Внедорожник тормозит, визжа шинами, и особо впечатлительные едва ли бы удержали в себе давешний завтрак.
— Выметайся, придурок, — говорит Яксли, поправляет свою нелепую шляпу и выкатывается наружу. Грациозно и в лучших бандитских традициях, как он думает, насвистывая и мотая на пальце связку ключей.
Ивар возводит горе-очи к Всеотцу. И выходит следом, лишь на мгновение обернувшись.
Десятки килограммов плотно упакованного хмурого никуда не деваются. Подумать только: в этой калымаге лежит огромное состояние.
— Сейчас мы всё сгрузим и доложим, что всё сделали. Ну не красавчики? Ну, я красавчик, а ты... ты, — продолжает вещать Яксли с какой-то нелепой театральностью, и Ивар снова задаётся вопросом, чем же заслужил такое дерьмо. В конце концов, его, как мелкую шпану, могли приставить к кому-нибудь менее бесючему.
Яксли всё с той же театральной важностью и вздёрнутым крючковатым носом не далеко уходит от шестёрки и отличается лишь тем, что может говорить боссам «да, сэр».
Ивар же, прикидываясь русским иммигрантом, жаждущим власти, славы, пушек и авторитета, боги, не спасли вы Америку, только придурковато улыбался и кивал, чувствуя, как вся эта словесная грязь стекает по его лицу.
Он вздыхает.
— Ты чего? — Яксли подманивает его к внушительным дверям ангара с увесистым замком. Плюс-минус десять способов убийства. — Не раскисай, может, повезёт, и тебе не вышибут мозги. Хотя я бы, такому дерьмоеду, как ты, вышиб бы.
Яксли оглядывает его с ног до головы так критично, что Ивар на мгновение ощущает себя школьницей, что припёрлась на уроки в мини-юбке вместо положенной формы. Кажется, какое-то порево начиналось именно так.
В конце концов, ему самому эти псевдорэперские шмотки не всрались.
Татуировку на запястье этот кретин, благо, не замечает. Не то чтобы Ивар её сильно прятал, решив узнать, работает ли эффект Кларка Кента.
Оказалось, достаточно сменить чёрный шмот на безразмерную толстовку, тошнотворно-зелёную бейсболку и мешковатые джинсы — вуа-ля, вовсе не Проклятый, а какой-то приезжий придурок, мнящий себя будущим доном.
Ивар мысленно жмёт руку Кларку. Уж явно не криптонцы виноваты, что люди по натуре своей тупые.
— Морда у тебя смазливая слишком. Смотри, чтоб не подправили. Или ещё хуже, — Яксли явно показывает камасутру на пальцах.
Терпение Ивара исчисляется просто килограммами золота в ожидании, пока Яксли возится с ключами.
Он считает секунды под этот нескончаемый бубнёж, скрашиваемый кривыми ухмылками. Яксли называет Ивара дерьмоедом раз двести за всё время, считая, что парень из-за железного занавеса не понимает ни буквы из его трёпа и только кивает, как заедший болванчик.
К двухсот первому Ивар готов вырвать Яксли язык и затолкать в задницу. Сильнее руки чешутся только в желании начистить рожу старшему брату, прохлаждающемуся Хель разбери где. Начищает небось свою любимую винтовку, говнюк.
Статус Проклятых поднялся за пару лет от съехавших крышей отморозков до вполне себе в край потерявших страх виджиланте, несущих справедливость, страдания и сорок пятый в массы. Но с прокачанным уровнем собственной невъебенности пропорционально выросла и сложность, словно бы они рубились в какой-то застарелый экшен и, наконец, добрались до босса. Но игра долго не могла выбрать, кого именно ей выдать, психанула и выблевала всё разом.
Такой себе Кровавый Дворец. Иначе объяснить весь этот поток сплошного мракобесия, несущегося по кочкам в сам Йотунхейм, не получается. Они с Бьёрном элементарно не успевали пожрать и проспаться, не расставаясь с пушками, неврозом и вечным дедлайном. У всевеликих мстителей тоже бывают сроки. Чтоб этих итальянцев. Не то чтобы они реально были виноваты, что полезли первыми в пасть, но Ивару надо кого-то клясть, иначе собственный яд его же изнутри разъест. А Бьёрна рядом нет. Дурная была идея разделиться дабы повысить эффективность. Ивар себе повысил только давление.
Яксли снова называет его дерьмоедом.
— Ya tebe past' porvu, debil, — отвечает Ивар с глупейшей улыбкой на половину лица, что вспарывает ему углы рта. Да так и примерзает, потому что Яксли всё ещё не может найти долбанный ключ от сраного замка.
— Ну какой же ты тупой уебок, Яксли, — не выдерживает он, сплёвывая себе под ноги.
Яксли оборачивается, в комичном потрясении глядя на него круглыми глазами. Вкупе со шляпой вообще получается ситком. Стоит отдать должное, он не тратит время на восклицания, а сразу вскидывается нарисовать Ивару перелом челюсти.
Тот перехватывает руку и, боги, наслаждается хрустом костей в пальцах. Он бы заставил эту шпану ответить за всё своё бешенство, но времени на показательные примеры посреди ебанного пустыря у него нет.
— Знаешь, как говорил Флоки? — Ивар сжимает предплечье крепче, не обращая внимание на это нелепое дрыганье конечностями, похожее на попытки научиться плавать по-собачьи. Яксли пытается достать до его лица и то ли выцарапать, то ли выдавить ему глаза. — Мировой мужик, между прочим. Так вот, он говорил...
Яксли в его руках беснуется, но скорее Фенрир добровольно отпустит руку Тюра, чем Ивар позволит этой суке сделать ещё один вдох. Когда-нибудь эти отсылки к их прозвищам его доканают.
— Не можешь срать — не мучай жопу, — глубокомысленно заканчивает он, отпуская безвольный мешок с мясом, костьми и дерьмом, и выпрямляется. Поправляет на голове бейсболку, отряхивается и достаёт из-за пояса пушки.
Ему дико некомфортно не в своих чёрных шмотках, словно не в своей коже, и ему, как змею, хочется сбросить её.
Видал он эти ассоциации с Йормунгандом, но они, боги, работают.
Часы отсчитывают ему пятилетку за три года и опережение графика. Ивар понимает, что почти готов насвистывать мотив из небезызвестного кино с одноглазыми медсёстрами. Чёрт побери, он реально соскучился по вечерам с пивом и фильмами! Пора в запой. В отпуск. В запойный отпуск.
Ключ находится практически сразу, и покрытый ржавчиной замок падает в песок. Двери едва открываются с таким скрипом петель, что Ивар не уверен, не вылезет ли сейчас оттуда что-то доисторическое и зубастое, трёхголовое — приветом из другого пантеона.
Ивар делает шаг внутрь.
И понимает, что задевает нить паутины, которая тут же отзывается вибрацией.
— Интересные у вас конкурсы, — возвещает он почти что восхищённо, когда со всех углов сраного амбара на него наставляют пушки.
Всё-таки, Кларк, мы проебались.
***
Наверное, стоило бы ощущать страх перед лицом весьма мучительной смерти. Или хотя бы волнение.
В крайнем случае, можно было бы изобразить нечто похожее, потому что Ивар понимает: все эти уроды просто объединились, наняли местную шпану, чтобы вырезать опухоль из своего тела. Похвально, потому что порой Ивар ощущает себя чёртовым гением, неуловимым змеем и карой богов. А иногда он ведётся на слух о том, что все шишки решают собраться вместе, прям как яйца в одной корзине — чем не находка для вора?
Ему обещают отрезать все пальцы на руках, ногах, язык, хрен, натянуть глаз на жопу, заставят землю жрать и золотом срать — за каждого убитого преступника.
Плохой, плохой Йорм.
— Боюсь, вам места не хватит, чтобы отомстить прям вот за каждого. Знаете ли, учёт не веду, но там к тысяче дело, плюс-минус, — едко отвечает Ивар.
Разумеется, его за это бьют. Рёбра трещат восторгом от встречи с кастетом, а внутренности сворачиваются в сжатую консервную банку. Ивар задерживает дыхание, нелепо — и драматично? — повиснув на стуле, к которому прикован.
В неуёмный трёп, волну угроз и весь этот ушат дерьма, что попал на вентилятор, он уже даже не вникает. Если в нём и сидит зерно страха, то лишь по одной причине.
Где. Тебя. Блять. Носит?
Потому что если кто-то смог сцапать Бьёрна, то это полнейшее дерьмо. Чаще всего для того, кто решился на такой подвиг.
Фенрир перегрызал глотки каждому и хрустел костьми в пасти.
Но могли ли и на него найти ту самую цепь?
Ивар ощущает, что вся мрачность его мыслей отражается на лице жаждой смерти, и вовсе не по поводу своей гипотетической кончины в муках, дерьме и соплях. И даже будучи связанным, побитым и безоружным он пугает их до усрачки.
Бешеный Змей из Проклятых.
И если с его братом что-то случится, он отгрызёт себе связанные руки, а затем нашинкует каждого, до кого дотянется. А до кого не дотянется, доползёт и... по тому же сценарию.
Эти мысли помогают ему сохранять относительную при всём букете расстройств здравость, а потому, когда в приоткрытом проёме мелькает тень, он чувствует невероятное облегчение и тут же ощеривается собственным сучизмом.
Впрочем, ему это не мешает насладиться замешательством тех, кто вздумал его сцапать.
Ивар вслушивается в этот шёпот, ворох вопросов и щелчки взводимых курков.
— Долго ж тебя носило! — кричит он, и голос резонирует эхом. А затем его хватают за волосы, приставляют нож к горлу. В лучших традициях. Ивар глядит сверху на жирные пальцы, сжимающие рукоять. Вспотевшие от страха. Лезвие царапает ему кожу.
— Пробки, дорогая! — отвечает ему Бьёрн откуда-то сверху. Наверняка со своей верёвкой.
— Сдавайся или он сдохнет!
Ивар ненавидит, когда их перебивают.
— Эй, — зовёт он.
Держащий его мужик так дёргается со своим ножом, что чудом не вскрывает Ивару глотку.
— Знаешь, кто это? — он, боги всемогущие, ухмыляется и подмигивает, глядя широко распахнутыми глазами. — Это Бэтмен.
А затем поднимает свободные руки и бьёт этого растерявшегося кретина в кадык.
***
— И что мы будем с этим делать?
Ивар пинает машину в колесо. Где-то вдалеке полыхает праведным пламенем ангар, и вонь всё ещё забивается ему в нос, расцарапывает горло. Но, именем Одина, какой же кайф.
Бьёрн оглядывает его, как величайшее в мире безобразие. Хотя не ему тут скептически брови поднимать, разукрашенному в грязь да кровь. Под всем этим слоем последствий знатного мордобоя скрывается его брат, и Ивар понимает, что они давненько не виделись. Две недели работы поодиночке. Он уже и не помнит, когда так долго был один.
— Выбросим в залив? — предполагает Бьёрн, доставая из сгруженной к наркоте сумке с оружием сигареты. Когда он только успел это вообще притащить?
Ивар поднимает бровь.
— Я не готов к войне с Гринписом, — и усаживается на горячий капот. — Но и копам не отдам.
Они коротко переглядываются, соглашаясь друг с другом. Порой копы были нечестивее всех тех, кто не скрывал своей гниющей натуры.
— Значит, схороним, — возвещает Бьёрн, так и не закурив. Садится рядом. От него несёт бензином, дымом и невесть пойми чем. — Ты цел?
До того обшаривать друг друга времени не было.
— Да. Рёбра саднят, но не пневмоторакс, и на том спасибо.
Чёртова попытка разобраться со всем раз и навсегда конкретно помотала их обоих. Ивар внедрялся в систему, вынюхивал, узнавал и попался.
— Не они тебя спалили, — вдруг говорит Бьёрн, почесывая заросшую щетиной щёку. Выглядит как бомж-лесник, честное слово. А Ивар — выходцем из дурдома. Никакой респектабельности. — У нашего нового поставщика пушек оказался слишком длинный язык.
Ивар скашивает на него взгляд.
— Потому я задержался, — говорит Бьёрн. И да, это что-то вроде извинения, претензии и объяснения в одном флаконе.
— Я, знаешь, наверное, понял, — произносит Ивар, отворачиваясь и вглядываясь в безмятежность этой выдолбавшей его пустыни. Пора валить из штата.
Он говорит, стягивая с себя настохорошевшую толстовку, оставаясь в одной футболке. Когда-то она была серой. Холод ночи заставляет поёжиться, но ему становится легче.
— Что? — Бьёрн убирает лезущие в лицо волосы. Свалявшиеся и потемневшие от пота, пыли и крови.
— Нам лучше работать, не разделяясь, — поясняет Ивар. — Коэффициент полезного действия падает и...
Бьёрн закатывает глаза.
— Мог бы сказать, что просто соскучился.
— Размечтался.
Ивар фыркает, а затем воздух застревает у него в лёгких, потому что Бьёрн сгребает его за воротник футболки и подтягивает к себе. По-звериному носом ведёт по его шее, и едва ли там пахнет розами, но дело не в этом, и Ивар ненавидит себя и своё сердце, бьющееся где-то в горле, прямо жилкой под зубами Бьёрна.
Он зарывается пальцами в его волосы, принимая своё же поражение.
Он, сука, действительно скучал.
