Все всегда заканчивается хорошо. Если все закончилось плохо, значит, это еще не конец. Пауло Коэльо
Длинная стрелка неуклонно движется к двенадцати, и Нокс, отложив ручку в сторону, устало потирает переносицу, прежде чем, схватив пиджак со спинки стула, неуклюже натягивает его на плечи; этот фасон более строгий, тугой, душный, абсолютно не его. Рону трудно глядеть на себя в зеркало - вечная молодость, припорошенная прожитыми годами, смотрится слегка комично, и черный галстук, затянутый вокруг шеи только усиливает это ощущение. - Мистер Нокс, - его слегка передергивает от официального обращения, но он научился не выдавать себя ни жестом, ни мимикой, ни случайный взглядом. Легкий оттенок улыбки трогает его губы; юная стажерка краснеет, мимолетно окидывая его взглядом, и, кажется, сбивает дыхание. - В-вас уже все ждут. Что-то горько-сладкое трогает усталое сердце Рональда; будь он моложе - все едва бы закончилось оценивающим взглядом. Но жнец лишь поправляет галстук и ерошит непослушные волосы – единственная блажь, связывающая его с далеким прошлым. - Я скоро буду, мисс Саливан, спасибо что напомнили, - девушка кивает и неловко пятится к двери. И когда она закрывается за ее спиной, Рон сильно жмурится - перед глазами плывут цветные круги, а потом вновь смотрит в зеркало. - Рональд Нокс, - он смотрит на свое отражение; оно ему криво ухмыляется. - С вступлением в должность. Вы чертовски этого не заслуживаете. И, растянув губы в привычной улыбке, выходит из пока еще чужого кабинета: золотые буквы имени предыдущего владельца уже стерли с двери, его – еще не нанесли. Впрочем, к вечеру это уже исправят. Лестницы Департамента непривычно пустынны, и его шаги глухим эхом отдаются от векового мрамора, в унисон с тяжелым стуком сердца. Рон касается кончиками пальцев потертых перил, кидает взгляды на знакомые коридоры, родные до боли лестничные пролеты – все хранит слишком много воспоминаний. Он собирает их все в своей памяти, все до единого, стараясь впитать и сохранить былые деньки, хотя ему кажется, будто он с ними прощается. Может, так и есть – завтра уже все будет иначе. На улице душно и холодно одновременно; ветер ерошит волосы, бросает в лицо увядшие листья, путается под ногами, хрипло смеется на ухо – а когда-то Нокс смеялся с ним в унисон, рассекая на любимой газонокосилке и пугая проходящих мимо жнецов. Впрочем, ее тоже пришлось сменить: несолидно. Т. Спирс бы оценил. Рональд проходит мимо Стены Памяти, замирая возле нее, невытравленной привычкой перекатываясь с пятки на носок, спрятав руки в карманы. Он опаздывает, но не может позволить себе пройти мимо; в конце концов, в этом есть и их заслуга. Две одинокие свечи у золотой таблички никогда не гаснут - по крайней мере, жнец никогда не видел чтобы они гасли; за ними всегда следят. - Они умерли ради друг друга, - восхищенно переговариваются девушки, видимо, еще стажерки, потому их нет в основной зале библиотеки, - в ослепительном сиянии тысячи светлых душ. - И сейчас в том мире, куда уходят все жнецы, они вместе, я уверена. И правда, прекраснейшая в мире смерть. Рон кусает губы и не может сдержать легкой злой ухмылки - но она исходит в боль по самым ее краям. - Ради себя, - бормочет он под нос и добавляет уже громче, неслышно появившись за спинами юных сплетниц – воистину, никогда не переведутся слухи в Департаменте, - В смерти нет ничего прекрасного, юные леди, - девушки испуганно замирают, оборачиваясь и видя в зеленых глазах лишь стылый золотой лед. – Вам лучше усвоить это заранее. Они бормочут извинения и поспешно сбегают, но Нокс уже не обращает на них внимания – сняв перчатку, он проводит пальцами по золотой табличке, быстро коснувшись выбитых на ней имен. - Пожелайте мне удачи. Особенно ты, Алан, - и больше не оглядываясь, он направляется в библиотеку. Пришло время принять все, как есть. Пришло время идти дальше~*~*~*~
Рон вдыхает вечер полной грудью – здесь воздух совсем другой, он пахнет приближающейся весной, смесью теплого ветра, свежей листвы, первых цветов и полнится щебетом птиц. Будь его воля, он бы остался здесь навсегда. Только это не его место. Еще нет. Он поднимается по старой, но добротной лестнице; на веранде поскрипывает пара половиц, и потому хозяева всегда знают, когда к ним приходят гости. Впрочем, Рон, а ныне – новый глава Английского Департамента Рональд Нокс не собирается скрываться. По крайней мере, не сегодня, это его день. Он коротко стучит в дверь и, заслышав за ней тихие шаги, переводит дух. От слепых, бледно-зеленых глаз Эрика Нокса все еще бросает в дрожь, но Рон не может сдержать тепла, омывающего душу каждый раз в редкие встречи – жив, все-таки жив, чертяка. Все еще и до сих пор жив. Впрочем, если он позволит себе умереть - Алан найдет способ вернуть его к жизни и сам прикончит. - О, а вот и наш обалдуй, - хрипло говорит ему Эрик и улыбается все так же дерзко, а за его плечом почти сразу же появляется Хамфриз. - Привет, Рон, - Алан тоже ему улыбается; немного устало, немного неловко, но очень-очень по-родному. - Ты как раз вовремя. Нокс смотрит, как Хамфриз на мгновение сжимает ладонь Эрика, и сглатывает подступивший к горлу комок. Наверное, это было очень правильно, что именно Алан стал его тысячной жертвой – и когда Эрик поглотил его душу, оплата за исцеление была собрана. Благо демон с хозяином к тому времени уже исчезли и не видели, того, что видел Слингби: как огоньки светлых душ, кружась в воздухе в диковинном танце, сплелись в единое абсолютное сияние, коснулись тела Алана, на миг окутав тонкой пеленой, и жнец судорожно втянул в себя холодный ночной воздух, вместе с ним вдохнув и новую жизнь. Впрочем, это осталось последним, что Эрик видел - никто, ни демоны, ни ангелы, ни тем более жнецы не способны выдержать силы этой первородной магии. Плата за чужую жизнь оказалась больше, чем говорилось в легендах, но вряд ли Слингби о чем-то сожалел. А теперь легендами стали и они сами – в мире жнецов со дня их якобы смерти прошло уже больше четырехсот лет, а память о них не умирает. Наоборот, обрастает все новыми слухами, подробностями, сплетнями и тайнами. - Какое вовремя, Аланчик, что ты его постоянно жалеешь! Мы уже устали ждать! Нокси, еще пять минут, и я накинусь на торт! Сколько леди может ждать десерта! – звонкий голос Сатклиффа вырывает его из мыслей, а сладкий запах духов разбавляется строгим голосом Уильяма, и Рон, наконец, чувствует, что он дома. Они поздравляют его с новой должностью, пьют шампанское, Грелль оставляет след ярко-красной помады на его щеках, ерошит волосы, на мгновение утыкается знакомо носом в шею. - Вот это мой мальчик, - нотки в его голосе привычно игривые, но Рон понимает, что он говорит серьезно. – Ты заслужил это, - и уже тише: - Сделай все, чтобы их история не повторилась. Нокс следит за его взглядом на друзей, сидящих в соседнем кресле. Они сидят рядом, держа друг друга за руки; Алан чуть прижимается к сильному плечу, слепые глаза Эрика устремлены на своего напарника. От них исходит теплое, уютное и забытое ощущение дома. Быть рядом с ними так легко и так тяжело одновременно. Грелль улыбается, глядя на них, чуть потираясь щекой о плечо невозмутимого Уильяма. Наверное, все-таки правильно тогда Т. Спирс решил сохранить их жизни в тайне. Вряд ли бы все обернулось вот так: Эрика бы ждал Трибунал, Алана – долгое расследование и бесконечные исследования у местных врачей; в конце концов, он единственный, кто излечился от шипов. Да и стоило бы его ради такой жизни спасать? Зато сейчас они такие безмятежные. И Рональду - да какой он, о, Смерть, рядом с ними Рональд, рядом с ними он все еще глупый маленький стажер Ронни, хочется плакать. Потому, что глядя на них, он понимает, что такое настоящее счастье. Потому, что глядя на них, он сохраняет веру, что все обязательно заканчивается хорошо.