Крысиные следы

      Запах гниения и нечистот бьёт в нос с такой силой, что Ханан, не сдержавшись, прижимает к лицу край широкого рукава. Его цвет, сияюще-чистый, до того неуместен здесь, что режет глаза. Глядя на испятнанную улицу, Совесть впервые жалеет, что ходит в белых одеждах.       Это Ханьян. Столица страны. Самый большой и развитый город в королевстве. Ханану приходится напоминать себе об этом, ступая по немощеной дороге осторожно, выбирая, куда поставить ногу. Это Ханьян - город, раскинувшийся подле королевского дворца. Ханан отошёл от его стен всего на пару улиц, но контраст между этим местом и тем, что он привык видеть при дворе, заставляет смотреть вокруг широко раскрытыми глазами.       По мере продвижения вокруг становится всё больше домов с незапертыми ставнями и дверями, не скрывающих в себе ни движения, ни звука. Ханан в странном ожидании вглядывается в их проёмы, стараясь уловить в полумраке комнат хоть какие-то признаки жизни.       Сколько вообще людей сейчас осталось в столице?..       Ужасно душно. Солнце разжаривает землю и всё, что находится на ней. Даже за оградами, окружающими редкие богатые дома, вместо роскошных цветущих садов видны лишь пожухлые, серо-коричневые листья на сухих ветках.       Ханан оттягивает серый воротник и поглубже вдыхает тёплый воздух, позабыв о зловонии. Тут же жалеет об этом, закашливаясь и ощущая во рту противный привкус. Хочется повернуть назад, просто сбежать, закрыть на всё это глаза, зажать нос и уши. Что угодно, только бы не находиться здесь. Вернуться в чистоту и относительный покой дворцовых залов.       Ханан делает шаг вперёд, стараясь вдыхать реже и не так глубоко.       Это то, о чём он множество раз слышал и читал в донесениях. Это то, что он должен увидеть сам. Смотреть так долго, как только сможет. Тогда у него получится рассказать об этом Его Светлости так, чтоб он понял. Он должен понять.       Постепенно запах то ли ослабевает, то ли приедается, и дышать становится легче. Мимо мелькают лица: мальчишка, прошмыгнувший так быстро, что Ханан едва успел разглядеть его; женщина с впалыми щеками и тёмными кругами под глазами - усталость? почти сошедшие следы побоев? Она отшатывается от мечника, когда тот пробует заговорить с ней, и ускоряет шаг, держась самого края дороги. Несколько хмурых крепких мужчин глядят на Ханана, будто оценивая, и вызывают подспудное желание положить ладонь на рукоять меча. Но всё же проходят мимо, не потревожив.       Чем дальше к окраинам - тем сильнее ощущается разлитое в раскалённом воздухе напряжение. И запустение.       Но, впрочем, самое страшное - это не покинутые дома, запах нечистот и неприветливость местных жителей. Ханан осознаёт это, цепляясь взглядом за странную кучу тряпья у угла какой-то наглухо заколоченной таверны. Почти против воли он подходит ближе. Под ногами хлюпает, этот звук непривычен на улицах, полгода не знавших дождя. Ханан опускает глаза и кривится, досадуя, что забыл об осторожности. Ему не хочется даже думать, что именно представляет собой эта лужа, но запах, привычный уже, здесь ощущается ярче. Ханан поспешно делает несколько шагов вбок и вперёд и, наконец, снова поднимает глаза к тому, что привлекло его внимание ранее.       Ханан до последнего не хочет угадывать в этом объекте человеческое тело, а потом старается углядеть в худых до остроты плечах движение - дышит? ведь дышит?       Над телом роем вьются мухи. Их гудение проникает в уши навязчивых звоном. Как Ханан не заметил их раньше? Не хотел замечать. На костлявых ладонях уже видны следы гниения. Куда смотрят городские власти? Разве они не должны убирать тела с улиц? Почему никто из прошедших ранее даже не обратил внимание на старую женщину, лежащую мешком у дороги? Если такое происходит в столице, даже не на самых её окраинах, что можно увидеть, отъезжая от Ханьяна всё дальше?..       Ханан закусывает губу почти до крови.       Надо позвать кого-то. Офицеров? Может, и офицеров. Нужно похоронить её...       Почти собравшись развернуться, Ханан слышит писк и замирает, замечая на трупе копошение. Может, из-за него ему показались какие-то признаки жизни в этом дряхлом теле?..       Серый хвост скользит от плеча к шее, касается впалой щеки.       Ханан понимает, что смотреть не нужно, лучше уйти. Прямо сейчас повернуть во дворец. Он видел достаточно.       Но, против воли, Орхидея не может оторвать взгляд. К горлу подкатывает тошнота.       Краем глаза он улавливает движение где-то внизу. Опускает голову быстро, успевая заметить, как к телу с другой стороны улицы резво бежит ещё одна тварь. Она с невиданной наглостью проскакивает мимо Ханана, задевая мохнатым боком его ботинок. Ханан отскакивает резко, будто его ступни коснулись факелом.       Ноги сами собой несут прочь гораздо быстрее, чем приличествовало бы, но Ханан больше не может держать себя в руках. Да впрочем, никто его и не видит.       Он снимает сапоги, едва зайдя во дворец. Держит их, стараясь не задеть одежду. Ощущения говорят, что обувь лучше просто сжечь. Она грязная, грязная. Одежду, пропитанную насквозь запахом, будто Ханан не по столичной улице шёл, а валялся в придорожной канаве, сжечь хочется тоже. Но он отговаривает себя. Не стоит так расточительно относиться к дорогой ткани. Это всё поправимо.       Массивная дверь позади открывается почти бесшумно, впуская ещё кого-то. Ханан вздрагивает, представляя, как выглядит сейчас, замерший посреди коридора, босой и с сапогами в руках. Щёки невольно загораются румянцем.       - Что ты делаешь? - спрашивает Чугук, останавливаясь в нескольких шагах.       Любопытство преображает его лицо, делая похожим на прежнее, живое и подвижное. Совсем не такое, как за эти полгода уже почти привык видеть Ханан.       - Я… я… - мямлит он, глядя в пол и не зная, как разумно объяснить свое поведение.       Не говорить же, что от увиденного на изъеденных жарой, голодом и то и дело вспыхивающими эпидемиями улицах Ханьяна становится так тошно, что нет сил носить на себе хоть что-то, связанное с ними? Так глупо. Не он ли сам хотел окунуться во всё это, чтобы прочувствовать и суметь донести? А теперь сам же будто отгораживается, не в силах побороть омерзения.       Взгляд Ханана натыкается на ботинки Чугука, наверняка такие же перепачканные, как и у него самого. Подол бордовых, вышитых хризантемами одеяний несколько длиннее, чем нужно, и стелется по полу. Разве на нём не должна копиться грязь? Как Чугук может ходить так?       - Тебе тоже не мешало бы разуться, - внезапно выпаливает Ханан вместо оправданий.       Ловит на себе огорошенный взгляд.       - Во дворце нынче новая мода – ходить босиком? – спрашивает Чугук с неким подобием улыбки. – Удивительно: меня не было не так долго, а здесь уже успели поменяться порядки.       Он наверняка лишь смеётся, но Ханану совсем не до шуток. Перед глазами стоят пыльные до першения в горле улицы, исхоженные тысячей разных ног, перепачканные всем, чем только можно и нельзя. Ханан представляет, как частицы этой пыли и грязи остаются на ботинках Чугука, потом переходят на пол, складываются в тёмную полосу, ведущую от двери вглубь дворца.       - Они грязные, разве ты не понимаешь? – возмущённо восклицает Ханан.       Ему кажется, наступить теперь на чужие следы, да и на свои тоже – всё равно что прыгнуть через пропасть.       Чугук несколько секунд смотрит на него со странным выражением. Потом фыркает, внезапно хлопая Ханана по плечу.       - Да ладно тебе, перестань. Грязь – наименьшая из наших проблем. На улицах хаос, и во дворце уже тоже всё попахивает им. Кого волнует, чистые у меня ботинки или нет? Не думай слишком много о такой ерунде.       Ему, конечно же, просто лень разуваться!       Горло едва не перехватывает волной возмущения.       Ханан хочет возразить, сказать, что это не ерунда. Ведь стоит только вспомнить, откуда они пришли: мусор, лежащий то у стен домов, то прямо посреди улицы, редкие лужи с омерзительным содержимым, и... то тело...       Отчего она умерла: от голода, жажды? Этот вопрос приходит внезапно и застревает в голове. Может, кто-то неосторожно задел её, и она споткнулась, ударилась головой? Или всё дело в болезни? Говорят, в последнее время в окрестных селениях то и дело вспыхивают эпидемии...       Могут ли они, созданные, полубессмертные люди, заболеть наравне с простыми смертными?       Ханан неосознанно подносит свободную руку к горлу, будто желая ослабить ворот, но останавливает себя на полдороги.       Слова Чугука звучат фоном, почти не проникая в сознание, как слышатся обычно песни, звучащие вдалеке. Так до Ханана долетали когда-то музыкальные опыты Чугука, давно, ещё до смерти Чун Мэ.       Ханан с трудом заставляет себя сосредоточиться на его голосе, хотя бы смутно припомнить услышанные только что слова. Кажется, собеседник говорил что-то о бессмысленности попыток соблюсти чистоту во дворце...       - Кстати, ты знал, что и здесь уже завелись крысы? - спрашивает Чугук, и эта фраза слышится на удивление хорошо, впечатывается в сознание.       - Крысы? - растерянно переспрашивает Ханан.       Серошкурые твари размером с ладонь или даже больше, юркие, с гладкими длинными хвостами и маленькими острыми зубами, вгрызающимися...       Что-то, наверное, отражается в лице Ханана, потому что собеседник замолкает и смотрит на него долго. Ханан даже не может понять, что выражает этот взгляд. Вообще ничего не может понять.       Точно ли он вернулся во дворец? Перед глазами так навязчиво стоят осквернённые засухой, голодом и болезнями пейзажи Ханьяна...       - Забудь о том, что я тебе сейчас сказал, - слышит он голос Чугука как через вату. - Просто... не думай о ерунде. Пойди отдохни, почитай что-нибудь. Или, если угодно, потренируйся с мечом. Ты ничего тут не можешь поделать, так что отпусти ситуацию.       Ханан чувствует на себе его пристальный взгляд и кивает, не столько соглашаясь, сколько просто показывая, что всё ещё слышит.       Чугук стоит рядом, будто дожидаясь чего-то. Хмурит тонкие брови. Поднимает руку, будто собираясь вновь коснуться плеча Ханана, но передумывает. Чуть отворачивается, замечая в его глазах прояснение.       - Мне нужно идти. Ты знаешь, все эти поиски в архивах занимают много времени... - негромко произносит Чугук, всё ещё искоса глядя на собеседника. - А тебе правда лучше отправиться к себе в комнату и привести мысли в порядок. Не знаю, чем ты занимался сегодня, но, похоже, это изрядно утомило тебя, пусть наши тела и не знают усталости.       Ханан снова кивает, не вникая в сказанное. Слушает, будто в неком трансе, как отдаляются шаги, как едва слышно шуршит по полу бордовый шёлк. Лишь когда со скрипом затворяется внутренняя дверь дворцовой прихожей, Ханан вздрагивает, будто пробуждаясь ото сна. Поспешно озирается по сторонам в поисках слуг.       Нужно отдать распоряжение, чтобы здесь всё хорошенько отмыли. Говорят, крысиные лапы переносят мор...       Чуткие уши Ханана ловят слова, когда их не хотелось бы слышать. Он хмурится, ускоряет шаг.       "Этот сагунджа помешан на чистоте. Заставляет перемывать всё по сотне раз на дню. Будто других дел нет: ни у нас, ни у него - знай только ходит да считает пылинки".       Можно было бы осадить говорливых слуг, сказать, что это лишь работа, которую они обязаны выполнять. Что не им рассуждать о делах Четырёх Благородных Растений. Но не стоит уподобляться в этом Его Светлости, хранящему свою неприкосновенность излишне ревностно. Нет, он, Ханан, должен являть собой хороший пример: не стоит быть мелочным, не стоит ругать людей за каждое брошенное ими слово. Если некому больше учить Его Светлость милосердию, не остаётся ничего иного, кроме как Совести взять на себя эту обязанность вместо погибшей Чуткости. Хотя бы попытаться.       Что ему, сагунджа, принимать близко к сердцу пустые кривотолки? В конце концов, таков и есть удел совести: её вечно бранят, ведь она заставляет делать, что должно, не даёт разлениться или проявить эгоизм. Совесть неудобна, и потому никогда не сыщет похвалы. Но, если её не будет, человек потеряется во тьме. Все заботы Ханана, нагружающие работой других людей, - лишь во благо. Пусть они не считают так, пусть бранят его, но в конечном итоге все их труды пойдут на пользу им же.       Серые сапоги меряют каменный пол коридора быстро, будто куда-то спеша, но на деле - лишь направляясь в покои. Постепенно шаг успокаивается, выравнивается.       Ханан оправляет одежду, чуть сбившуюся от скорой ходьбы. До комнаты уже рукой подать, и ему некуда торопиться, так что стоит взять себя в руки.       Рассеянный взгляд замечает в углу какую-то тряпку. Ханан удивлённо приподнимает брови. Кто-то из слуг прибирал коридор и забыл что-то из утвари? Какая безалаберность. Стоило бы позвать кого-нибудь и попросить забрать это, но...       Ханан хмурится, вспоминая многочисленные перешёптывания за спиной. Кто и что только не сказал о нём. Но, право, разве его стремление к чистоте - действительно пустая блажь? В этом нет ничего такого, что можно было бы назвать помешательством. Разве не продиктовано его желание соблюсти порядок простой аккуратностью и предосторожностью, позволяющей предотвратить возможные недуги, чей корень кроется в беспорядке? Нет, конечно, во всех этих людях говорит лишь лень. Но звать их снова, расставшись всего лишь несколько минут назад...       Ханан кривится неосознанно. В этом нет труда, он и сам может убрать эту неуместную вещь.       …Сколько залов и коридоров уже вымыли этой тряпкой? Её ведь стирают хотя бы иногда, правда? Воду стали экономить даже во дворце, а слуги часто бывают нерадивы...       Ханан медленно подходит ближе. Нагибается, стараясь не задумываться больше обо всём этом. Он готовится ощутить под ладонью грубую ткань, ещё чуть мокрую и местами затёртую...       "Тряпка" выскакивает из-под руки почти в самый последний момент, отпрыгивает на несколько метров, замирает. Ханан вскрикивает от неожиданности. Чёрные глаза-бусинки смотрят внимательно и свирепо. Тварь щерит пасть, нахохлившись из другого угла. Не собирается убегать, наоборот - группируется, будто готовясь к броску.       Её мелкие зубы, поразительно острые и, наверняка, ужасно грязные, впиваются в кожу чуть ниже глаза, грызут человеческое мясо, будто самую обычную пищу. Голый хвост между делом ложится на губы, потрескавшиеся и посиневшие, но когда-то - не несколько дней, нет, годы назад, - явно бывшие привлекательными. Это страшное сочетание само по себе вызывает особый сорт отвращения. Шерсть лоснится: страна страдает от голода, а крысам - пир. Пир на человеческих трупах.       Ханан снова будто находится не во дворце, а на пропахшей смертью, болезненно грязной улице перед телом женщины, которую никогда не знал, но, наверное, уже не забудет.       Тварь смотрит глаза в глаза, шипит, и Ханан невольно делает шаг назад. Жуткое существо тёмным пятном выделяется на фоне нарочитого золота коридора.       Ханан пытается нащупать заветную рукоять меча, не в силах оторвать взгляд от ненавистного комка шерсти. Пустота под рукой - оставил меч в комнате, - порождает растерянность на несколько мгновений. Тварь, будто чувствуя это, бросается вперёд.       Ханан кричит - наверное, глупо и нелепо. Инстинктивно закрывается рукой, отскакивая назад и едва не падая.       Что-то молниеносно просвистывает рядом с локтем. Ни ожидаемой тяжести вцепившегося в рукав маленького тела, ни боли укуса не следует. Только гулкий шлепок чего-то об пол. Но Ханан не сразу осознаёт это.       - Визжишь от обычной крысы, словно придворная дама, - эти слова приводят в себя не хуже холодного шквального ливня, так давно не приходившего в Ханьян.       Орхидея замирает в той позе, в которой застал его новый участник всей этой дурацкой сцены. Щёки горят от стыда, и Ханан не спешит убрать от лица руку. Хотя она, впрочем, вряд ли скрывает смятение от человека, смотрящего на него в профиль. Ханан ждёт новых язвительных фраз, издёвок. Подумать только, один из Четырёх Благородных Растений, телохранитель Его Светлости, испугался какой-то крысы. И как он себя повёл? Закричал, сделал массу ненужных, нелепых движений. Ведь он за секунду мог бы создать клинок взамен забытого в комнате, мог бы разрезать мерзкое мохнатое тело на лету. Как ужасно, ужасно стыдно. А что будет, если об этом узнает Его Светлость?       Ханан ждёт упрёков, насмешек, проговариваемых внутри им самим.       Его невольный защитник стоит рядом ещё с минуту и молча скрывается за одной из дверей.       Ханан уязвлённо смотрит на бамбуковую палочку, торчащую из маленького неподвижного уже тела. Рука зудит, будто всё же прокушенная крохотными иглами.       Даже в помещении, скрытом в самой глубине дворца, слышно, как барабанит яростно и громко по крышам ливень. Весь королевский двор гудит от оживления, немного сходя с ума и переполняясь суматохой.       Дождь, долгожданный дождь. Вода. Она наконец напитает землю, напоит поля и сады, наполнит реки. Пройдётся по улицам городов, смывая пыль и грязь. Страна вдохнёт изможденной грудью послегрозовой воздух и начнёт жить заново.       - Доволен? - вопрос звучит полуснисходительно, полулениво.       Этот голос переполнен отзвуками раскатов грома. В нём чувствуется неизмеримый запас внутренних сил. И развращённость вседозволенности.       Ханану кажется, обладатель этого голоса так и не понял, о чём шла речь всё это время, что зависело от его решения. Он не видел, не слышал, не чувствовал всего этого. Не хотел. Может, однажды Ханан попробует объяснить ему это снова, но не сегодня.       Он смотрит в пол и слабо улыбается.       - Да, Ваша Светлость, - негромко произносит Ханан. - Я доволен.       Даже сквозь шум дождя он навязчиво слышит топот крысиных лап.