Тот, кто умел ждать

У него не было никакой особой одежды для такого случая, и он не хотел путаться под ногами. Поэтому Курильщик выскользнул из комнаты и тихо катался по непривычно пустым коридорам, пока не остановился наконец на Перекрестке. В голове была каша из мыслей и эмоций, а сердце часто и громко билось где-то в горле. Машинально отмечая удивительной красоты закат, Курильщик вцепился в облезлый подоконник, как утопающий за спасательный круг, загоняя отслаивающиеся кусочки краски глубоко под ногти. Выпуск. Весь прошлый год он попеременно то желал его всем сердцем, то боялся до дрожи. В последнее время больше ждал, но сейчас ужасался. За спиной нарастали тяжелые шаги. Знакомые. Курильщик сильнее сжал подоконник, борясь с желанием вздохнуть. Внезапно стало мало воздуха, но он знал, что его спина сейчас отчетливо видна на фоне закатного окна, и любое резкое движение плеч может быть истолковано превратно. Вернее – слишком правильно. Черный топал, как носорог, шаркал тяжелыми ботинками, шуршал двумя рубашками и громко дышал. Он не производил шум нарочно – просто был таким. И это вдруг затопило Курильщика таким теплом, что он чуть не рухнул на холодный подоконник, заламывая руки, скребя ими по стеклу и безутешно рыдая. Он все-таки вздохнул и обернулся навстречу, даже не пытаясь выдавить из себя улыбку. Черный тоже не улыбался, просто смотрел в ответ. У него был решительный взгляд человека, взвалившего на себя непосильную задачу. Курильщик не хотел знать, как выглядел его собственный взгляд, потому что если он передавал хоть толику его внутренних ощущений, то это наверняка было жалкое зрелище. Он отвернулся назад к окну. - Так красиво. Когда-нибудь я это нарисую, только получится наверняка непохоже. Так всегда получается, когда хочешь нарисовать что-то конкретное, - сказал он, пытаясь оттянуть неизбежное. Но Черный, обычно с интересом слушавший его художественные откровения, не поддержал тему. Он чувствовал себя виноватым и пришел просить прощения, хотя не верил в то, что его заслуживает. - Мы уедем чуть раньше рассвета, все уже готово. Курильщик медленно опустил веки, он судорожно пытался придумать ответ, но в результате просто кивнул. Все уже было известно, хотя ранее не обсуждалось ими в открытую. В пачке символично осталась последняя сигарета, хотя символика эта была возможно натянута - он знал, что в комнате этой ночью будет достаточно курева. Курильщик слегка подался вперед, опираясь локтями на подоконник и глубоко затягиваясь. Теперь он не видел Черного даже боковым зрением, но знал, что тот смотрит не во двор на удивительное смешение красок. Взгляд, как и присутствие, ощущались каждой клеткой. Он очень надеялся, что пальцы у него не дрожат, и дым может спрятать хоть что-то, и безумно хотел найти правильные слова. Слова поддержки и воодушевления. Хотел дать понять, как он восхищается Черным, его решением и смелостью. Пожелать удачи. Но все, что приходило ему в голову, звучало, как напутствия из Фазаньих плакатов, и он молчал. Совершенно внезапно с глухим грохотом Черный рухнул на колени. Будто вековой дуб во дворе Дома кто-то срубил одним ударом. Курильщик пораженно развернул к нему коляску и смог только вскрикнуть, когда Черный уткнулся головой ему в живот, до боли стискивая руками. - Я подвел тебя, - с горечью пробормотал Черный. – Я обещал, что буду рядом, что всегда буду защищать, а сейчас бросаю! Ты можешь меня ненавидеть. Я заслужил это. Но тебе-то от этого ничуть не легче, верно? Черный как-то судорожно лающе рассмеялся, и Курильщик всерьез начал опасаться, что он сейчас заплачет. Плачущий Черный - что-то настолько странное и неправильное, чего он искренне желал никогда в своей жизни не видеть. Он обхватил голову Черного, зарываясь пальцами в отросший на макушке ежик, и гладил его как встревоженное животное, повторяя как заведенный: - Глупый, глупый, глупый… Они вместе раскачивались, хватаясь друг за друга, как потерянные дети. - Они совсем еще щенки. Они погибнут, если просто вышвырнуть их в Наружность. Я пообещал им, я взял на себя ответственность. Я не могу их бросить. Но и тебя не могу бросить. Из меня паршивый вожак и еще худший влюбленный, - убито шептал Черный. Курильщик побагровел. Они еще не говорили о своих отношениях так открыто. То, что происходило между ними, просто происходило, казалось правильным и простым, не нуждалось в названиях. Но сейчас произнесенное вслух вдруг придало ему сил. Он обхватил ладонями лицо Черного и заставил его смотреть себе в глаза. - Со мной все будет в порядке, за мной приедет отец. Я гость тут, Наружность меня не пугает. Ты не бросаешь меня, ты заботишься о них, потому что можешь, а больше некому. И это, черт, это так круто, - исчерпав аргументы, Курильщик прижался губами к губам Черного. И тот после недолгого колебания как всегда жадно ответил, перехватывая инициативу. Поцелуй был такой пылкий, что невольно хотелось сказать «как последний», но, к счастью, он вымывал из головы абсолютно все мысли и тревоги, оставляя только невыносимый жар и трепет. Когда они наконец расцепились, тяжело дыша, соприкасаясь лбами, то их мир показался им чуть менее хрупким, чем минуту назад. - Я найду тебя, клянусь, - снова уверенно произнес Черный, - Может, нескоро, через год или два, когда они смогут обойтись без меня. Я обязательно вернусь к тебе. - Я буду ждать, - с улыбкой ответил Курильщик, и впервые за долгое время у него стало действительно легко на сердце. Он знал, что бедам еще далеко не конец, и ничего не будет легко, но он верил в Черного и знал, что так оно и будет. А значит, оставалось только держаться до тех пор. Выпуск и все, что за ним последовало, на время вытряхнуло из головы Курильщика мысли о личной жизни. Все было слишком страшно и странно, чтобы он мог прекратить об этом думать хоть на мгновение. Первый год пролетел в этой лихорадке и непонятном отчуждении. Иногда Курильщик слушал от отца о подорожании масла или проблемах на работе и не понимал, как это может быть важным, когда со всеми ними случилось такое. Будто он был солдатом, пришедшем с войны и потерявшимся в мирной жизни. На второй год он впал в апатию, стал терять связь с реальностью и если бы не картины, то наверное сошел бы с ума. Он снова и снова рисовал то самое закатное небо и иногда сжимал в зубах кисточку, чтобы не завыть. От Черного не было вестей, хотя ходили слухи, что все уехавшие на автобусе организовали какую-то коммуну. На третий год Черный все еще не пришел, но Курильщик научился с этим жить. Он работал над картинами, готовился ко второй личной выставке. И ни на мгновение не прекращал ждать. Поэтому, когда четыре с половиной года после выпуска в коридоре за дверью он услышал тяжелые шаги, то сразу их узнал. Черный ворвался в комнату, замер на секунду на пороге, а потом бросился к Курильщику, выхватил его из коляски и как всегда не рассчитав сил, слишком крепко обнял. - Я пришел, - глухо сказал он. - Я ждал, - ответил Курильщик устало, счастливо, и прикрыл глаза, обнимая его в ответ.