***
Лезвие ножа мягко погружается во взбитые сливки, проходит сквозь слои бисквита и ягод и, достигнув тарелки, останавливается. Брюс, сидя напротив него, угрюмо наблюдает за ножом в руке Артура. Цветастый бумажный колпак на резинке просто уморительно сочетается с его мрачным лицом. Кусок торта соскальзывает с ножа прямо ему в тарелку. Артур, улыбнувшись, пододвигает ее поближе к нему и садится. — Приятного аппетита. — Он берет вилку и отламывает ей часть от куска торта в своей тарелке. Брюс за всю дорогу не проронил ни слова. И сейчас он сидит молча, изредка поглядывая на нож на столе. — Ешь. Он вкусный, правда. — Артур, жуя, утвердительно кивает. Брюс поднимает на него взгляд. — Можно поинтересоваться — по какому случаю праздник? Артур, улыбнувшись, кокетливо склоняет голову набок. — У меня сегодня день рождения. — И сколько Вам? Он смеется и, взглянув на Брюса, качает головой. — Ешь свой торт. Но тот продолжает: — Как Вы думаете, сколько потребуется времени, чтобы найти меня? Артур, отправляя в рот очередную порцию бисквита и ягод, морщится: — Тебя не найдут. Почему ты спрашиваешь? Я что, не достаточно для тебя делаю? Ты сидишь тут целый и невредимый, я кормлю тебя своим тортом — так какого черта? И он видит на лице Брюса ухмылку. — Думаю, Альфреду хватит недели. Его пальцы смыкаются на куске торта, и в следующее мгновение он впечатывается в лицо Брюса. Сливки и ягоды разлетаются во все стороны. — Заткни уже свой поганый рот и жри чертов торт! Артур слышит звук плевка и чувствует, что к его щеке прилипло что-то скользкое. Он подносит руку к лицу и осторожно снимает с щеки ломтик клубники. Брюс шипит: — Сам жри свой торт. И торт у тебя дерьмовый, чтоб ты знал. Сердце словно кувалда молотит по груди Артура изнутри, стучит у него в висках, пульсирует в глазных яблоках. Этот мальчик… Приступ хохота буквально складывает его пополам, и Артур хватается за край стола, чтобы не упасть. Этот мальчик его в могилу сведет. Через пару минут смех, наконец, прекращается, и наступает облегчение. Артур распрямляется и, переведя дыхание, сует в рот сигарету. — Очень хорошо, Брюс. — Колесико, коротко чикнув, соскребает искру с маленького кремня, и фитиль медной блестящей Zippo загорается. — Сутки без еды. — Он наклоняется и выдыхает сигаретный дым Брюсу в лицо. — Если будешь продолжать в том же духе, то подохнешь от голода, мальчик мой. Рывок. Кончики пальцев Брюса хватаются за нож, лежащий рядом с тортом. Артур оборачивается, и чувствует, как левую щеку прорезает острая боль. Нож, выскользнув из руки мальчика, со звоном отскакивает от пола. — Твою мать! — Он прижимает руку к щеке; кровь, минуя ладонь, заливает воротник его рубашки. — Чертов малолетний выродок! Первым пинком он опрокидывает стул, с привязанным к нему мальчишкой, вторым — выбивает из Брюса болезненный вскрик, когда ботинок Артура прилетает ему куда-то в район живота. Раздается стук в дверь, и Артур, прикрыв на пару секунд глаза и успокоив дыхание, рычит: — Да? — У вас все в порядке, сэр? Он задумчиво смотрит на скрючившегося и тихо поскуливающего на полу мальчишку. — Все просто замечательно… Ногой Артур отбрасывает нож к стене и присаживается на корточки рядом с Брюсом; склонив голову набок, он разглядывает его перемазанное тортом лицо и тихо смеется: — У тебя клубника на носу, ты знаешь? — Ответом ему служит полный ненависти взгляд; Артур, засмеявшись чуть громче, встает и поднимает стул. — Пошли. Надо вымыть тебе лицо. Даже не надейся, что я пущу тебя в постель в таком виде. Его ладонь осторожно смывает с щек мальчика остатки взбитых сливок и выключает воду. — Вот так… можешь вставать. — Артур смотрит на их отражение в зеркале над раковиной; голова Брюса почти полностью перекрывает его голову. — А теперь отойди. Пальцы выталкивают из петлей одну пуговицу за другой; на полпути ему приходится выдернуть рубашку из брюк. Справившись с пуговицами, Артур стягивает рубашку с себя и бросает ее в раковину. — Знаешь, как отстирывать кровь, Брюс? — Он сует в рот сигарету. — Главное — чтобы вода была холодной. — Его рука выворачивает смеситель до упора, и рубашку обдает ледяной водой. — Да… и свежие пятна отстирать легче, чем старые, поэтому, чем быстрее ты их застираешь, тем лучше. Левая щека противно ноет под подушкой из бинтов, приклеенной к коже пластырем. Бросив быстрый взгляд в зеркало, он замечает, что Брюс скользит взглядом по его выпирающему позвоночнику и острым лопаткам. — Тебя не учили этому, Брюс? — Артур затягивается чересчур жадно, и потому закашливается. — Меня много чему учили. — Взгляд Брюса блуждает по ванной. Артур, не рассчитывая на продолжение разговора, усмехается и возвращается к стирке рубашки. Каково же его удивление, когда за его спиной раздается: — Почему просто ее не выкинуть? Он оборачивается, и смотрит на Брюса, как будто тот предложил ему отрезать собственное ухо. — Рубашку? Она же почти новая… Брюс пожимает плечами. — Ты же можешь ограбить магазин и взять себе сотню рубашек. — И что? — Артур, фыркнув, тушит бычок о стену. — Она перестает от этого быть почти новой? — Он качает головой. — Выбрасывать почти новую рубашку… с ума сойти. Он отворачивается обратно к раковине и, тихо смеясь, наблюдает за рыже-розовой водой, пропадающей в черном сливном отверстии. Артур наклоняется и осторожно поворачивает пару переключателей на телевизоре. Издав мягкий хлопок, экран, к восторгу Артура, медленно загорается. — Так… попробуем шестой канал… Черно-белые помехи складываются в темноволосого человека с усиками, который, сидя за столом в бревенчатом домике, пытается есть башмак. Громко рассмеявшись, Артур валится на надувной матрас на полу. — Прекрасно! Просто замечательно! — Он хлопает по матрасу. — Садись быстрее! Брюс, выходя из освещенной ванной в темную «гостиную», в замешательстве переводит взгляд с него на телевизор, но все же делает нерешительный шаг к матрасу. Артур, приподнявшись, хватает его за руку и нетерпеливо заваливает его на матрас рядом с собой. — Смотри, это же «Золотая лихорадка»! Брюс подтягивает ноги к груди и кладет связанные руки на колени, но Артур, всецело околдованный магией серебряного экрана, уже не замечает этого. Сейчас они с Чарли — одно целое. Они смеются и плачут, страдают и радуются — вместе. И два часа пролетают как одно мгновение. Но в этом мгновении — целая жизнь. Когда по экрану начинают бежать титры, Артур, потушив о пол бычок и шмыгнув носом, встает. — Однако, засиделись мы с тобой, мальчик мой. — Он наклоняется и выключает телевизор тем же способом, что и включил. — Пора спать, а то завтра опять в дорогу. Артур вдавливает окурок в пепельницу и валится в постель. — Спокойной ночи. — Он устало прикрывает глаза и зарывается носом в волосы Брюса, обнимая его одной рукой, но почти сразу валится лицом на матрас. Как оказалось, связанные руки не мешают Брюсу скатиться с импровизированной кровати со скоростью ветра. — Убери от меня руки! — Он тяжело дышит, пытаясь подняться на ноги. Артур морщится и, устало пнув его напоследок, отворачивается. — Прекрасно. Спи на чертовом полу.***
Безбрежные леса Пенсильвании благосклонно приняли их в свои объятия, скрыли листвой от ищущих глаз — хотя бы на время. А время — это как раз то, что им было нужно. Время, провиант, боеприпасы… И бензин. Много бензина. Артур следит за движениями кисти в зеркале. Его лицо постепенно становится равномерно белым. — Ты так и не сказал, зачем ты меня похитил. — Брюс сидит на стуле в углу комнаты и с мрачным видом рассматривает веревку, связывающую его руки. Артур промывает широкую кисть и откладывает ее на салфетку, после чего берет кисть поменьше. — Я? Я тебя не похищал. В зеркале он видит, как Брюс закатывает глаза. — Твои люди. Зачем ты приказал меня похитить? Артур раздраженно цокает языком. — Я никому ничего не приказывал, ясно? Они посчитали… — Он смеется, возя влажной кисточкой по шайбе красной краски. — Они посчитали, что это будет хорошим подарком на день рождения. И, в общем-то… — Он встает и неторопливо подходит к Брюсу, покручивая кисть в пальцах. — В общем-то, они оказались правы. Он наклоняется и, затаив дыхание, начинает вести кистью по щеке Брюса, но тот, мотнув головой, портит линию. Звон пощечины наполняет небольшую комнату, и Артур, схватив мальчишку за подбородок, шипит: — Не дергайся, мать твою. Тот поджимает губы, но уже не предпринимает попыток отстраниться. Облизнув большой палец, Артур подтирает им неровную линию и продолжает ее. — Знаешь… — Он отходит к столу и возвращается со стаканом воды и шайбой грима. — Моя ма… — Он запинается и, набрав кистью еще краски, начинает вести вторую линию. — Мне сказали как-то, что мы с тобой братья, и что Томас Уэйн — мой отец. А я поверил… Понадеялся, что у меня наконец будет семья. И знаешь, что? — Артур приподнимает брови и улыбается, смотря на Брюса. — Я сразу вас полюбил — тебя и твоего отца. Мне было плевать, что, если бы это было правдой, то получалось, что твой чертов папаша выбросил нас с матерью на улицу, подыхать от голода, и ни разу за тридцать лет не удосужился взглянуть, в каком дерьме живет его ублюдок! — Его пальцы стискивают древко кисти, и Артур осознает, что к концу предложения перешел на крик; несколько секунд он молча возит кисточкой по поверхности краски, а затем негромко произносит, начиная закрашивать пространство между линиями. — И вот я пошел к вашему дому, чтобы поговорить со своим… «папашей», и увидел тебя. — Кисть мягко скользит по коже; Артур улыбается. — Ты был таким серьезным маленьким мальчиком… и ты никак не улыбался, что бы я ни делал. — Артур откладывает кисть и грим; его колено касается пола, а ладони — шеи Брюса. — Но, в конце концов… — Он поддевает большими пальцами уголки его рта и улыбается. — В конце концов, ты мне улыбнулся. И Артур наконец видит во взгляде Брюса узнавание. — Тебя зовут Артур. Он смаргивает слезы и гладит Брюса по щекам.***
Сигаретный дым вьется у него над головой и уносится выше — к розово-золотому небу, а Артур, щурясь, упорно всматривается в красное солнце у самого горизонта. Как будто у того были ответы на его вопросы. Ноги Артура болтаются в воздухе, изредка постукивая каблуками по бревенчатой стене домика. Правее на подоконнике, на котором он и сидит, стоит пепельница — консервная банка, наполненная окурками, к которым вскоре добавляется новый. Взглянув на банку, Артур усмехается — стоит надеяться, что с охоты принесут хоть что-то, потому что консервы уже не лезли в глотку никому. Хотя, как справедливо заметил Брюс, вокруг этой геологической базы действительно регулярно бегают чуть ли не стада оленей. — Сэр! Артур поднимает голову. — В чем дело? — Они потеряли мальчика, сэр… Несколько секунд у него уходит на осознание этих слов. — Черт… — Он спрыгивает с подоконника и быстро сует в рот сигарету. — Отведи меня туда, Рик. Он дышит глубоко и ровно, вдыхает полной грудью аромат леса, но паника все равно накрывает его с головой. Он видит перед собой растерянные лица и, вдохнув поглубже, орет: — Вашу мать, да как вы умудрились?! А?! — Они отводят взгляд. — Мне плевать, сколько у вас уйдет на это времени — мальчишку нужно найти, все понятно?! — Сэр… — Глаза присутствующих будто обращаются ему за спину. — Заткнуться нахер! — Артур? Он медленно оборачивается. Брюс сбрасывает на землю оленя; его рог ударяется о землю у самых ботинок Артура. — Я увидел его и решил сам за ним погнаться… От удара Брюс едва не валится на землю рядом с оленем, но Артур тут же подхватывает его, крепко прижимая к себе. — Не смей так от меня убегать, ты понял? — Он отстраняется и смотрит на лицо Брюса; большим пальцем он вытирает каплю крови, бегущую от его разбитой губы по подбородку. — Никогда.***
Шла седьмая неделя с его побега из Аркхэма. На кофейном столике у дивана стоят две бутылки — бурбон и кола. Рядом — пара револьверов, коробка патронов, нож и армейские спички для плохих погодных условий. Что ж, теперь у них был бензин. Много бензина. А еще у них был план. И цель. Его будут помнить веками. Когда Артур выходит из душа, тряся мокрыми волосами, Брюс сидит за столом, закинув ногу на ногу, и листает его помятую записную книжку. Он усмехается, приподнимая ее: — Что это? Артур проводит полотенцем по волосам и пожимает плечами. — Это… Это мой дневник. — Он включает телевизор и, завалившись на диван, тянется к бутылке бурбона; полотенце он вешает на голые плечи, чтобы вода с волос не катилась у него по спине. — В смысле, не просто дневник… я туда записываю всякие забавные мысли и шутки. Брюс демонстрирует ему страницу с обнаженной девушкой: — Это забавная мысль, шутка или регулярная запись в дневнике? Артур, закурив, наливает бурбон в стакан кислотного желто-зеленого цвета. Горлышко бутылки постукивает по пластиковому краю. Взглянув на дневник, он смеется и разбавляет бурбон газировкой. — Но ведь это и правда забавно. Он делает большой глоток. Вкус наидерьмовейший — приторный и тошнотворный, но Артур упорно продолжает пить. По телевизору идет сводка новостей. — Ты девственник, Артур? Брюс говорит негромко, но вопрос оглушает Артура. Смятение накатывает на него удушающей ледяной волной, и он смеется — громко и надрывно, едва успев поставить стакан на стол. Он смеется и не может остановиться. Брюс встает и, взяв бутылку бурбона, наливает себе полстакана. Артур выдавливает из себя между приступами хохота: — Тебе… рано… Он пожимает плечами, с каменным лицом делая глоток: — А тебе — поздно. Артур зажмуривается и зажимает рот ладонью, стараясь унять смех. Он успокаивается, когда Брюс льет третью порцию бурбона в свой стакан. — Только попробуй тут все заблевать. — Он зажимает фильтр сигареты в зубах; высечь искру из кремня получается только с четвертого раза — палец предательски соскальзывает с колесика. Брюс молча пододвигает к нему его стакан, и Артур осушает его залпом, не чувствуя вкуса. От желудка по телу проходит волна тепла. Трясущейся рукой он наливает себе еще, проливая часть на стеклянную поверхность стола. Полуторачасовая новостная вечерняя программа кончается, и начинается трансляция какого-то футбольного матча. Бутылка бурбона почти пуста. Артур как сквозь вату слышит у себя над ухом: — У тебя красивые глаза, тебе говорили? Он оборачивается и видит лицо Брюса перед своим. — Я… — он пытается сфокусировать на нем взгляд, но прежде чем он успевает сказать еще хоть что-то, Брюс затыкает его поцелуем. Он тянет его вниз, и Артур падает, едва успев выставить перед собой руки. Он чувствует, как ладони Брюса скользят по его плечам, огибают выпирающие лопатки и останавливаются на талии, и Артур понимает, что не дрожит — его трясет. Но не от страха или количества выпитого — это что-то другое. Что-то новое. Он припадает губами к шее Брюса и слышит негромкий стон. Чувствует руку, сжимающую его волосы на затылке, и отчего-то он понимает, что все идет так, как должно. Артур чувствует, как Брюс вкладывает что-то в его ладонь — баночку вазелина с его стола, который он использовал как базу для жирного театрального грима. Все идет так, как должно, потому что чувства, переполняющего Артура, слишком много для него одного. Дрожащие руки нетерпеливо стаскивают с Брюса футболку, и ладонь Артура скользит по его гладкой груди. Он склоняется и целует его в плечо. — Люблю тебя… И Брюс выдыхает ему на ухо: — Я знаю. Давай же. — Он сам расстегивает ширинку брюк — видимо понимает, что Артур их попросту сорвет — и, приподняв бедра, сбрасывает их с себя. — Только… сначала пальцами, ладно? Артур кивает и, зачерпнув вазелин из банки, проталкивает в Брюса два пальца; тот, морщась, шипит, но Артур заглушает шипение, накрывая его губы своими. Сердце оглушительно стучит у него в голове. Его глаза открыты, когда он, целуя Брюса, одним толчком входит в него. Ногти впиваются ему в лопатки, и Артур чувствует дрожь, пробегающую по телу под ним. Голова идет кругом от алкоголя и желания. Ближе… еще ближе… Его движения становятся быстрее и резче. Это… это полет. А затем тугой сладостный спазм внизу живота разрывается, и наслаждение разливается по телу до кончиков пальцев, до корней волос, и Артур выгибается, крепче вжимаясь в Брюса и пряча лицо в его груди. Он лежит на спине. Потолок покачивается у него над головой. Его правая рука свисает с дивана; между указательным и средним пальцем тлеет сигарета. — Тебе хорошо? Приятная тяжесть давит на его бедра. Он переводит взгляд на Брюса и делает медленную и долгую затяжку. — Ты знаешь. Краем глаза он замечает, что рука Брюса протягивается к столу, но не придаёт этому значения. — Почему же ты не улыбаешься, Артур? Он видит перед собой что-то блестящее. Нож. И он смеется. Пепел осыпается на ламинат. — Ну же, Артур. Он чувствует, как лезвие вскрывает шрам на левой щеке, но это лишь заставляет его смеяться сильнее. — Улыбнись пошире. Кровь у него во рту, кровь заливается ему в уши, смачивает волосы, впитывается в обивку дивана. А он все не может перестать смеяться. Это не трагедия, нет. От правого уголка рта почти до самого уха. Это гребаная комедия. Тяжесть соскальзывает с его бедер. Он чувствует, как слезы катятся по вискам. И он смеется. А потом наступает темнота.***
Он просыпается от грубых толчков. Комната — серая и предрассветная, она полна людьми в клоунских масках. Пахнет бензином. И Артур понимает, что пора. Натягивая на себя рубашку, и брюки, и жилет, и пиджак, он знает, что Брюса здесь нет. Яростно замазывая свежие раны на щеках гримом, он понимает, что уже поздно его искать. Он закуривает. Револьвер в одном кармане, револьвер в другом кармане, нож на поясе и спичечный коробок напротив сердца. Ветер скользит по его напомаженным волосам, холодит горящие порезы на щеках. В его руках канистра бензина. Здание Центрального театра Готэма пустует, что означает только одно — Брюс, сбежав, распустил язык, а значит, у них мало времени. Он пинком открывает дверь в Большой зал. На пару секунд его взгляд останавливается на прекрасной огромной сцене, на тяжелом красном атласном занавесе, на толстых роскошно блестящих золотых канатах… Он мог бы выступать здесь. Крышка от канистры скачет вниз по устланным красным ковром ступеням, и вслед за ней ползет пятно бензина. Как же здорово загорится лепнина из папье-маше… Бензиновые пятна расползаются по шелковой обивке стульев. Хороший театр — это самый настоящий костер, ждущий, чтобы его кто-нибудь поджег. Артур швыряет канистру куда-то в оркестровую яму. Его пальцы выуживают из нагрудного кармана коробок и пачку сигарет. Коротко чиркнув по полоске наждачки, толстая головка спички воспламеняется, и пламя начинает с шипением лизать серу. Артур прикуривает и, рассмеявшись, бросает спичку на ковер. Огонь появляется моментально и, гудя, перекидывается на деревянные стулья, на деревянную сцену, на атласный занавес… И Артур, пританцовывая и смеясь, покидает зал. Он не удивляется, когда на улице видит штук двадцать пистолетных дул, направленных на него. Он лишь в комическом испуге поднимает руки и смеется: — О боже, да в этом городе уже и в театр сходить нельзя? Несколько полицейских, держа его на прицеле, медленно подходят к нему. — На колени! Руки за голову! За его спиной раздается грохот — должно быть, обрушилась часть несущих конструкций, — и Артура обдает волной жара, однако его отчего-то трясет от холода. Щеки будто стали весить по паре фунтов каждая. Он послушно опускается на колени и дает надеть на себя наручники. — Ну наконец-то отпуск в санатории… После чего его разум погружается во мрак. В себя он приходит уже в больничной палате, и сразу желает вновь погрузиться в забытье — щеки болят так, что сводит зубы. Он тихо стонет, и хочет было коснуться лица, но не может — на каждом запястье по браслету наручников, приковывающих его руки к ручкам койки. — Тише, приятель. — Санитар поправляет его капельницу. — Тебе не смогли наложить швы, потому что раны загноились… Стафилококк. Так что, любое движение может спровоцировать кровотечение, а оно тебе не нужно… Хохот в буквальном смысле разрывает Артуру рот. — Черт, приятель… Мальчишка определенно знает толк в прощальных подарках.***
— Суд города Готэм вынес решение о пожизненном заключении мистера Артура Говарда Флека в психиатрической лечебнице Аркхем. Данный приговор не может быть обжалован в связи с состоянием психического здоровья подсудимого. — Деревянный молоточек звонко ударяяет по подставке. Брюс понимает, что это — не гарантия того, что Артур никогда больше не окажется на свободе, но, тем не менее, ему становится спокойнее, когда он слышит приговор. Альфред посматривает на часы. — Надеюсь, мистер Уэйн, они закончили, потому что Вам скоро вылетать в Кембридж, а Вы даже не собрали дорожную сумку… — Он недовольно поглаживает усы. — Ладно, багаж — но хоть сумку! Вы уверены, что вообще хотите лететь? Брюс смахивает с брюк пылинку. — Уверен. Чем дальше отсюда, тем лучше. Он чувствует на себе долгий взгляд Альфреда. — Как вам угодно, мистер Уэйн. — Ваша честь! Вздрогнув, Брюс поднимает взгляд. Артура держат под руки двое полицейских, но отчего-то юноше кажется, что этого недостаточно. — Ваша честь! — Артур смеется. — Вы хотите знать, откуда у меня эти шрамы, Ваша честь? Багрово-фиолетовые выпуклые кривые шрамы от уха до уха. На Брюса словно высыпают ведро льда. Лед проскальзывает ему под воротник отглаженной накрахмаленной рубашки и будит волну мурашек у него на спине. Он застывает, когда взгляд Артура останавливается на нем. — Откуда у меня эти шрамы, Брюс?! — Кричит Артур, захлебываясь собственным хохотом, пока полицейские волокут его к двери изолятора. — Все в порядке, мистер Уэйн, он просто… Но Брюс, вскочив со скамьи, выбегает из зала суда. В этот момент он еще не знает, что будет бежать от самого себя почти десять лет. Будет бежать от роя летучих мышей, от темноты и от смеющегося безумца, лицо которого он обезобразил — и не важно, насколько далеко от Готэма он окажется, Брюс не сможет от него скрыться. Потому что Готэм навсегда будет в нем. Потому что Готэм — это он сам. Нет, Брюс этого ещё не знает. И потому он бежит… И он бежит…