Скрытые помыслы

О, Мадлен. Вы так невинны физически, но так порочны морально. Сам дьявол в лице маркиза взялся за ваше сознание и обесчестил его. Испоганил, выпотрошил, исказил и уничтожил ту чистоту, что наполняла вас все эти годы. Он исключил ваше достоинство из мыслей. Но я не могу не любить вас, Мэдди. Не могу не любить... <i>тебя. Твои нежные и внимательные руки, изучающий взгляд, пылкое и живое воображение, твои дрожжащие ресницы, когда я нахожусь рядом. Именно поэтому моя правая рука пробирается внутрь сутаны к застёгнутым штанам. Именно поэтому я прикладываю неописуемые усилия, чтобы не дать волю своим развращённым мыслям, рисующим тебя в моей комнате. Только по этой причине я устало прикрываю глаза, в ожидании. Чего? Не тебя ли? Разумеется, нет. Моя дорогая, ты, вероятно, спишь в своей далёкой комнате и мыслить не смеешь о том, как пленила моё сердце, сознание, душу и тело. В голове невольно всплывают эпизоды, где я учил тебя читать. Твои светлые губы, едва покрытые влагой от слюны, неспешно нашёптывают буквы, переходящие в слова. На следующей картине ты уже сидишь за столом с пером, а я стою позади тебя. Ты не отдаляешься, нет. Наоборот. Облокотившись о мою грудь, выводишь незамысловатые узоры, которые едва числятся хотя бы в одной азбуке мира. И вот я снова рядом. Вдыхаю твой запах, стоя сзади, как трусливый мальчишка, что боится разбить чашку из дорогого сервиза. Вспотевшими ладонями хочется провести по твоим тёмным волосам и юному лицу, всенепременно задевая очертания румяных щёчек. Но единственное, что находится рядом сейчас — фантазии о тебе. Господь, отчего я так порочен своими мыслями? Человек религиозного сана возжелал плоть невинного дитя. За одни только подобные мысли прямая дорога к Люциферу, чья похоть не уступает ни одному существу. Нет, Отче. Худые пальцы забираются под множественные одежды и раскрывают их. В комнате веет прохладный сквозняк, но мысли он безбожно отказывается очищать. Голова Франсуа наполнена фантазиями о чистой прелестнице, чьё имя тихонько нашёптывает рот. Мэдди... Длинные пальцы нащупывают смертоносного искусителя, который едва ли не завязывается в узел, ожидая разрядки. Глаза священнослужителя наполняются слезами горечи — слезами беспомощности и мольбы о прощении. Хочется ощутить её руку непозволительно близко. Там, где сейчас находится его рука, медленно поглаживающая порочный орган. Моя невинная Мэдди. Шёпот становится хриплым и торопливым. Как будто хозяин боится, что его услышат. Сочтут развратником, под стать де Саду, и с позором изгонят прочь из Шарантона. Прочь от Мадлен. Плевать! Холодная ладонь сильнее обхватывает мужское достоинство и начинает размеренные движения, в то время как под опущенными веками возникает образ незапятнаной нимфы. С её шерстяной накидкой, тканью, перевязывающей волосы, и мутно-бежевым платьем. Она идёт к нему навстречу. Взгляд стыдливо опущен вниз, чтобы казаться неискушённой — а может, чтобы просто раньше времени не видеть детородного органа аббата. Тот ещё сильнее закрывает глаза, дабы видение казалось реальным. Движения дланей становятся более быстрыми, а дыхание — рваным с остановками. Мадемуазель Леклер продолжает путь к мужчине. Их разделяет один шаг. И вот она опускается к нему на колени. Губы пухлые, приоткрытые с вызовом. Взор девичьих глаз с неуверенного превратился в острый. Худые ручки медленно опустились на широкие плечи Франсуа, отчего и в фантазии, и наяву его вдохи и выдохи стали горячими, наполненными глубиной. Проказница Мадлен юрким язычком обводит контур округлого ротика, бесстыдно смотря в глаза измождённого аббата. Она наклоняется к лицу напротив. Всё ближе и ближе. В нос снова ударяет знакомый запах стирки и лавандового мыла. Посох де Кульмьена всё пуще и пуще разбухает под воздействием шершавых пальцев и мыслей их хозяина. Он пульсирует, наливается кровью, выставляя напоказ прожилки, а крайняя плоть становится мокрой. — Аббат, — тихо произносит сознание её голосом. Служитель со стоном, полным удовлетворения и сладости миража, убирает руки в холодные простыни. *** Единственная дочь мадам Леклер не могла уснуть той ночью, поскольку не ведала, как очистить сознание от образа юного священнослужителя, который всегда был к ней добр. Девушка давно замечала некие знаки особого внимания со стороны де Кульмьена: не раз его лицо оказывалось в опасной близости от её, нередко девушка замечала прожигающий взгляд мужчины и не менее часто ловила себя на мысли, что в моменты близости последний обнимает её чрезвычайно аккуратно, словно она — фарфоровая кукла, не меньше. Юная муза маркиза нисколько не была против подобного внимания, но не могла не заметить, что дальше этих невинных жестов их отношения не заходили. Любой другой уже бы с радостью опробовал её уста и тело, но только не аббат. Мадлен даже не замечала, чтобы мужчина был возбуждён, а ведь он вовсе не являлся евнухом. Хотя, не исключено, что дело было в слишком дальнем соприкосновении их тел ниже пояса — даже при утешительных объятиях они не находились слишком близко друг к другу. Но это было и не важно, ведь тёмной ночью наследница Венеры могла позволить себе порочные шалости в виде собственных ласк. Иногда объектом её фантазий был и маркиз, но абсолютным лидером оставался Франсуа, чьё тело она воображала каждый день меж своих одиноких ножек. И эта ночь не стала исключением. Невидящая матушка спала в своей комнате, в то время как Мэдди заняла свободную коморку в дальней части коридора. Она не хотела быть услышанной или — того хуже — пойманной. Две ловкие пятёрни плавно задирают тонкие юбки, в то время как их обладательница представляет вместо них внимательные кисти де Кульмьена. О, святой отец... В помещении слышатся тихие стоны одинокой души и мокрые звуки движенья руки. Младшая Леклер нервно закусывает губу, проводя рукой по нежной впадинке и складках меж неё. Сознание же само воплощает аббата, стоящего рядом, глядящего на бесстыдницу презренным и изучающим взглядом. Девушка может читать отвращение, перемешанное с интересом, в его глазах. Она не думает, что это всего-навсего иллюзия, нет. Он стоит здесь. И вот его жилистая рука опускается к её бёдрам, останавливая девичьи пальцы. Мадлен издаёт недовольное мычание — её грехопадение прервали — и по-детски надувает и без того полные губы. Но надуманная обида пробыла недолго, потому как в следующую секунду десница мужчины сама воспроизводит заветные движения. Дорогой... аббат. Дыхание резко срывается, а попытки дышать спокойно остаются тщетными. Ещё никогда малышка не чувствовала его близость так явно. Так, словно он и вправду сидел на кровати вместе с ней, ласкал её естество мягкими подушечками, вырисовывал дыханием заурядные узоры на шее, в то время как шелковистые локоны щекотали мочки её ушей. Девушка невзначай подняла правую руку, приоткрыла доселе плотно сомкнутые веки и ужаснулась увиденному — невзрачный потолок без обоев и всякого намёка на краску. Единственное, что представилось её взору. После разочарованного зрелища её прервал надрывный стук в дверь. Мадлен испугалась, что кто-то всё же её услышал и теперь пришёл наказать со всей строгостью, но каким же сильным было её удивление с облегчением, когда на пороге коморки стоял он — плод недавней иллюзии. — Аббат? — вопрос был тихим и неуверенным, в то время как сердце бешено колотилось в груди. — Что вы...? Уже так поздно, отчего вы не спите? Горячие пальчики жестоко терзали ткань многочисленных юбок, взор же перебегал с места на место, стараясь не встретить глаза внезапного гостя. — Да простит меня Всевышний... Правая рука служителя Господа взметнулась вверх, прикасаясь к щеке девушки, и быстро обхватила маленькую головку, привлекая ту к себе. Наконец, они вместе наяву. Рот Франсуа страстно и забвенно ласкал приветливые губки молодой обольстительницы, забравшей его принципы и все обещания, данные при получении сана. Ласкал так, словно этот поцелуй предсмертный, последний, и нет в мире ничего важнее точки его соприкосновения. Слюна от яркого возбуждения скопилась в ротовой полости обоих людей в изобилии и служила благословенным соком для сладких утех. Левая рука де Кульмьена зарылась в волосы дрожайшей Мэдди с такой силой, что сам мужчина не был уверен, что не принёс таким образом боль своей возлюбленной. Но это всё было не важно. Имели смысл только их соединённые губы, тела, мысли и слёзы, струящиеся по щекам обоих.