NVMO — Alaska
…
Ещё в самом начале своего пути айдола Хакён слышал от старших много утверждений о том, что участь лидера тяжела и полна мучений. «Большая ответственность», — говорили одни. «Многие думают, что ты реально принимаешь абсолютно все важные решения», — утверждали другие. «Лидера недолюбливают остальные участники группы», — с сочувствием признавались третьи. Но Хакёну даже думать о подобных заявлениях было странно. Потому что на деле всё выглядело абсолютно не так. По крайней мере, у него. В первые годы, конечно, были какие-то неловкости в общении с младшими согруппниками, но он списывал это на то, что им просто нужно друг к другу привыкнуть. Притереться, чтобы все острые углы недопонимания искрошились о взаимоуважение, общие привычки и общую же цель. И так по сути и вышло. Только «притереться» получилось совсем уж в буквальном смысле, но Хакён не был против, нет. Наоборот, эта часть нахождения в группе нравилась ему едва ли не наравне с выступлениями перед любящей восхищённой публикой. Ему казалось, что все они, вшестером, являются частями единого организма, знающего если не рецепт бессмертия, то как минимум секрет бесконечного источника сил. Они никогда не говорили об этом как-то иначе, нежели на языке прикосновений — в этом не возникало потребности. И до чего же удивился бы Хакён, узнав, как по-разному воспринимают его остальные участники группы. Санхёку кажется, что Хакён похож на паука. Неспешного и уверенного в собственном превосходстве. По крайней мере над мошкой, попавшей в его сети. А именно последней и ощущает себя Санхёк. Его тело трепещет под путами чужого взгляда и слабнет, стоит только лидеру подойти чуть ближе, скользнуть гладкой ладонью по плечу и сказать что-то до нелепости обыденное в духе: — Санхёк, приоткрой окно. Душно. И на каждую такую просьбу Санхёк едва заметно кивает, боясь пошевелиться. Он слышит просьбу, но всецело отдаётся ощущениям пальцев, соскальзывающих на его ключицу. Подушечки на мгновение замирают на ней, чуть надавливают и… Санхёк уже готов не только приоткрыть окно: он способен сворачивать горы, разыскивать новые вселенные, зажигать звёзды. Да всё что угодно! Если только ради Хакёна. Он даже не подозревает, что сейчас, когда он смотрит на удаляющегося лидера, сам как никогда сильно похож на паука, приметившего для себя идеальную бабочку-цель. И Хакёну так нравится этот пристальный пожирающий взгляд, что он повторяет свои просьбы по несколько раз в день. Ещё и ещё. Чтобы когда-то позже за каждую из них получить тягучий поцелуй и крепкие, почти болезненные объятия. Если бы кто-то спросил Воншика, что он действительно чувствует при взгляде на Хакёна, то он бы засмущался и не признался даже под пытками. Потому что он сам не так давно нашел ответ. В случайно попавшейся на глаза манхве со странным и будоражащим сознание содержанием. И, нет, он взглянул всего лишь одним глазком, пробежался по картинкам, не вникая в историю целиком. И всё-таки эти альфы… омеги… Ему кажется, что его тяга к Хакёну или объясняется этими терминами, или совсем не поддаётся никакому описанию. К Хакёну тянет. Его запястья хочется сжимать в руках, клеймить его шею и плечи болезненными укусами, а после зализывать все следы совсем по-собачьи и слушать. Слушать бесконечную череду всхлипов и довольных постанываний. Хакён кажется нежным, почти что фарфоровым, но на самом деле он с ума сходит от удовольствия, когда Воншик позволяет себе немного собственнической грубости. Джехван… он почти что не меняется. Единственный, пожалуй, на кого влияние Хакёна не так заметно. Но дело лишь в том, что он сам по себе сгусток любви. Его большого и светлого чувства хватает на всех: на поклонников, друзей, согруппников. Но для Хакёна у него всегда есть немного больше тепла и нежности. Совсем на капельку, но больше. И когда дело доходит до очередной слегка безумной ночи, то ему больше всего нравятся предрассветные часы. Тогда все уже становятся уставшими и измотанными, сытыми и слегка ленивыми. И Хакён позволяет ему поухаживать за собой. Покрыть лечащими поцелуями едва ли не каждый участок тела, протереть кожу влажным полотенцем — обязательно смоченным в воде с капельками ароматического масла. И можно бы, конечно, вместо таких сложностей принять душ или понежиться в ванне, но у Хакёна на это ни сил, ни желания. Да и есть что-то невероятно прекрасное в таком Джехване. Обманчиво непорочном и искреннем. Тем более что Хакён знает о том, что другим нравится на него смотреть даже в такие моменты, и он не желает лишать их такой возможности. Хонбину, также попавшему под чужое очарование, пожалуй, приходится сложнее других. Потому что чем больше он открывает для себя Хакёна, тем сильнее ему видится собственное несовершенство. Слишком уж идеальным кажется их лидер. В особенности после душа и перед сном, и во время завтрака. И когда сидит в машине, склонившись над экраном телефона. И когда читает меню в кафе. Да, абсолютно всегда! Хонбину потребовалось несколько месяцев, чтобы полюбить себя и секунда, чтобы прочно подсесть на Хакёна. На такого понимающего и ласкового, в каждом честном поцелуе которого и признание в любви, и подбадривание, и восхищение. Такому хочется верить, и Хонбин даже сам не замечает, когда начинает копировать Хакёна во время близости. Старший подарил ему очень много удовольствия, а потому его действия считаются Хонбином единственно-верными. Он повторяет их, дополняя совсем немного, и Хакёну от этого начинает казаться, что у него есть духовный брат-близнец. Или ещё интересней. Как будто он занимается сексом с самим собой, но только получившим другое тело. Это так запретно и так приятно, что Хакёну не хочется ничего менять. Он поощряет Хонбина как может: стонами, ласковыми прикосновениями, полными нежности взглядами и краткими фразами. Тэгуну думается, что Хакён принадлежит ему. Поэтому он всегда требует меньше всех. Меньше прикосновений, слов, взглядов. Поэтому с ним Хакёну приходится проявлять инициативу, но он совсем не против такого расклада. Это даже интересно. Легко обхватывать талию Тэгуна, а получать в ответ резковатые поглаживания. Чмокать его в щёчку, а взамен принимать медлительный полный нежности поцелуй. Тэгун будто бы отражает и усиливает все то, что ему дают. Будто бы сам себе придумал игру в противостояние, где ему всегда требуется дать больше, чтобы остаться победителем. Во время их общих ночей Тэгун больше смотрит, чем участвует, и в эти мгновения его взгляд остаётся покровительственным, таким, что Хакён чувствует его кожей наравне с прикосновениями рук и языков других участников их маленькой шалости. И в каждом прикосновении-взгляде запечатлена только одна мысль: «Ты мой! Ты мой! Только мой!» И нет, это не ревность. Просто Тэгуну нравится так думать. И он знает, что это нравится Хакёну. Тот прогибается в спине и, не разрывая зрительного контакта, шепчет сотню искренних «Да!». Возможно для Тэгуна, но скорее для всех разом. Единственное, что действительно общего в ощущениях у всех пятерых, так это чувство, что такой прекрасный и неземной Хакён попросту не может принадлежать кому-то одному. Касаться его один на один — порочно, смущающее и почти запретно. «Почти» потому что никаких оглашённых вслух правил и обязательств не существует. Просто всем им как-то проще, когда не наедине. Когда можно видеть, что и другие тоже полностью погрязли в этой идеальной порочности, именующей себя Ча Хакёном. Каждый раз всё начинается абсолютно непринуждённо. Они встречаются в гостиной за просмотром какого-нибудь фильма или просто в тишине, без источника ярких картинок и шума. Расслабленные и довольные продуктивным днём. Они не знают, чем закончится этот вечер ровно до тех пор, пока Хакён не тянется к первому же попавшемуся поблизости согруппнику за поцелуем. Другие следят за этим без зависти, но с неприкрытым восхищением. Потому что это всегда красиво. Чарующе видеть, как тонкие пальцы лидера сжимаются на чьём-то подбородке, приказывая чуть приподнять голову. И даже не важно, кому достаётся эта ласка — если Хакён желает близости сегодня, то поцелуев будет более чем предостаточно. А то, что происходит сейчас — это всего лишь способ лидера показать, что да, именно сегодня, именно этой ночью. И остальные не желают перечить старшему. У них даже не возникает мысли делать это. И первые мгновения — самые важные для Хакёна. Он расслабляется (на этот раз рядом с ним сидит Хонбин, что делает поцелуй особенно нереальным) и буквально каждой клеточкой тела ощущает, как густеет воздух вокруг, как тянет к нему других мужчин. И он не смотрит, но знает, что в их взглядах плещется невероятная смесь из обожания, трепета и желания. Последний ингредиент вполне приземленный, но без него Хакён бы не любил этот коктейль так сильно. Он отдаётся этим ментальным ощущениям сближения, буквально дышит ими и чуть капризно стонет, когда всё прерывают тонкие пальцы, ложащиеся на его плечи. Конечно же, обладателем этих волшебных рук может быть только Джехван. Только ему удаётся так умело разминать затёкшие мышцы лидера, чередуя нежность и сильные надавливания. Хакён поднимает голову, чтобы одарить донсена самой благодарной на свете улыбкой, но прежде чем он встречается взглядом с младшим, его подбородок сжимают цепкие пальцы, заставляя повернуться в противоположную от Хонбина сторону. Это совсем не больно, но в движении присутствует некая особая резкость, которая сразу выдаёт Воншика. — Хён, ты такой красивый сегодня. И всегда, — говоря это, Воншик смотрит прямо в глаза лидеру. В сочетании с низким хрипловатым тембром мужчины эта фраза даёт потрясающий эффект. Хакён прогибается в спине будто бы навстречу ласкающему голосу и стонет от искренности услышанных им слов. Они почти физически ластятся к его коже, скользят по ключицам и вниз, но не по направлению к паху, а прямо к сердцу. От всепоглощающего теплейшего чувства, зарождающегося внутри, Хакёну хочется признаваться собравшимся в любви. Но слов мало, они недостаточно хорошо способны описать то, что хочется ему, ощущая на себе эти ласкающие взгляды. Поэтому Хакён начинает раздеваться. Он грациозно сползает на пол, попутно стягивая с себя футболку. Плавно и непринуждённо, как будто проделывал это действие сотню раз, играя на публику, соблазняя. Вот только каждый из присутствующих знает, что Хакёну и не нужно играть. Ему просто достаточно быть собой и всё. И такая врождённая сексуальность невольно навевает на мысли о том, что из Хакёна вышел бы прекрасный стриптизёр — каждый, кто находится в комнате, задумывался об этом хоть единожды, не признаваясь остальным. Потому что даже мысли о публичности болезненно колют ревностью. Такой лидер только для них и ни для кого более. Хакён знает, с каким восторгом и бережностью раздели бы его сами мемберы, но редко позволяет делать это им. Тактильных ощущений он ещё получит в этот вечер сполна и насытится ими как следует. А вот ментальной связью можно наслаждаться бесконечно, что он и делает сейчас. Прикрывая глаза и стягивая с себя остатки домашних тряпок, плавно раздвигая ноги и снова сводя их вместе, он готов поклясться, что различает прикосновения взглядов к себе. Покровительственный — Джехвана, чуть надменный — Тэгуна, хищный — Санхёка. Воншик и Хонбин, конечно же, тоже смотрят на него, но не так как остальные. Всё ещё смущаясь или сомневаясь, или… — Сделайте это, — Хакён открывает глаза и безошибочно находит своих донсенов. Они даже сидят рядом, зная, какая просьба может последовать от лидера. Понимая, какого зрелища ему хочется. И не вдаваясь в первопричины этого желания, Воншик и Хонбин разворачиваются друг к другу, тратя на нерешительность лишь пару мгновений перед медлительным нежным поцелуем. Они никогда не делают этого без Хакёна. Без его просьб и внимательного затопленного наслаждением взгляда. Им даже в голову не приходит, что этим можно заниматься без лидера. Только так, только наслаждаясь его хвалебными стонами, которые начинают звучать чуть в иной тональности, когда его теперь уже обнажённого тела касаются несколько пар рук одновременно. И всё-таки поцелуй младших мемберов затягивается чуть дольше, чем за ним наблюдает разомлевший от ласки Хакён, но это так незначительно на фоне всего накатывающего лавиной сумасшествия, что ни Хонбин, ни Воншик не успевают по-настоящему смутиться. Их тянет к Хакёну с почти мистической силой. Он будто таинственная святыня, которой хочется коснуться, обладать ей, но не присваивать себе. Нет, присваивать слишком запретно. Именно поэтому ни один из присутствующих не может решиться и позволить себе зайти чуть дальше ласкающих прикосновений. Хакён ощущает рассыпающиеся по телу касания пальцев, губ, ладоней — Джехван совсем по-щенячьи доверчиво льнёт к его плечу тёплой щекой — и всё это в сумме заставляет Хакёна не то что оказываться на седьмом небе от счастья, а чувствовать весь этот подъём. Оставаться в долгу — немыслимо. Поэтому Хакён старается одарить в ответ каждого и сделать приятно, но по сути сам же себя загоняет в ловушку. Потому что касаться красивых стройных тел, окружающих его, мучительно сладко. Чувствуя под пальцами напряженные мышцы и плоские животы, прикасаясь к возбуждённой плоти, целуя, он распаляет себя и свою фантазию ещё больше. Хакёну кажется, что это длится сотню лет подряд, но на деле от вполне низменного до места обитания небожителей минут пятнадцать. Это приятно и болезненно одновременно. Хакёну не хочется рушить это идеальное единение пошлыми просьбами, но ему и не нужно. Достаточно лишь застонать чуть жалобно и не глядя протянуть руки вперёд, будто бы силясь обнять кого-то. И он обнимает, даже не открывая глаз, узнавая в пойманном Санхёка. Его тело давно не имеет подростковых угловатостей — Хакёну кажется, что он следил за взрослением их младшего на тактильном уровне, — сейчас от Хёка веет силой, обещающей лидеру много-много приятных ощущений. И в противоположность этому Санхёк всё равно немного скован. Он ничего не может сделать со своей реакцией на чужое превосходство, но только до того момента, пока с губ старшего не срывается просящее «Ну, давай же!». Почти неслышимым шепотом, но Санхёку не требуется повторного приглашения. Младший удивлённо охает, когда остатки одежды с него с завидной слаженностью снимают остальные мемберы. Бережно, но поспешно. Будто подготавливают его в качестве жертвоприношения своему тёмному божеству. И от этой мысли почему-то не смешно и не страшно даже. От неё возбуждение прошивает стрелой по позвоночнику и вниз к пояснице, которую уже обвивают ноги Хакёна, притягивая. И если когда-то давно, в самый первый раз, ещё и думал Санхёк, что ему будет чертовски неловко участвовать в чём-то подобном, то на деле его опасения не подтвердились. Всё происходит до такой степени естественно и… правильно, что ему кажется, будто и остальные движутся в едином с ним темпе, заполняя податливое тело лидера. И для него, как и для других, наверное, самым ценным является момент, когда Хакён на пике блаженства ловит его взгляд. Он смотрит не в глаза своему любовнику — прямо в душу — прорастает в него, поглощает его и отдаёт всего себя взамен. В эти мгновения Санхёк верит, что магия существует. Остальные сидят рядом, одаривая Хакёна нежными ласками и поцелуями. Они ждут, зная, что когда силы покинут Санхёка их лидер всё ещё будет жаждать близости. Снова и снова. Будто ему жизненно необходимо почувствовать в себе каждого. Хоть немного, самую малость, но ощутить это полное единение, которое одновременно и на физическом, и на ментальном уровне. А потому за ошалевшим от вседозволенности Санхёком следует жадный до чужого голоса Воншик. И он делает всё, чтобы получить от Хакёна максимум постанываний на разные лады. В эти мгновения старший мужчина чувствует себя каким-то диковинным инструментом, которого касается мастер. А мастерство Воншика сомнений не вызывает. Об этом свидетельствует хотя бы чертыхающийся в отдалении Санхёк, за минуты возбудившийся по новой. Да и разве реально избежать волн похоти, которые так умело зарождает тихое «Ещё!» чуть сорванным и самым нежным на свете голосом. Стоны переходят в совершенно иную тональность, когда Джехван прокладывает дорожку поцелуев по животу Хакёна. Он спускается всё ниже каждым влажным касанием будто выпрашивая разрешение на продолжение. И, конечно же, ему в эти мгновения дозволено всё. И даже Воншик немного сбавляет темп, чтобы позволить Хакёну насладиться умелым жаром чужого рта, дарящим, должно быть, неземное наслаждение. Воншику совсем не хочется гадать о чужих способностях в плане минета — ему достаточно того, как старший прогибается навстречу ласкающим его губам и языку, ловя первый, но не последний за вечер оргазм. Воншику достаточно слышать, как Хакён едва ли не кричит от такого количества приятных ощущений, обрушивающихся на него практически одновременно. И, кажется, что после такого Хакён, да и любой обычный человек, должен быть предельно вымотан, но нет. Мужчина поднимается на локтях, чтобы встретиться взглядом с Воншиком. Переплетение взглядов длится не так уж и долго, но младший успевает умереть от восхищения и заново возродиться от него же. Он одними губами шепчет самые искренние признания, на что получает нежную улыбку — лучшее заверение во взаимности. С Джехваном чуть сложнее. Он вечно будто бы смущается собственных откровенных порывов, а потому Хакёну приходится ловить его за подбородок, чтобы взглянуть прямо в глаза. И старшему льстит то, как покрывается мурашками нежная кожа на плечах и ключицах Джехвана, когда он ещё продолжает изучать его взглядом какое-то время. Как и льстит чувствительность донсена, который достигает разрядки даже не прикасаясь к себе. Просто от того, что он смог сделать очень приятно своему лидеру. Обмен благодарностями без слов прерывается, когда Хакён чувствует на себе пристальный взгляд. Приятно-тяжелый и подчиняющий. Он без сомнений принадлежит Тэгуну, и Хакён думает, что именно сегодня тот решит обладать им не только ментально, но и физически, но на деле всё гораздо сложнее. Тэгун не просто смотрит, он подталкивает к импровизированному ложу из одежды Хонбина. Направляет его, уже обнажённого, за плечи прямо в объятия лидера. И каждый из собравшихся знает, что это не совсем благородная передача очереди другому, вовсе нет. Просто Хонбин, находясь под властью Хакёна, становится точной копией лидера и в глазах других мемберов. Все эти движения, стоны и взгляды, все выдохи, вскрики и полузадушенные вздохи. Эти двое вместе смотрятся отражениями друг друга и для остальных. Именно поэтому у Тэгуна чуть трясутся пальцы, когда он направляет ещё нерешительного Хонбина вперёд. Он так жаждет увидеть это зрелище, что готов пропустить свою очередь, если какая-то очерёдность вообще хоть когда-то существовала. И, да, он готов поклясться, что и Джехван, и Воншик, и Санхёк благодарны ему за такую инициативу. По крайней мере смотрят они с не меньшим интересом, на этот раз даже забывая о прикосновениях. Им кажется, что стоит только коснуться этой зеркально движущейся пары и наваждение пропадёт. Хакёну в эти мгновения мерещится некоторая покинутость, но лишь на несколько сбитых вздохов. Позже он через плечо Хонбина замечает никуда недевшегося Тэгуна, и в его чуть насмешливых глазах всё те же фразы: «Ты мой! Только мой!» И Хакён послушно кивает на это несколько раз, совсем не возражая против того, чтобы его имели не только физически, но вот так — откровенным полным похоти взглядом. Потом, конечно, он в своей излюбленной манере спровоцирует Тэгуна на что-то большее, но чуть позже. Пока он принадлежит Хонбину и четырём жадным до откровенных зрелищ зрителям. И когда на близость физическую не остаётся сил, все шестеро ещё долго лежат на полу, усыпанном тряпками, которые когда-то прежде были их одеждой. Когда-то настолько давно по ощущениям, что будто бы в другой жизни. А в этой они обновлённые, практически заново рождённые и преисполненные вдохновением. Хакён знает об этом и в очередной раз думает о том, что ему безумно нравится роль музы. А ещё ему приятно представлять себя тем самым звеном, которое объединяет этих пятерых в единое нечто. После он, конечно, тихо смеётся столь высокопарным мыслям. Думает, что со стороны это выглядит скорее пошло и безумно даже, но… важно ли это, если взглядов со стороны попросту не существует? Хакён думает, что это абсолютно неважно. Просто ему хорошо в этом сумасшествии, замешанном на любви и взаимности. И он готов всё повторить, как только его внутренние демоны вновь проголодаются.