых времени нет. Огонь и любой другой источник света — под запретом. Почти на каждом втором перевале моджахеды выставляют своих дозорных: стоит им нас заметить — и труба. Преимущество в этих местах явно не в нашу пользу. На одной из высокогорных площадок Кирилл делает короткую остановку, чтобы перевести дух, и знаками спрашивает, есть ли у меня закурить. Я прижимаю к груди скрещенные перед собой руки, что означает “Не курю”. Вредные привычки в спецназе непозволительная роскошь. Тебе нужно обладать хорошей дыхалкой и крепким здоровьем, чтобы совершать такие марш-броски за кратчайшие сроки, а никотин вряд ли послужит стимулятором в этом. Вдобавок ко всему, сигаретный дым может легко выдать душманам наше местоположение, а это огромный риск, учитывая, что большинство ребят из спецподразделений работают в одиночку. Всё, что у нас есть, это доза адреналина в небольшой ампуле из личной медицинской аптечки. Так сказать, на самый крайний случай. Кирилл пытается присесть на небольшой валун у края тропы, но я тут же рывком поднимаю его с места. «Не садись», — шепотом говорю я, — «Почувствуешь усталость. Нам нужно продолжать путь». Кирилл молчит. В темноте не видно его глаз, но я просто уверен, что он смотрит на меня как на врага народа. Приходится быть жёстким. Ведь если мы не поспеем вовремя — ребят некому будет прикрывать с земли. Мы движемся в полнейшей тишине ещё полчаса, преодолевая и оставляя позади три перевала. Небо на востоке начинает светлеть, выхватывая из густой чернильной тьмы всё более чёткие очертания. На одном из спусков я быстро стучу по плечу Кирилла рукой и показываю ему два пальца: внизу, с ружьями наперевес, навстречу нам поднимаются двое духов, слишком занятые беседой друг с другом, чтобы заметить нас. В один момент я прижимаю Кирилла к горе и прижимаюсь следом, сливаясь с местностью. Голос в затылке мгновенно напоминает мне о ноже, висящем на поясе, и о штыке, зафиксированном в креплении над обувью — но чтобы добраться до второго, нужно совершить слишком много телодвижений. Плечо стягивает чехол с винтовкой. Я был против, ведь на то, чтобы вынуть оружие из чехла, потребуются лишние секунды, которые могут стоить жизни. Но Женя настоял. «Думаешь, встреть нас моджахеды, они подумают, что я несу скрипку?» — фыркнул я недовольно. «Во-первых, вынимать её до пункта назначения тебе не придётся», — холодно сообщил Усачев. — «А во-вторых, не забывай про оптику: да, в ночи она не блестит, но что если ближе к рассвету вам понадобится пересекать открытую местность? Один яркий блик на фоне гор, и вас расстреляют быстрее, чем ты закинешь эту штуку себе на плечо...» Афганская речь становится ближе, и я автоматически сжимаю свободной рукой рукоять ножа под камуфляжем. Кирилл стоит не дыша, бледный как смерть, в глазах — застывший ужас. К такому невозможно привыкнуть. Даже бойцы, которые воюют здесь с начала революции в подобные моменты испытывают настоящий, животный страх. Если, конечно, не принимают допинг. Ведь страх — это нормальная, здоровая реакция организма на стресс. Он помогает человеку быстро почувствовать угрозу и за считанные секунды принять верное решение. Голоса слышатся буквально в паре метров от нас, и я едва успеваю выхватить нож и ловко перевернуть его в воздухе острием вперёд, обороняясь точно кинжалом, когда оба дозорных сворачивают на обходную тропу. Их шаги звучат всё тише до тех пор, пока шорох гравия под ступнями совсем не смолкает в отдалении. Спустя ещё пару минут мы с Кириллом осторожно «отслаиваемся» от горы и бесшумно переводим дыхание. К кишлаку мы выходим, когда почти полностью рассвело: прячась между камней и пригибаясь как можно ниже к земле, чтобы не быть замеченными. Кирилл тут же стучит мне по плечу и взглядом кивает на караульных, предусмотрительно расставленных по всему периметру села. Я отрицательно качаю головой и, вынимая из нагрудного кармана помятый снимок, протягиваю ему. Он смотрит сперва на фото, затем на меня с непониманием. Я мельком пожимаю плечами в ответ и снова прячу снимок в карман. Можно перестрелять хоть весь караул, но если ты упустишь цель — считай, что задание ты провалил. До начала штурма остаётся несколько часов, а до этого времени нужно тщательно выбрать и занять позицию. Опытный стрелок знает, что хорошая позиция даёт 90%-ную вероятность успешного завершения задания. Бегло я оглядываю местность, и мой взгляд уцепляется за небольшое каменистое ущелье метрах в восьмидесяти от кишлака. Переведя глаза на Кирилла, я вижу, что он смотрит туда же. 4. Быть снайпером значит терпеливо ждать, даже если смерть угрожает твоим близким. Когда мне исполнилось двадцать два, у матери случился сердечный приступ. Мне пришлось взять увольнительную, чтобы приехать к ней в больницу. Однако в месте вроде нашего, где я на тот момент проходил военное обучение, увольнительные давали со скрипом. Если бы не Женя Усачев, которого тогда назначили командиром подразделения, я бы так и не смог выбраться, чтобы в последний раз проститься с мамой. Женя сделал всё, что мог: за полдня обил кучу порогов, написал запрос самому Ю.В. — лишь тогда меня отпустили. Я приехал в больницу, когда мою мать уже оперировали. Одна из медсестёр, что помогала при операции, сообщила, что состояние пациентки критическое, и велела мне подождать в приёмной. Мама умирала на операционном столе, а всё, что я мог — это ждать в коридоре у входа в блок реанимации. Я прождал два с половиной часа, но спасти маму врачам так и не удалось. ... Как только над горами раздаётся звук летящих вертолётов, в кишлаке начинается паника. Караульные тотчас принимаются палить из винтовок и ружей по спускающемуся из Ми-8 десанту: первые четверо солдат расстреляны насмерть. Двое сотрудников царандоя, следовавшие за ними, смертельно ранены. Наши открывают огонь в ответ на грубую атаку повстанцев. Через прицел оптики я вижу, как из окна головного вертолёта Саша Резник вместе с комдивом 201-ой мсд строчат пулемётной очередью по душманам. В мешанине людей на земле я пытаюсь вычленить нужную мне фигуру, но её нет. Затаив дыхание, Кирилл лежит рядом. Он видит меньше меня, поэтому выглядит растерянным. “Почему ты не стреляешь?” — читается в его глазах. Я молчу и напряжённо вглядываюсь в прицел. Высадившийся на землю отряд переходит на ближний бой, и часть повстанцев мгновенно оседает наземь. Кто-то из духов выводит из соседней постройки заложников и начинает расстреливать их одного за другим. Я вижу как Женя с Игнатом, держась за трос, спрыгивают с вертолёта. Сверху их страхует Володя. Пуля попадает в Игната — он рефлекторно дёргает плечом. — Стреляй. Чего ты ждёшь? — шепчет над ухом разнервничавшийся Кирилл. Я не могу выстрелить. Ребята загоняют духов в кольцо: стоит сейчас спустить курок — и патрон прошьёт моджахеда в спину. Так душманы поймут, что позади них засада, и моулави Осман не объявится никогда. Нужно выжидать. У меня чёткий приказ убрать единственную цель. Я не могу размениваться на мелочёвку. Один из повстанцев, что залёг между постройками, прикрывшись ворохом мешков, без устали палит по головному вертолёту штурмовиков. В конце концов вертолёт теряет управление. Раненый пилот выпадает из кабины, и сквозь дым горящих двигателей видно, как за штурвал садится Костя Ахмедов. Воспользовавшись неразберихой, комдив пытается рывком пробраться к заложникам, страхуемый двумя бойцами царандоя с одной стороны и нашими парнями — с другой. Впятером они валят наземь ещё восьмерых душманов, включая троих, что стреляли по заложникам, как вдруг Усачев неожиданно сгибается пополам. Я вцепляюсь в ствол винтовки мёртвой хваткой и стискиваю зубы до скрипа. «Женя!..» На моё счастье из крайней постройки в это самое время показывается тот, ради кого я здесь и нахожусь. Сильнее прижав приклад к плечу, я, чётко выверяя расстояние, целюсь, не слыша ничего, кроме ударов собственного сердца, замедленных и тяжёлых. Палец на спусковом крючке плавно сливается с техникой, всецело превращаясь в спусковой механизм. Время вокруг замирает. “Вальк, а Вальк? А ты нам рябчика подстрелишь? Как в прошлый раз...” — слышу я в голове отдалённый голос Дениски Фомичева из детства. Выстрел, — и пуля, калибром 7,8 миллиметров вонзается в спину Османа, прошивая её насквозь. Лидер душманов, марионеткой подгибая колени, падает замертво на землю, лицом вниз. Дезориентированные повстанцы теряют над собой контроль и начинают палить по всему, что движется. Но уже поздно что-либо изменить: они загнаны в угол. Нет ничего проще, чем вести бой с паникующими, разбегающимися людьми. Из винтовки я отстреливаю последних — тех, что не успела зацепить штурм-бригада. Затем, наспех разобрав оружие и покидав его части в чехол, мчусь со всех ног к кишлаку. Кирилл едва поспевает следом. Когда мы добегаем, Женю и остальных раненых уже грузят в вертолёт. — Ты молодец, Валька, — сквозь хрипы и слабый свист в груди цедит он. Задето легкое. Алая кровь хлещет из перетянутой под ребром раны. Я вцепляюсь в его руку и иду следом за носилками. Усачев знает, что я всегда чувствую себя паршиво, когда приходится работать в тылу и смотреть на бой товарищей из-под прицела, поэтому снова говорит: — Ты всё сделал как надо, Вальк. Выполнил задание. Это главное. Помни об этом. — Не говори так, — обрываю я. — Вообще не разговаривай! Тебе нельзя говорить, у тебя легкое прострелено. Женя пытается усмехнуться, но тут же корчится от боли. — Езжайте с Кириллом на БТР. Вертолёты переполнены. — О чём ты говоришь? Я тебя не брошу! — Харэ геройствовать, Крылов, — мученически улыбается Женя. — Меня повезут в госпиталь. А кто-то должен доложить начальству об успешном завершении операции. Хочу сказать “Пусть доложит кто-нибудь другой”, но вижу Игната и Володю среди раненых. Саша Резник и Костя Ахмедов навсегда похоронены под обломками упавшего в ущелье вертолёта. Женя смотрит мне в глаза: “Теперь ты понимаешь?” Я отпускаю его руку и коротко киваю, принимая приказ. Женя мне как брат. Если с ним что-нибудь случится, я потеряю последнего, близкого мне человека. Когда вертолёты поднимаются в небо и с рокотом удаляются за горный хребет, мы с Кириллом и ещё несколько солдат «зачистки» молча смотрим им вслед. — У тебя стальные нервы, — произносит Кирилл, как только вертолётные точки исчезают из поля видимости. Голос у него сухой, взгляд тоже, и почему-то это не вяжется с тем неуклюжим поведением, которое он проявлял в ходе всей миссии. Кирилл холоден и собран, будто передо мной совсем другой человек. Не говоря ни слова, я отхожу в сторону и начинаю складывать оружие с лежащих по всему кишлаку мёртвых тел в одну кучу. Немного постояв, он присоединяется ко мне. — У меня на родине таких как ты называют «шиха́ны», — говорит Кирилл. — Твёрдые и крепкие, как скала, но, в отличие от других горных массивов, существующие поодиночке. Я поднимаю взгляд и пристально смотрю на него. Только сейчас мне становится ясно, что он совершенно не тот, за кого себя выдавал. — Не хочешь перейти к нам, в разведку? — спокойно спрашивает Кирилл, и образ взволнованного мальчика-проводника исчезает с концами. — Спасибо, но мне и здесь неплохо, — холодно отклоняю я предложение и, не оглядываясь, ровным шагом двигаюсь в сторону показавшегося впереди бронетранспортера.