Она жила в обычном мире

*** Когда-то давно Хигучи жила в обычном мире. Где есть место шопингу вместе с младшей сестренкой. Где по выходным можно одеться в красивое платье, а не в строгий офисный костюм. Где тебя и твою семью не пытаются убить. Это все прекрасно стыковалось с офисной работой в Портовой Мафии, с периодическими тренировками в рукопашном бое и огнестреле. С мозолями от оружия и синяками. И даже когда Хигучи Ичие назначили главой отряда Черных Ящериц — почти ничего не изменилось. Просто добавилось больше отчетов, и отчеты эти стали более кровавыми. Стало немного больше новых лиц. И хоть лица эти имели огромное количество тараканов в голове, мир Хигучи Ичие не сильно изменился. Мир Хигучи Ичие разлетелся вдребезги, когда она увидела равнодушные серые глаза. Телохранитель и секретарь Акутагавы Рюноске. Наверное, Мори решил подшутить над подчиненными, потому что Акутагаве Рюноске телохранитель не нужен и даром. Особенно такой, как Хигучи — без Дара, без каких-то особых навыков и талантов. Ну, неплохо стреляет из пистолета. Неплохо стреляет вообще из всего огнестрельного, за исключением базуки. И то, только потому, что отдачей от выстрела ее снесло бы. Но таких талантов в Мафии навалом. Взять того же неодаренного Гина — в отряде Черных Ящериц он не уступает даже одаренным. Так что Хигучи скорее выполняла роль секретаря, водителя, приманки, отвлекающего фактора для врагов, иногда еще и няньки. Без шуток, на нее лягла почетная обязанность следить за питанием Акутагавы. По предписанию врачей у него была строгая диета, но из-за ненормированного рабочего дня и тяжелого характера больного она не соблюдалась. Ичие должна была любыми способами впихнуть в Рюноске полезную еду в нужное время и при этом не сдохнуть. Иногда Хигучи посещала бредовая мысль, что за такой подвиг, как выживание рядом со вспыльчивым, как оказалось, Рюноске, ей пора давать медаль. Вместо медали ей отвешиваются оплеухи и подзатыльники. За то, что полезла вперед Рюноске в бой и помешала ему быстро и точно убить врага. Хигучи умна, она быстро выстраивает схему боя, в которой она позади. Прикрытие. Не более. Когда-то давно Ичие жила в обычном мире. Теперь у нее нет времени на шопинг и прогулки. Все ее время посвящено работе и тренировкам. Ей нельзя быть слабой, ей нужно быть сильнее. Достойнее. Когда-то, в том нормальном мире, за Ичие ухаживали. Дарили цветы, провожали домой, покупали милые безделушки, выгуливали по ночной Йокогаме, приглашали в кафе. Делали комплименты и ловили каждую улыбку. Не сказать, чтобы Ичие это нравилось. За каждым красивым жестом она отчетливо видела желание поскорее со всем покончить и отправиться вместе с ней в лав-отель на всю ночь. Ичие мило улыбалась, представляя, как делает из незадачливого ухажера решето. Теперь же… Теперь у нее нет на это времени, желания, сил. К тому же, ни один из этих горе-ухажеров не в состоянии сравниться с Акутагавой Рюноске. Это больное чувство, Хигучи знает. Она ловит каждый взгляд, радуется каждому намеку на хоть что-то теплое по отношению к ней, болезненно переживает каждый пинок и презрительный взгляд. Она всю себя посвящает Акутагаве Рюноске, отчаянно желая ответа, пытаясь услышать, разглядеть, почувствовать. И не находит ничего. Только холод и пустоту. Она — тень. Она всего лишь бездарная помощница, которая ничего особенного из себя не представляет. Хигучи криво улыбается своему отражению в зеркале. Когда-то давно она красилась и рисовала красивые стрелки. Зачем ей это сейчас? И в конце концов, все, чего она дождется — грустный и глупый финал. Могила, скучное надгробие, пара дежурных фраз от коллег и рыдающая сестренка. Но все равно… Пусть пусто и холодно, пусть безнадежно — она будет стараться идти рядом. Хорошо, если не рядом, то позади, за левым плечом. Она все равно будет помогать и оберегать, пусть это и выходит плохо. У нее есть обязанности, у нее есть долг, она сумеет, она сможет!.. Даже если этот путь ведет ее в могилу. Хигучи готова умереть. Она не изучала бусидо самураев, но, кажется, по преданности и готовности умереть может переплюнуть подавляющее большинство самураев. После того, как она вместе с Черными Ящерицами спасла раненного Акутагаву… Показалось или все же мелькнуло на миг что-то теплое и светлое? Возможно, все же показалось. Ничего же потом не изменилось. Больные мужчины капризны, как дети. Раненный, выздоравливающий Акутагава просто невыносим. Ичие вместе с Гин — вот сюрприз, это девушка, это сестра Акутагавы, только сил удивляться больше нет — приплясывали вокруг него; то пытаясь накормить, то сменить повязки, то уложить спать и не пустить на очередные разборки. Рюноске огрызался, ругался, но не мог сопротивляться — слишком слаб… Нет, Ичие понимала, что Рашомон Акутагава мог вызвать даже из повязок — но почему-то ничего не делал. Ладно Гин, все же сестра, но с ней раньше он никогда не церемонился. Те летние дни были первым временем, когда Акутагава принимал ее заботу. И даже благодарил. Его сухое: «Спасибо», Ичие встречала неловкой, тайной улыбкой. Весь мир Ичие давно схлопнулся до пары стальных глаз. Она едва-едва умудряется впихнуть в этот крошечный мирок, отведенный ей, заботу о младшей сестре. Она чувствует себя так, словно бежит вниз по скользкой, облитой маслом лестнице — ноги скользят, но нельзя падать, нужно удержаться и добежать до дна. Хигучи так запыхалась, но там впереди — кровавый отблеск Рашомона, так что останавливаться нельзя ни в коем случае. Хигучи Ичие так сильно хочется кричать. Раздирая горло в кровь, ногтями прочерчивая кровавые борозды на шее. Кричать-кричать-кричать, и никакая сила не поможет заглушить ее вопль. Она хмурится, тихо разговаривает, опускает взгляд. И мечтает кричать. Акутагава спасает ее однажды — но лучше бы дал погибнуть. Потому что от презрительного взгляда больнее. Умирает душа. Ичие опускает голову — да, слаба. Без Дара, без силы. Руки опускаются. Она не знает, когда в дрожащих ладонях появилось лезвие. Когда на предплечьях, на бедрах, на голенях, на ребрах — словом, где не увидят — начали появляться тонкие порезы. Каждый порез — невысказанное, потаенное, горячее, как слезы, как кровь в сердце. «Я люблю тебя», «Хочу всегда быть с тобой», «Хочу защитить», «Улыбнись мне», «Не злись, я буду рядом», «Почему ты такой поразительный», «Не могу без тебя». И каждое невысказанное признание на коже Ичие плачет кровавыми слезами. А она тихо смеется. Сестра безликой тенью слоняется за дверью, карие глаза, как у нее: «Я переживаю». Ичие туго затягивает бинты и шепчет: «Не будь как я». Акутагава Рюноске в бешенстве — опять проиграл Накаджиме, опять встретился с Дазаем. Больно смотреть на эти цепи, впившиеся в его тело. Хигучи очень хотела бы помочь, вытеснить собой облик Дазая из сердца Рюноске, заменить собой. Но она не способна. Она слаба, она так беспомощна. И от бессилия хочется рвать вены зубами, расцвечивая все вокруг багровой краской. Может, она смоет ярость с лица Рюноске и вызовет улыбку. — Ты ранена, — Хигучи опускает голову, прижимая ладонь к животу. Так нелепо подставилась, это ранит чувства — еще один презрительный взгляд в копилку. — Не беспокойтесь, рана несерьезна. — Ее нужна перевязать, — сухо бросает Акутагава. — Снимай рубашку. Ичие заливается краской. — Акутагава-семпай, не стоит… — Прекрати, — кривится он. — Что я там не видел? Снимай рубашку, живо. Перевяжем тебя и отправимся в больницу. Я поведу. Надо же, она почти забыла, что Акутагава водить все же умеет. Просто спихнул эту обязанность на нее. «Что я там не видел». Действительно. Чего ей смущаться, не насиловать же собрались. Акутагаве не интересно ее тело. Все в шрамах и бинтах. Уже взявшаяся за пуговицы Хигучи похолодела. Она не хотела, чтобы ее слабость видели… Особенно Акутагава. А ведь как раз вчера она изрезала руки и ребра… И бинты наверняка присохли к ранам. И Акутагава увидит ее слабость, ее уродство, наверняка еще сильнее будет презирать. Нет, еще больше Ичие не выдержит. У нее просто закончится место на теле. Нетронутой шрамами кожи не хватит для такой боли. — С-семпай… Правда, все хорошо… — Дура, — рычит сквозь зубы нетерпеливый Акутагава. И сдергивает рубашку с плеч. Ичие зажмуривается, чтобы не видеть его лица. — Почему на тебе бинты? — тихо, с расстановкой спросил Акутагава. Ичие сглатывает, но молчит. И глаз не открывает. Если откроет рот — закричит; если откроет глаза — заплачет. По коже плеча, неприкрытой бинтами, прошлись сухие холодные пальцы. Ювелирно точный росчерк Рашомона — бинты ползут по руке вниз. Акутагава помогает им, осторожно сматывая. Ичие вздрагивает, покрываясь мурашками. Холодно. Тревожно. Она крепче стискивает зубы. Холодные пальцы касаются шрамов. Аккуратно, даже бережно. — Ты режешь себя сама, — все тот же ровный тон. Негромкий, но Хигучи сжимается, будто от крика. Надо извиниться. За то, что она такая слабая и бесполезная. За свою глупость. За свое сумасшествие. Не принято извиняться за то, что влюбилась, но Ичие согласна и за свою любовь извиняться, пока воздух в легких не закончиться. Только вот почему-то она молчит. Стоит, закрыв глаза; напряженная, как каменная. А Рюноске также молча снимает бинты со второй руки. Тихо рычит Рашомон — бинты с торса опадают вдоль тела. — На ногах — тоже? Ичие кивает. Удобная вещь Рашомон, оказывается. Очень удобно девушек раздевать им, например. Ичие не понимает, почему ей в голову лезут такие глупости, когда Акутагава ее раздевает, срезает бинты, смотрит на шрамы, касается их холодными руками. — У Дазая были такие же, — глухо произносит Рюноске. Он держит пальцы на ребрах, место прикосновения горит, а Хигучи вся обращена в слух. — Я спрашивал, почему он себя режет — а он только смеялся и говорил, что мне такого не понять. Хигучи открывает глаза. Акутагава Рюноске смотрит прямо, пронзительно. Отголоски боли на дне серых глаз — не для нее, это для другого человека. — Теперь ты тоже режешь себя. Ты тоже вся в бинтах и прячешься за маской угодливости. Да? — Акутагава щурится, сжимает ладонью плечо. Потревоженные порезы кровоточат, кровь пачкает тонкие пальцы. — Почему ты стала в этом так похожа на него? Хигучи? Почему?! — У вас очень красивые глаза, — Ичие улыбается краешком губ. Осторожно отнимает его ладонь от своего плеча. — Не нужно вам пачкаться об мою кровь. Пожалуйста. Мне… мне нужно пару упаковок бинтов и немного отдыха. Потом буду как новенькая, все будет хорошо… — Не будет, — тихо отвечает Рюноске. Снова касается шрамов, на этот раз — на груди. — Из-за меня? Чем я заслужил твои чувства? Ичие замирает в растерянности. Вот как объяснить Акутагаве Рюноске, что он потрясающий, восхитительный, самый лучший, что его не любить — просто невозможно? Она, конечно, может попытаться объяснить, но как пережить эти признания… — Я не знаю, что сказать. Я просто… люблю, как умею. Стараюсь заботиться. Пытаюсь быть полезной. Быть рядом. Хочу вызывать улыбку, но не выходит. Хочу, чтобы вам не было больно. Но вы страдаете. — И ты тоже. — И я тоже, — Хигучи улыбнулась, поморщилась от боли, прижимая ладонь к животу. — Я не замена Дазая, семпай. Я не он. Я не знаю, почему он себя резал, какую боль пытался заглушить, но… Смотрите. Каждый шрам — невысказанные слова. Этот значит: «Я люблю тебя», — Ичие коснулась предплечья. — Эти: «Ты прекрасен». — Ребра. — Те, что на бедрах: «Хочу быть рядом вечно». Я не могла высказать все вслух, но очень хотелось. — Тебе больно? — Акутагава криво усмехнулся. — Больно любить меня? — Иногда, — не стала скрывать Ичие. — Тогда почему? Чем я такое заслужил? — Заслужить любовь невозможно. Я просто люблю вас, — твердо, насколько это вообще возможно, произнесла Ичие. Акутагава качнул головой; не верит? Провел пальцами по плечу. — Присядь пока. Я принесу бинты. Ичие осторожно присаживается на край кровати. В гостиничном номере есть аптечка, к счастью, есть и бинты. А еще она сама с собой на задание брала бинты, как удачно. — Расскажи мне о каждой ране, — негромко просит Акутагава, начиная бинтовать ее руку. — Я хочу знать. — Вам не обязательно… — Эти шрамы — из-за меня, — перебивает Рюноске. — Я заслужил право знать. Рассказывай. И Хигучи начинает говорить. Сначало робко, запинаясь, сбиваясь, путаясь — особенно когда Акутагава касался ее кожи. Затем все громче, увереннее, взахлеб, не сдерживаясь. У Хигучи кровит рана на животе от резких движений. У Хигучи душа кровоточит признаниями, сердце умывается словами, как кровью убийца. Впервые найдя благодарного слушателя, Хигучи готова говорить всю ночь до рассвета, пока горло не пойдет кровь. Услышь. Пойми. Прими. Ичие не плачет, как ванильные девицы из бульварных романов. Ичие улыбается. Не безумным оскалом, а нежно, любяще. Глаза немилосердно жжет, Акутагава затягивает последний узел на бинтах. Точка невозврата пройдена, а что же дальше? Молчание. Рашомон, укрывающий плечи, как плащом. Вранье, что Акутагава им только для битв пользуется. Просьба-приказ: «Отдыхай». Приказ, с затаенной мольбой: «Ты всегда будешь со мной». Просьба, с едва слышной угрозой: «Ты больше не будешь себя резать». Если ты хочешь что-то сказать — говори. Говори со мной. Кричи, чтобы я услышал. Не молчи. Не хочу, чтобы твои невысказанные признания проступали на коже красными полосами. Ичие с готовностью кивает. Теперь все будет по-другому, и радость в груди пенится и взрывается, словно шампанское. Перемены стучатся в дверь. Хигучи точно знает, что все будет иначе. Может, лучше. Или нет. Может, ей все же удастся вызвать у Рюноске улыбку на лице. Искреннюю. Может, ее маленький хрупкий мир согреется. Она пыталась согревать его своими ранами. Теперь попробует все же любовью.