её тетрадь

Когда я перенеслась в двадцать шестой раз, я увидела её старше на десяток лет. Она вытянулась, её тёмные волосы успела тронуть седина. Её строгий костюм стройнил и придавал ей той хрупкости, которой она старалась избегать. Она стала похожа на свою мать, которую она так ненавидела в нашей параллели. Рядом с ней была девчонка, примерно того возраста, когда мы были молоды и запятнаны лёгким отпечатком взрослой жизни. Девчонка липла к ней так, будто она для неё ничего не значила. Меня скрутило от отвращения. Сама я к услугам таких девиц не прибегала, считала это вычурным и нецелесообразным. Но я догадывалась, что ей не нужны были никакие деньги, чтобы пообщаться с таким харизматичным человеком, каким она всегда себя ставила. Они мило перешёптывались в метро, держались за руки. Выходили на разных станциях, как и мы когда-то. У моей снова было непробиваемое лицо. Даже больше обычного.       Рывок. Это та самая квартира? Та девушка, которую похоронили после, только открывала упаковки со шприцами. Я не думаю, что смогу хоть как-то ей помочь. Она проводила меня мутным взглядом из-под тяжёлых ресниц, дёргавшимися из-за мутного нмерцающего света квартиры. Дохожу до ванной. Её друг только отошёл за новой порцией воды. Она лежала в ванне, её колотило. Моё сердце сжалось от знакомого на подкорке ощущения неправильности ситуации. Прощупав её лоб, я легонько поцеловала её подрагивающие глаза, и пустила кран холодной воды. Зная её любовь к кипятку, этим я надеялась запустить отторгающий процесс, и хоть немного затормозить интоксикацию. Кто-то за дверью заикнулся о медиках. Вернувшийся друг было задумался на секунду, но я уронила флакон шампуня на пол, и он, крикнув, что посмотрит по ситуации, поспешил обратно к ней.       Этот прыжок дался мне нелегко. Меня подхватил вихрь эмоций, отголосков чужого смеха и жутчайший холод. Меня вывернуло на асфальт. По внутренним часам был поздний вечер, но на улицах не было никого. Мутным взглядом обвожу окружающее пространство, и не узнаю улиц этого города. Меня мутило, я не чувствовала своих рук. Что же творилось в твоей голове тогда? Слышу звук открывающегося подъезда. Это она, кто же ещё. Ей было на вид лет 14, я бы не узнала её, если бы не смольно-чёрные, только начавшие отрастать волосы. Она не смотрела по сторонам, и быстро пошла в сторону низких домов, видневшихся сквозь непроглядную темноту. Автомагистраль города апокалипсисов светилась бледными огнями. Машин было немного. «И как же тут жить нормальному ребёнку?» — подумала я сквозь туман, закрывший мне взор. И в ушах только отчеканивали барабанную дробь ещё быстрые шаги.        Удар. Меня прищемило дверью вагона. Моё хрупкое тело, едва оправившееся после всех травм жутко затрещало, словно я была сделана из мёртвого дерева, хрустящего от поедающего его огня. Какая-то женщина закричала. Не взирая на хруст моих костей, я пыталась разжать жадно раздирающие меня на две части двери советского поезда. Какой-то таджик дёрнул меня обратно на перрон. Не зная устройства времени небезызвестного первого секретаря нашего комиссариата, выходец из Центральной Азии легонько хлопнул меня по спине, доломав мой позвоночник окончательно, ушёл дальше разговаривать по видеосвязи. Это была «Площадь Ильича», как сказал динамик поезда, прежде чем укатить без моего тела в дальний тоннель. Я огляделась. Было ранее утро понедельника, рой мужчин в костюмах и женщин в платьях постепенно увеличивался. Я догадывалась, что она ещё жмётся в электричке, стараясь дышать через раз и не плакать от накатившей паники. Прежде чем перенестись дальше, я шустро протиснулась к переходу на Римскую.       Мы столкнулись в электричке. На нас давили люди, они были всюду, как стадо мёртвых кабанов из старого японского мультика. И мы обе были теми слепцами, желающими исцеления, не видящие реальных вещей. Нас плющило и размывало. Мы столкнулись лбами только один раз, до крови. Она смешалась и побежала огнём по моим венам, не делая никаких отступлений от артерий оставленного тела. Я прижалась к ней всем телом, и держа её крепче, чем утопающий свой сдутый спасательный круг, шептала: «Я заберу тебя слышишь?! Я найду способ вытащить тебя отсюда, ты только дождись меня, слышишь, милая? Я обещаю, ты только дождись, дождись меня… Я заберу тебя.» — мой громкий шёпот уходил и рассасывался в духоте движущегося поезда Нас оттолкнуло и понесло по течению расплавленных рельс, ведущих в замызганный город серых вершин. От неё пахло лесом около дома. И яблоками.        Из этого периода я уходить не хотела, и в то же время хотела убежать больше всего на свете. Здесь она обнимала меня и грела мои холодные руки в своих. Мы не могли переговариваться долго, и только тихо улыбались друг другу. Я смотрела на её брови, и думала о том, как она их выдирала. Смотрела на её нос и думала, чем он так её не нравится. А она смотрела на меня и улыбалась одними губами. Как же мне хотелось, чтобы всё оказалось сном. Мы шли пить кофе, она опять платила за меня. Я мёрзла, но молчала об этом. Она курила дерьмовые сигареты, от которых мне хотелось плеваться, и писала много, сбиваясь только тогда, когда я смотрела на неё и улыбалась.        Мы столкнулись в магазине. Она отскочила и пошла в отдел газированных напитков. Совсем маленькая, никем не оберегаемая, она легко маневрировала среди уставших горожан с большой пачкой крабовых чипсов. Я попыталась догнать её, но меня остановил тяжёлый взгляд охранника, постукивавшего по столу металлоискателем. Со вздохом взяв с прилавка бутылку воды, я с честным видом направилась к нему.       В этом мире она была счастлива, но счастлива не со мной. Здесь её первая любовь вышла замуж в 17 лет, и даже не появлялась на общих вечеринках ни с кем младше шестнадцати. Меня не было в том учебном заведении, в которое попала она. Наверно, это был технический вуз, только не тот, в который нас занесло поначалу. Может её творческие способности вынесли её по реке нашей образовательной системы ближе к мечте? Я не знала этого, это не моя голова. Её друг из интернета приехал к ней в двадцатых числах октября, и она посмотрела на него тем взглядом, которым первый раз я смотрела на неё, и теперь он забирал её после пар на сияющем мотоцикле. Здесь мне было больно, но не так, как видеть в её глазах безмерное счастье и желание жить. Она была не со мной, она открывалась другому человеку, она даже не смотрела мне в глаза. Я не сберегла данное мне, и вот моя расплата. Эй, кто выключил свет?       Здесь её не было вообще. Она не пережила операцию на лёгких, на которую согласилась её бабушка. Как же она ненавидит, когда решают ща неё. Умерла на операционном столе, так и не очнувшись от наркоза. Мир не рухнул, ничего не поменялось. Её будто и не существовало. Но через связь из этого мира, я чувствовала необъяснимую тоску, словно что-то забыли поставить мне в голову. Будто гормон счастья вынули из нейронной связи за ненадобностью. Будто счастье и вовсе не нужно. В этот вечер я напилась. Возможно подралась с кем-то, поревела вместе с барменом и его не родившимся сыном, уснула на столе, когда меня швырнуло далеко вперёд.       Я застала её покрытую морщинами, с посветлевшими глазами, с выщербленными скулами на открытом немощном лице. Она уже не могла двигаться, и лежала на кровати и только изредка шевелила губами. Я помню, как она боялась этого: старости, морщин, и полной беспомощности перед грядущим. Я села перед ней с скребущим чувством вины. Откуда оно, я сама не знала, но лёгким покрывалом меня укутало воспоминанием из детства — я, моя бабушка и её маленькие синие руки, покрытые гематомами и синяками. Это меня ослепило, я не заметила, как она открыла глаза и смотрела на меня сквозь призму больного разума. Замерев, я не поняла, видит ли она меня вообще. Она начала дёргаться, издавая свистящие звуки, будто она снова болеет и прогресс медицины замер в глубоко равнодушных глазах биологов. И тут я поняла, что её скрипучий кашель это ничто иное, как старческий смех. «Ты пришла…» — Её карие глаза смотрели будто на меня, но я поняла, что она смотрит, и видит человека её времени, а моя тень, путешествующая по извилинам её больного подсознания, только оставляла её в непонимании и режущем чувстве незащищённости. «Я не могла оставить тебя одну,» — Я взяла её за руку. Как всегда, её руки окутали теплом мои бледные пальцы, отдавая последнюю крупицу жизни, как отдавала себя всегда и до конца. Моё сознание было окутано мороком из страшной детской сказки, я теряла нить её тонкого пульса. Она смотрела уже на меня саму, на мою ускользающую песню, потерявшуюся в собственных цепях воспоминаний. Улыбка её не покинула её застывшее лицо.       Я думала, что меня выкинуло оттуда, и я смогла вдохнуть холодный воздух свободно. Но я им быстро подавилась, увидев, как закрытый гроб помещают в вырытую яму. Мне не было больно, потому что я представляла это каждый раз, когда она заикалась о своей кончине. Я говорила с трупом через дерево, покрытое лаком и неприкаянностью перед ликом смерти. …Тебя отпели. А ты ещё противилась. Я пыталась понять, отчего ты умерла. На огромной фотографии, ограждённой цветами, тебе было лет тридцать пять, это было похоже на фотосессию в одном из питерских скверов. Я не могла понять, что же не так. Оглянувшись, я не увидела твоей матери, твою бабушку или твоих детей. До меня ещё не дошло, что одни уже умерли, а другие ещё не родились. Здесь было много людей. Много девушек, плачущих в тихом сожалении. Мужчин было меньше, все довольно молодые, только один из них был седой. Я узнала его. Это был тот самый друг. Все разошлись довольно быстро. Я же осталась и смотрела на землю, которой обсыпали твоё безжизненное тело, и думала о большой гардеробной, которую не успела тебе смастерить. О переполненных обувницах, покрывшихся пылью в твоём старом доме. О безнадёжный попытках уберечь от того, что было так привычно и что неизбежно. Почему-то мне думалось о море. О бесконечных огнях, теряющихся в глубине, как завещал Мартин Брест. И как мне хотелось забрать твою душу оттуда, и покинуть это проклятое место. Но что было впереди, то осталось там, под землёй, вместе с тем, что ты успела предсказать и написать в своей чёртовой тетрадке.        Последнее перемещение я задумала на декабрь. Почему-то меня обдало жаром мокрого песка. Здесь было тепло, и ветер со свистом обдувал окружающие пространство лагуны скалы. Она сидела на песке прямо у кромки воды. Я со вздохом опустилась рядом. Её взгляд блуждал около горизонта. Она даже не взглянула на меня. Она выглядела так, как я её запомнила по последнему звонку. «Солнце садится, может подвести вас домой?» — я украдкой осматривала её профиль. Она была расслаблена и устала, что было не ново. «Не нужно, я кое-кого жду.» — она даже не повернулась в мою сторону. И не было той силы, что заставила бы меня схватить её за плечи и встряхнуть, мол, вот она я, перед тобой, ты любила меня всем своим чёрным сердцем, что же с тобой стало? Где твои холодные взгляды и горячие руки?! Где же твоя любовь, похороненная вместе со мной в самой тёмной и самой жаркой пещере ада?! Она осталась снаружи. Время шло, солнце садилось, обволакивая последними лучами наши одинокие тела. «Вы уверены?» — у меня было ощущение, что она не знает, кто здесь сидит и вообще разговаривает с ней. «Становится темно.» Она повела плечами. «Меня заберут» — с упрямой раздражённостью человека верующего в отречение, она опустила взгляд на свои ноги. «Она обещала, что заберёт меня. Как тогда, как в прошлый раз.» Я нашла в себе силы осознать, что передо мной тень той девушки, которая была со мной рядом те долгие месяцы и годы, которых я не помню. Возможно, я упустила что-то, как делала всегда. Она прощала меня. Но у неё всегда была хорошая память. Легко проскользнув по песку, я поднялась, и, отряхиваясь, пошла вдоль берега, вглядываясь в тёмное небо на наличие туч. «Меня заберут!» — Я оглянулась. Она ещё более съёжилась, и не переставая смотреть на песок, пыталась унять дрожь. «Конечно заберут,» — Я улыбнулась, ощущая, как в душе разворачивалась бездонная яма противоречия и отвратительной правильности своих действий. — «Как и обещала.» — Я ускорилась. Она так и сидела на том пустом островке её мыслей. В той тетради давно пожелтели страницы, ярки были только записи с собраний. Мои письма стёрлись среди шуршащих страниц, зная, что их никогда не прочтут.