В интересах Революции

      У Альбуса темные точки веснушек на ломких ключицах и глаза цвета весеннего неба. У Альбуса порезы на кончиках пальцев и чернильные пятна на запястьях от исписанных учебных свитков, да спрятанный в узких сильных ладонях запах горьких чайных листьев.       Они познакомились с подачи тетушки Батильды, серьезно, вот кто неуемный. Она настаивала на совместном обеде со старшим отпрысков Дамблдоров так, словно это единственное, чем была нужда заняться. Впрочем, начиналось все с намеков и безуспешных попыток пригласить гостя втайне и застать Геллерта врасплох, но, слава Мерлину, это было не так-то просто. Затем начались прямые просьбы: «Тебе пора выходить в люди, Геллерт», «У вас много общего, Геллерт», «Нельзя просидеть на чердаке, прозябая в пыльных книжонках, — и да, я знаю, половина из них — моего пера дело! — все лето, Геллерт!». А Геллерту... Ему, на самом деле, было совершенно все равно. Не заинтересован. Ни капли.       Но, в итоге, в какой-то из душных томных июньских вечеров он слишком увлекся одной из книг по теории магии и упустил миг, когда мисс Бэгшот покинула дом, озарив ведьминским зеленым пламенем камина гостиную. Книга хороша — не чета тем жалким графоманским сказкам без внятной доказательной базы, которые ему подворачивались под руку до этого; Геллерту жаль лишь, что на глаза попался только третий том, а первые два он так и не смог отыскать. Возможно, у Батильды их и не было, порядка в ее библиотеке не наблюдалось даже номинального. Книги высились на всех доступных поверхностях, собирались в немыслимые башни и стопки, кренились под всевозможными углами, поддерживаемые магией. В середине такой колонны могли оказаться раскрытые тома, белеющие растрепанными измятыми страницами, придавленные сверху объемными, в две ладони толщиной, фолиантами, закладками для которых служили их менее внушительные собратья — от рекламных брошюр до газет. Так что то, что он наткнулся хотя бы на что-то достойное, уже было определенного толка удачей, а отыскать остальное казалось решительно невозможным и, пока что, недостойным затраченных на это усилий. Из-за отсутствия первых двух частей у Геллерта оставались некоторые вопросы к описанным в найденной книге методам и формулам, но копаться в бумажных дебрях у него в тот день не было желания.       В реальность его вырвал скрип подпорченных коррозией дверных петель и бархатный юношеский голос: — Мисс Бэгшот? Добрый день? Простите, что без приглашения, это крайне невежливо с моей стороны, но я стучал, а Вы не откликались. У Вас дверь не заперта, вот я и...       Геллерт лениво опустил книгу на стол, страницами вниз, задерживая пальцы на шершавом материале переплета, и поднял взгляд на незваного посетителя. Вечер, в любом случае, уже испорчен, и максимум, что он мог бы сделать для его спасения — это спровадить гостя подальше и побыстрее. Конечно ж, Геллерт понимал, что это тот самый «юный мистер Дамблдор», о котором тетушка болтала без умолку, дрожа высоким голосом на особо эмоциональных моментах. Да больше и некому, Годрикова Впадина — жуткая дыра, в самом-то деле, и гостей у них отродясь не водилось.       Против слепящего закатного света — казалось, будто в воздух и на нагретое за день крыльцо щедро расплескали жидкого янтаря — в дверном проеме виднелся лишь стройный юношеский силуэт в ореоле танцевавшей в застывшем от жары воздухе пыли. Геллерту пришлось наклонить голову к плечу, чтобы разглядеть хоть что-то: — Пожалуй, Вы правы, мистер Дамблдор. Вламываться в чужое жилище, даже если дверь не закрыта — это действительно дурной тон. Или тут, в Англии, так принято? — бросил он, стирая любые интонации из своего голоса, кроме холодного пренебрежения и превосходства. Геллерт попросту не счел нужным прикрыть скуку и разочарование от загубленного нежеланной компанией досуга. — Ох, еще раз прошу меня извинить. Вы, должно быть, племянник мисс Бэгшот? — голос собеседника все еще был мягок, но тревожных нот в нем больше не сквозило. — Она упоминала Вас, мистер..? — каблуки обуви легко застучали по нагретым доскам, и гость вошел в дом, останавливаясь у входа в гостиную. Теперь, без настырно бьющих в глаза солнечных лучей, Геллерт смог, наконец, рассмотреть его. Помещение было небольшим, и тот оказался буквально в трех шагах. Геллерт окинул Дамблдора оценивающим взглядом — от встрепанных волос, цветом отдающих в густую медь и завивающихся на концах в крупные непокорные кольца, до связки книг в опущенной руке и идеально отглаженных брючных стрелок: — Да, — перебил он резко, совершенно не заботясь о приличиях. Ох уж этот пресловутый английский-добрососедский-этикет, когда нет ни единой возможности пройти мимо любой калитки без бесполезной беседы о погоде. Геллерт не выносил этого лживого показного участия. Воспитанный лаконичностью и строгостью суровых дурмштрангских кодексов и уставов, он не принимал пустой болтовни. Конечно, Геллерт мог часами поддерживать какой-либо диалог и изображать правдоподобно искреннюю заинтересованность, но только когда от этого была действительная польза. А тут явно не тот случай.       Юноша в дверях, напротив, лишь слегка нахмурился, а затем губы его тронула едва заметная улыбка: — Мистер «Да»? Мне Вас представляли немного иначе, но что ж... — в речи молодого Дамблдора зазвенели не совсем понятные Геллерту интонации. Это что, ирония? — Тогда, раз уж мне нет нужды представляться, и так вышло, что мы теперь знакомы, то позвольте, я еще немного побуду возмутительно грубым и сделаю Вам одно небольшое замечание: встречать даже нежеланных гостей столь холодно — тоже дурной тон. Или у Вас, мистер «Да», — юноша мягко взмахнул свободной рукой в сторону Геллерта, — тоже так принято?       К окончанию фразы Грин-де-Вальд поймал себя на внезапном желании улыбнуться в ответ. То, с каким достоинством новый знакомый умел держать удар, не выходя в открытый конфликт, вызывало некую толику уважения. А также, помимо всего прочего, Геллерт приметил в стопке книг в руках у него первый из двух утерянных томов. Почуяв почти охотничий азарт, Геллерт вскинул глаза на собеседника, уделяя тому уже куда больше внимания: — Что ж, это справедливо, мистер Дамблдор. Меня зовут Геллерт Грин-де-Вальд. — Он встал из-за стола, легким движением оттолкнув от себя скользнувшую по заботливо накрахмаленной, но все же видавшей лучшие времена скатерти так и не дочитанную книгу, и протянул ладонь для рукопожатия. — Чаю? — и наконец-то позволил ответной улыбке коснуться губ.       Вернувшаяся уже затемно мисс Бэгшот обнаружила пару чашек с недопитым чаем на столе, так и не разобранную стопку литературы на каминной полке и доносившиеся из библиотеки грохот, разговоры и смех.       Альбус открывался Геллерту в первое время неохотно, но затем его будто прорвало. Их общение поначалу было наполнено исключительно мальчишеским стремлением показать себя во всем лучше собеседника, но именно это шутливое соперничество возводило между ними мосты быстрее, чем что бы то ни было. Они говорили обо всем: от совершенно ужасной привычки английской погоды мешать дождь с духотой поздними летними вечерами, до принципов воздействия на сознание и методик сотворения омутов памяти. Наблюдать за увлекшимся дискуссией Дамблдором было сплошным удовольствием, в котором Геллерт не видел ни единой причины себе отказывать: Альбус мгновенно находил совершенно нетривиальные аргументы, не брезговал при убеждении в своей точке зрения опираться на обаяние, забывал про личные границы, запальчиво подаваясь вперед. Однажды Геллерт поймал себя на мысли, что ему это, пожалуй, пришлось очень даже по душе.       Вот только темы личные они почти не затрагивали. На осторожный вопрос об отъезде из Дурмштранга Геллерт лишь повёл плечом и посмотрел холодно: «Они были слишком узколобы для моих методов. Я давно перерос учебную программу». Незачем пока Альбусу знать истинных причин и того, сколько бездарных слабаков, не иначе как по недоразумению попавших в школу и напуганных его идеями, он отправил на больничную койку. И Геллерт уже сейчас видел, что Альбус совершенно не подобен им. Юный Дамблдор обладал пытливым умом и очаровательной беспардонностью настоящего ученого, которая позволяет рассматривать заданную проблему, не опираясь на нормы общепринятой морали. Многие осторожно вброшенные Геллертом мысли он развивал и давал им почву, хотя настоящее его виденье и не позволяло ему в полной мере осознать реальную возможность претворения некоторых, как Альбус думал, в шутку спланированных действий, в жизнь.       Поэтому Геллерт и начал осторожно посвящать Альбуса в то знание, что он так трепетно и планомерно взращивал в себе за серыми, сглаженными до блеска беспощадным временем, холодными стенами румынского замка. Пока — выбирая слова и стараясь преподносить все как можно более нейтрально, чтобы Дамблдор пришел к этому сам, и, как следствие, принял его сторону. Он осторожно рассказывал ему о токсичном влиянии устаревшего Статута на магическое сообщество; о старой сказке про трех братьев, в которой он надеялся найти решение. В ответ Альбус наклонял голову к плечу и отвечал, что сказка могла ею совсем не являться.       Потом наступила очередь Геллерта задавать неудобные вопросы, и Альбус слишком спокойно и отстраненно поделился с ним новостью о недавней смерти своей матери, а Геллерт увидел за этим жестом хрупкую и сладкую уязвимость. Альбус объяснял, словно извиняясь — он теперь старший в семье, нужно заботиться о брате и сестре, а Геллерт увидел в этом задавленные планы и амбиции, увидел, насколько Альбусу тесно и душно под гнетом давящей семейной рутины.       Про младших родственников он вообще говорил неохотно. Да, брат тоже в Хогвартсе, на три года младше. Да, есть сестра. Маг ли? Скорее, сквиб, больна, нужен уход. Отец? Да давно уж нет в живых, давай не будем об этом, пожалуйста, Геллерт, прошлое это...       И Геллерт не спрашивал. Пока. Он вытащит это. Все нутро у этого горящего неутомимым пламенем таланта юноши вынет. И заменит своими — нет, их общими — идеями и планами, их общей целью. Альбус способный, Геллерт знает это. Он уже сейчас видит, как окружающие ластятся к его ладоням, поддавшись на мягкие вкрадчивые интонации и искристое тепло ясных глаз. Ещё слишком порывист, но уже обладает навыком преподавания той самой сладкой полуправды, ловко укрывая спорные моменты и острые углы. Улыбается, смеётся одним взглядом, ходит по тонкой грани между вежливым обращением и откровенно провокационным флиртом. Он умен, но слишком горяч и молод, хотя, вроде бы, и старше самого Грин-де-Вальда. Геллерт одергивает себя каждый чертов раз, напоминая самому себе, что это всего лишь выгодное сотрудничество, и юный талантливый Дамблдор — не более, чем инструмент для достижения цели. Вот только с каждым днём врать себе становится все сложнее. Альбус втравливается в него все глубже с каждой секундой, проведенной вместе, с каждой подхваченной на середине незаконченной фразой, с каждой, казалось бы, незначительной, но такой яркой мелочью: влажной, потемневшей от июньских британских дождей медью волос; сильными аккуратными пальцами, ведущими внимание Геллерта вдоль строк на ломких книжных страницах; вязким запахом вербены, сандала и огня, теплым шлейфом скользящим по его следам.       Геллерт проигрывает сам себе день за днём. Он никогда ещё не чувствовал себя таким очарованным. Не был настолько понят.       Альбус показывает ему ту самую могилу со знаком из книги сказок. Рассказывает, что, возможно, они могли бы отследить след Старшей Палочки. Ответным жестом Геллерт находит на окраине Годриковой впадины заброшенный амбар, в котором они с тех пор уединяются для своих бесед. В доме у Батильды — излишне любопытная мисс Бэгшот, а к себе Альбус Геллерта никогда не звал, ссылаясь на болезнь сестры. У этого амбара прохудившаяся крыша и скрипучие потолочные балки, да брошенный кем-то велосипед без одного колеса, а самое главное — ни души на несколько миль вокруг. С тех пор они начинают бессовестно тягать книги из тетушкиной библиотеки и пропадать в своем импровизированном убежище, кинув на стог в углу пару старых одеял.       Геллерт и сам не замечает, когда окончательно перестает следить за языком, и из-за этого Альбус и узнает его истинные планы. Он отстраняется резко: «Не всегда цель оправдывает средства, Геллерт. Ты говоришь о благих делах, но эти методы... Слишком близко к геноциду. Нас не примут. Нужно... мягче». В тот день Дамблдор покидает их убежище раньше обычного, ссылаясь на кучу работы и необходимость ухода за сестрой, стремительно исчезнув в хлопке аппарации. Геллерт уже успевает подумать о том, что оступился и потерял самого ценного союзника, но среди ночи в его окно с глухим уханьем бьется лохматый филин Дамблдоров. Он впускает птицу в комнату, и, пока та принимается деловито чистить клювом растрепанное оперение, спешно читает пахнущее вербеной и сандалом письмо. Он признает: подача Альбуса практически идеальна. «Ради Всеобщего Блага». Прекрасно. Геллерт ведет кончиками пальцев по знаку Даров внизу листа, а затем — вдоль строк, от многообещающего «Мы станем блистательными юными вождями Революции», до летящего «Всегда твой, Альбус». Он бережно складывает письмо во внутренний карман висящего на спинке кресла плаща, а после того отпускает птицу с коротким сообщением о времени следующей встречи.       На следующий день непредсказуемый английский климат преподносит Годриковой впадине один из самых жарких дней с начала лета. Воздух наполняется запахами теплой травы и яблочной кислинкой, жужжанием мошкары и всеми теми звуками, которые были потеряны в шуме затяжных дождей. Вопреки сложившейся привычке Геллерт решает не утруждать себя надеванием жилета и, накинув лишь рубашку и шейный платок, защищающий непривычную к такому палящему солнцу кожу, прямо из комнаты аппарирует в «их место». Ему не терпится обсудить ночное послание с его автором. За бессонную ночь он внес несколько правок к деталям и так и не смог уснуть, ожидая назначенное время встречи, на которой собирался обсудить их с Альбусом.       Дамблдор опаздывает. Когда же наконец посреди помещения раздается знакомый хлопок, взметнув вокруг вновь прибывшего амбарную пыль, Геллерт даже не спрашивает о причине задержки. Слишком очевидно, что Альбус чем-то расстроен. Он лишь бросает короткое «Прости, что заставил ждать. Аберфорд...», но фразу так и не заканчивает, взмахивая рукой и падая рядом на одеяла. Геллерт хмыкает и тут же вовлекает его в разговор о новых догадках о возможном местонахождении Старшей палочки. Дамблдор в ответ заметно оживляется, будто сбрасывая с себя затянутые до боли оковы семейных обязанностей. В ходе общения они немного повздорили, и Геллерт сам не заметил, как Альбус в запале нагло выдернул у него из-под пера свиток с заметками, а затем откинул его в сторону в попытке доказать свою правоту. Геллерт в ответ поймал его за руку, с усмешкой потянул его запястье, поворачивая ладонью вверх, и медленно повёл чернилами по розовой коже. От среднего пальца к бугорку Венеры, оттуда — в сторону. Альбус сначала слегка дёрнул пальцами от щекотки, но потом замер, когда треугольник на ладони замкнулся, и в него так же неспешно вписалась окружность. Он поднял на Геллерта взгляд огромных глаз, в которых отражалось лазурным блеском озорство, капля недоверия и невесть как попавший через соломенную крышу амбара солнечный луч.       Пересекающую символ черту Геллерт уже не рисует. Он замирает с пером в пальцах, и Альбус сам ведёт под ним ладонью, завершая рисунок.       Геллерт не может оторвать глаз от сидящего напротив юноши. Его, сметая привычные стены холода и расчета, топит радостное возбуждение и триумф. Волна этого чувства рождается где-то за солнечным сплетением и расходится к заходящемуся сердцу, подобно кругам на воде, а затем оседает внизу живота тяжёлым горячим комком. Горло почему-то сдавливает, но Геллерт находит в себе силы дерзко хмыкнуть и податься вперёд, выдыхая в губы напротив сакральный уже для них двоих девиз об общем благе. А вот сделать последний рывок сил уже не достаёт. Поэтому когда Альбус подхватывает его на полпути, и завершает начатое, соединяя их губы, мягко касаясь пока без намека на большее, Геллерт откидывается назад, в колкую траву, утягивая его за собой, не разрывая поцелуя. Альбус старше и опытнее, и это чувствуется сейчас. Он вдумчив и неспешен, мягко и даже со знанием дела ласкает Геллерта, слегка прихватывая его губы и скользя по тонкой коже. Геллерт чувствует себя жутко неловко, когда с ним обращаются, как с хрупким хрустальным артефактом, будто боясь сломать. Он жадный и никогда этого не скрывал, пожалуй. Оттого и тянет сильнее Альбуса на себя, надавливая на плечи. Недостаток опыта компенсирует энтузиазмом и напором, напрочь сметая лёгкие прикосновения Альбуса в сторону более открытых и требовательных.       Ничего серьезнее поцелуев в тот день у них все равно не случилось. Кто бы знал, что у ветреного и порывистого, на первый взгляд, гриффиндорца окажется такое до неприличия хорошее чувство меры. Но Геллерту с лихвой хватило и этого. Он ощущал какой-то детский восторг, рассматривая раскрасневшегося от поцелуев Дамблдора. Румянец возбуждения сполз со щек под растрепавшийся шейный платок, ложась пионовыми пятнами на шею и конопатые ключицы. В спутанных кудрях застряла солома, на виске красовалась чернильная полоса — знак Даров они смазали тут же: основная часть краски осталась на щеке Геллерта, но, как результат неловкой возни, и Альбусу перепало — и шалые, блестящие глаза с небесной поволокой. Геллерт потянулся за палочкой, заклинанием убирая с себя следы совместного времяпрепровождения, а затем — с некоторой неохотой, надо сказать — поколдовал и над Альбусом. Они продолжат этот разговор чуть позже — пообещал себе Геллерт. Когда он сможет подобрать аргументы более весомые, чем горячие ладони на плечах и такие сладкие губы. Геллерт с какой-то новой заинтересованностью смотрел на наклонившегося Дамблдора, собирающего с пледа книги и свитки, и наткнулся на совершенно бессовестный манящий взгляд цвета весеннего неба.       Ожидание следующей встречи обещало быть очень долгим.