Ноты проще слов

- Хорошо, но вот в этой фразе можно играть построже. Не забывай, это Моцарт, классик, а не романтик! Цинцю, заложив руки за спину, подошёл к соседнему фортепиано, вот просто непозволительно красиво сел и поднёс точёные руки к клавиатуре. Под его пальцами «Фантазия» Моцарта звучала с бОльшим размахом, шире, трагичнее в некоторых местах, и пронзительно-жалобней в других. В его исполнении мелодии вились тонкими шёлковыми лентами, временами расширяясь в массивные волны захватывающего звука. Бинхе смотрит и слушает как зачарованный. - Ну что, понял? – Цинцю подсел к ученику, немного наклоняясь к нему, чтобы лучше видеть потёртую временем вязь нот. Вот уже который раз Бинхе внутри умирает. Каждый урок фортепиано грозит прерваться его инфарктом, но Бинхе пока держится.Цинцю не был учителем Бинхе, он просто был талантливым и работящим учеником на год старше, который по доброте душевной согласился помогать Бинхе с подготовкой к выпускному экзамену музыкальной школы. Они пересекались и раньше – на групповых занятиях вроде хора или сольфеджио, но общались мало. - Я не могу сыграть этот пассаж сегодня. Я выучу его дома, к пятнице. Хорошо? Цинцю обречённо вздохнул, но согласился. Работа над выпускной программой шла тяжело, но говорить с Бинхе о музыке было очень интересно. - Отложим на сегодня Моцарта. Смотри, мы уже почти половину урока потратили! Следующим шёл Лист. «Грёзы любви» Бинхе выучил за рекордные две недели, уделяя им почти всё свободное время. И всё ради рассказов Цинцю о выразительности этой музыки. Когда текст уже отточен, Бинхе остаётся делать выразительность. И порой это просто мучительно! Как можно вообще заниматься «Грёзами любви», когда рядом сидит Цинцю и внимательно тебя слушает, когда дыхание перехватывает, а уши розовеют, когда Цинцю мягко приостанавливает и говорит выражать в своей игре больше чувств. А о чувствах Бинхе хочет говорить Цинцю словами, а не музыкой. *** Шёл четвёртый месяц этих дурацких занятий, после которых Бинхе хочется то прыгать от счастья, то повеситься от тоски, то повеситься на шею Цинцю, а чаще всего всё это сразу. А ещё Бинхе хочется ножиком вырезать на этом фортепиано, чтобы никто его ошибок не повторял: никогда не ловите крашей в того, кто ближайший год будет стабильно два раза в неделю говорить о музыке и эмоциях в ней. В кого угодно, но не в них. Цинцю как всегда прекрасен. Импровизирует. Стоя за дверью, Бинхе слышит его игру и тихо восторгается. Сколько же всего слышно в этих гармониях: затаённая тревога, перерастающая в огненную бурю кульминации, долгожданные несколько тактов затишья в конце… Бинхе заходит в класс, Цинцю прерывается. «Грёзы любви». Листа. А ещё грёзы любви Бинхе, точнее грёзы-о-любви-Цинцю-к-БинхеБинхе. Основная мелодия нежная, а вот от линии баса сквозит томностью, ожиданием. Влюблённая музыка, которая на пассажах взрывается отчаяньем. Чёрт, зачем вообще я её играю? Мне и так плохо! *** Со временем Листа становится мало. И Моцарта. И остальных тоже. Бинхе думает, что с помощью фортепиано может сказать намного больше, чем с помощью слов. И решается на серьёзное объяснение с Цинцю. *** - Бинхе, твоё произведение прекрасно! Особенно основная мелодия, от неё просто мурашки. Я и не думал, что ты умеешь писать, да ещё и так хорошо! Сколько же ты труда и чувств вложил в эти ноты… Цинцю наклоняется к сидящему за инструментом Бинхе и крепко обнимает со спины. Кажется, на этот раз Бинхе и правда конец. Хотя, нет, ещё надо дожить до экзамена хотя бы чтобы старания Цинцю не пропали даром. - Тебе. Я писал это тебе. Больше слов Бинхе найти ну просто не сумел. Сложно. Проще заново сыграть, от начала до конца, а потом ещё и прогнать программу, вкладываясь в каждое произведение кажется на пятьсот процентов. Вспоминая при этом каждый миг, проведённый с Цинцю. Текут слёзы, свои руки и клавиатуру почти не видно. Ну и что же. Он столько раз играл это, что может исполнить в любых условиях. Вся память в пальцах. Играет. Так, как до этого не играл. А потом прижимается к Цинцю. Крепко-крепко. - Спасибо. Я почувствовал всю эту музыку через тебя.