***
Канафинвэ медленно переступил через порог: черные тени, что притаились по углам маленького зала, его не пугали — ведь тем ярче сияла звезда; яркая, похожая на свет звёзд Варды, путеводная звезда — и её немедля хотелось воспеть или, скажем, зарисовать. Медленно звезда эта обрела очертания ограненного сильмариля, яркий свет перестал слепить и очертил контуры лица, прекрасного и надменного. — Атар! — удивлённо воскликнул Макалаурэ. «Вечно ты как будто только проснулся», — подумал его атто, а сам указал на стул. — Садись. — Н-но… Но тяжелая рука на плече заставила его опуститься на сидение даже против воли. — Ты стал так задумчив. Отчего столь пронзительны и горьки трели твоей арфы? — Это лютня, атто, — заметил Макалаурэ. — Здесь я решаю, что правильно, а что нет, — нескромно оборвал его атто. Впрочем, сын не был в обиде и, склонив голову к плечу, посмотрел на него долгим затуманенным взором. — Ты смотришь на меня, но, сдается мне, видишь кого-то иного, — с печалью во взоре констатировал Феанаро. — Ты ступил на опасный путь, о сын мой. Ты творец, чувствуешь тонко, но как опрометчиво с твоей стороны будет попробовать этот запретный плод! Я разумею любовь к собственному полу, Кано, — милостиво пояснил он, поскольку с каждым словом сын в недоумении приоткрывал свои большие серые глаза всё шире и шире. — К собственному полу? Тот приоткрыл рот и немедля опустил глаза, осматривая неровные, выщербленные плиты серого гранита, ничем, в общем, не примечательные, и думая, как они могут вызвать чью-то любовь. — Кано! — окрикнул отец. — Я имею в виду, чтобы снискать славу, поэту нужны вдохновение и любовь, и я опасаюсь, что ты, желая испытать новизну чувств, чересчур засматриваешься на других аманэльдар в свите Финвэ. Ты зашел слишком далеко в этой противоестественной страсти — я слышал, ты даже посвятил поэму некому нолдо, воспевая его сияющий взор и алые губы. Сын смотрел на него, чуть не плача, а Феанор смотрел на него. Неужели он раскрыл постыдную тайну сына? — Вы так и не поняли, — дрожащим голосом проронил Кано, — это о вас. Я люблю вас, атто.***
В проеме показалась высокая стройная фигура Туркафинвэ, который быстро вошел и встал, осматриваясь, внимательный, напряженный, готовый к любому порыву. — Сядь, Тьелкормо, — устало приказал Феанаро. Этот разговор обещал стать особенно трудным. — Тебе многое дано: ты ловок, стремителен, прекрасен, как рассвет… Берегись, как бы это не стало твоим проклятьем. Иногда я жалею, что не воспитывал тебя строже. — Атто… — недоуменно вскинул темные брови Тьелко, ловя руку отца, но тот отнял её: явно был не в духе. Странно — обычно любая ласка сына заставляла его сердце теплеть, чем третий феаноринг успешно пользовался. Но сейчас трюк не удался. — Помолчи, прошу. Не рань моё сердце. Я знаю, что не я один любуюсь тобой. В низких душах могла зародиться пагубная страсть — что, если совратили они тебя и привлекли на свою сторону? — и голос Феанаро дрогнул, на обычно гордом лице показалась скорбь, а губы дрогнули. Сын тревожно оправдывался, отрицая любые обвинения в связях с другими нолдор как собственного пола, так и противоположного. — Чем заслужил я подобные обвинения, атто? Нигде не был я, кроме лесов, да и там компанию мне составляли лишь верный пёс и мой лук со стрелами. — И одна из них поразила другого нолдо в сердце. О, молчи, молчи. Быть может, ты делал это не по своей воле? Тебя принуждали? Ты смелый воин, но я не виню, если ты не смог противиться нескольким… Тьелкормо наконец взял своего атто за руку, ласково гладя, будто бы умоляя успокоиться. Под конец он решил победить Феанаро его же оружием и обиженно сжал губы: — Чем только заслужил я подобные упрёки? Слова ваши неясны — так скажите прямо, в чем я провинился? Феанаро выдохнул и решился: — Скажи, ты полюбил другого нолдо? Сын в страхе открыл светло-сапфировые глаза и, умоляюще протянув руки, воскликнул: — Атто! Я не изменял вам!***
Морифинвэ ворвался под темный свод уверенно — немного, и налетел бы на него. Феанаро даже пришлось немного повысить голос: — Сядь, пожалуйста, и не урони меня по пути. Морьо сел, но тут же обернулся, окидывая фигуру отца взглядом — обычно выделяющийся горделивой осанкой, сегодня Феанаро точно был чем-то поражён или сломлен. — Что стряслось с вами, атто? Что тому виной? — обернулся к нему сын. И Феанаро, кусая алые губы, проронил: — Ты, Морьо. Сын казался обескураженным. — Я? Но… Морьо перебирал в уме все последние стычки с другими нолдо и случаи, когда он забывал поклониться, встретив нолдорана или двух младших принцев. — Каюсь, я бываю груб, да и непонятлив, — начал он, но Феанаро быстро его оборвал. — Нет, нет, я не о том. Иное в тебе тревожит меня. Послушай. Не оттого ли тянешься ты к этим стычкам, что тебя влечет сила мужского тела? Ни разу не оборачивался ты на красивых эллет, одни лишь воины у тебя на уме. Спору нет, стремление стать искусным в бою достойно… Но не стоит ли за этим иного, Морьо? — Атто? — Морьо облизнул пересохшие губы, глядя, как изящная фигура отца в простых наплечниках и нагрудном доспехе выступает из тьмы. — Ты непонятлив, это верно. И потому тебе особенно важно следить за этим… За низменными побуждениями собственного тела. И Феанаро подошел близко и нагнулся, продолжая назидательную речь. Морьо следил за движением его губ, так упорно ловя любое слово, приоткрыв рот, точно хотел заучить речи отца наизусть — но они, увы, как-то все пролетали мимо его ушей, потому что он не мог оторваться от созерцания того, как его атто ладно сложен и хорош собой… да и умён, что скрывать: вон как умеет увлечь сладкими речами о мужской любви. — Вот что я втолковываю тебе, — продолжал Феанаро, — скажи, не думал ли ты ночами вместо сна о том, как приятно тебе дотронуться… овладеть сильным мужским телом? Мечтаешь ли ты о касаниях… о сильных, сжимающих тебя объятиях? Если бы я мог избавить тебя от… — Да, да! Теперь-то я понимаю! Я буду любить лишь вас одного, атто! Никого больше! — От этой греховной страсти… — так и не успел закончить Феанаро, поскольку слова его потонули в дыхании сына, что прижал его к себе в крепкой хватке.***
Атаринкэ спустился в маленький зал неторопливым, но упругим шагом, и остановился против отца. В руках он машинально вертел небольшой резец — должно быть, ему пришлось оторваться от огранки какого-нибудь берилла или раухтопаза. «Зря я его, пожалуй, вызвал», — подумалось Феанаро; но отступаться от задуманного он не собирался, хоть четыре предыдущих случая и окончились неудачей… Точнее, не совсем так, как он себе представлял. — Ты, Курво, похож на меня — та же страсть кипит в тебе, тот же огонь. Как не хотел бы я, чтобы ты повторил все мои ошибки! Я смотрюсь на тебя, как в зеркало. И Феанаро машинально нагнулся, целуя свое отражение в красные губы с гордым изгибом. Ответом ему было несмелое: «Вы тоже прекрасны, атто».