Эпиграф: «В процессе» — статус, означающий, что работа над произведением продолжается. Из раздела вопросов и ответов некоего литературного сайта.
Тихий и равномерный стук колёс поезда вдруг прервался скрежетом “уви-и-и-и” и хлопком железных стаканов. Тело Домагоя, который дремал у окна, дёрнуло инерцией, и борт купейного столика не сильно, но чувствительно впился в его живот. Конечно же, Домагой мгновенно открыл глаза. — С добрым утром, братик! — раздался над ним раздражающе-бодрый голос. — Проснулся наконец? Он выпрямился и окатил сидевшую напротив сестру своим самым лёдяным взглядом. — Зато тебе, как вижу, не спится в дороге, да, Кириэл? — Дорога — как история, которая бежит и движется, происходит прямо перед твоими глазами. Разве можно долго спать в дороге? Ты же пропускаешь столько интересного. Домагоя всегда поражала вот эта способность сестры всегда просыпаться раньше него. И всегда вот это вот неизменное приветствие. Как будто они до сих пор дети малые, школяры. Но ведь они уже студенты престижного университета. Домагой решил именно это и подчеркнуть в ответ сестре: — Ведёшь себя как первоклашка! — и всё же перевёл взгляд в окно. Может, там правда какое-то необычное зрелище? Нет, зря он сказал про школьников. Почему же так бывает — стоит вспомнить про нечто неприятное, и оно тут же происходит? Станция была заполнена мальчишками и девчонками в школьных формах, увешанных пакетами и рюкзаками. Школьные годы не вызывали у Домагоя приступа приятных воспоминаний. Для себя он переделал одну старую шутку так: «Вопрос: — Как прошли ваши школьные годы? Ответ: — Прошли — и хорошо!» Вслух же он прокомментировал школьную толпу на перроне так: — Ну всё, конец спокойной поездке. А так хотелось что-то написать… — Сегодня же первое сентября, ты что, забыл? — не смогла промолчать Кириэл. Не забыл, конечно. Забудешь такое. Просто Домагой давно пытался написать книгу. Вот у сестры легко и просто получалось творить. А у него был инженерно-конструкторский и математическо-прикладной склад ума. Нет, он мог создавать схемы печатных плат, или программный код. Но это было немного не то. Душа просила чего то яркого и эмоционального — того, что так легко получалось у сестры. Они с сестрой были такие разные и в то же время абсолютно похожие. В детстве их считали близняшками — настолько схожи были их лица. Но вообще-то очевидно же, что они родились двойнятами. Вот все, кто считал их близнецами — они что, не знают, что у млекопитающих не бывает разнополых близнецов? Домагой был старше Кириэл на 17 минут, что часто использовалось в шутливых или серьёзных спорах. Споры же происходили всегда, везде и по любому поводу — потому что характеры у них были настолько разные, насколько это вообще возможно. Домагой всегда стремился к точности, порядку и организованности. Криэл все разбрасывала, разрисовывала или пускала на ветер. Как говаривала о них мама: «У Домагоя алфавит всегда начинается с А, а заканчивается на Я, а у Кириэл алфавит начинается с любой попавшейся под руку буквы, а заканчивается там, где придётся, или когда надоест». И вот сейчас, когда он уже сдался — ведь всего через минуту вагон наполнят десятки неуёмных детей, будет шум и гам, какая ж тут работа над книгой, — Кириэл не могла не возразить: — По принципу «Снежинки» теперь, конечно, не выйдет. Но ты можешь набрать массив слов. Ты что-то записал с утра? В таких ситуациях Домагой предпочитал промолчать. Он просто потянулся за маленьким блокнотом, который в последнее время всегда носил при себе. Сестру обучали в её университете теории литературы, хотя у неё получалось писать и безо всякой теории — теорию всегда полезно знать. Кое-что из этой науки она передавала Домагою, стараясь помочь в его писательских потугах. Принцип «Снежинки» заключался в том, что произведение надо записать в три-пять предложений — что-то вроде саммари к фанфику. Потом расширить это в план произведения из как минимум вдвое большего числа пунктов, чем было предложений. Уже выходит десять строк или больше. Потом в каждом пункте прописать подпункты, ключевые события, описать в общих чертах, что в этот момент раскрывать про героев. Потом дробить и добавлять, дробить и добавлять… и в конце концов получится как минимум рассказ. Процесс похож на то, как раскрывают вырезанную из бумаги снежинку — потому так и называется. Он пытался пару раз написать по этому принципу хоть что-то, и именно «хоть что-то» и выходило — рассказы-простыни, скорее напоминающие длинную телеграмму. Набор массива слов был другим приёмом, полезным для Домагоя. В чёрный блокнот, который Кириэл прозвала «Тетрадь смерти», надо было кратко нотировать все события дня — яркие и повседневные, быстрые и тянущиеся. Было три дополнительных условия. Первое: в каждую строку писать не более трёх слов. Второе: писать до девяти (или десяти?) вечера, затем разрезать строки и перемешать. Выбирая в случайном порядке, упорядочить в длинный столбик. Третье: в оставшееся до полуночи время надо придумать, как связать слова именно в том порядке, в каком получилось (тут можно немного отступать или перемещать слова, если совсем уж несвязуемое выходит), придумать план произведения и его концовку. Можно дополнительно помогать себе при помощи «Снежинки», но главное — успеть до полуночи выложить хотя бы одну главу произведения на любом литературном сайте, который позволяет это сделать. Именно из за жёсткого дедлайна (ну и из-за чёрной обложки) Кириэл и прозвала блокнот «Тетрадь смерти» — как всегда, в своём репертуаре. Одним словом, пока совсем уж не стало шумно, Домагой начал быстро нотировать в «Тетрадь смерти» события раннего утра: Разговор с родителями. Ожидание поезда. Уснул в дороге. Удар в живот. Пробуждение. С добрым утром, братик. Кириэл вредничает (попрошайничает?). Он так увлёкся процессом, что даже когда вагон заполнили школяры, он здоровался с подсевшими на пустые места детьми «на автомате», и остановился только когда дописал строчку «Поезд, набитый школьниками». Наконец, он вернулся в реальность движущегося состава. Рядом с ним сидел парень. В комплекте с парнем шли круглые очки на переносице и увесистая книга в толстющей обложке, с таким затёртым шрифтом форзаца, что шрифт выглядел инопланетными иероглифами названия книги заклинаний, а не титулкой учебника. Книгу он тут же открыл и принялся читать, бубня себе под нос: — Зисфлау изблу, зисфлау изблу! А потом он выдал очередное заклинание из своей книги, да ещё и стал махать рукой в процессе: — Исзе блуфлаве? Блуфлаве! Домагой улыбнулся, глядя на него. Когда то и он сам был таким. Всё зубрил, заучивал, повторял. Кириэл тогда ещё шутила: «У тебя не голова, а тыква!». А когда он бывал рассеянным, задумавшись над какой-то математической задачей, она подрунивала: «У тебя не голова, а карета. Вечно куда-то уезжает». Наконец он спросил её: «Так у меня голова карета или тыква?» — ну чтобы хоть как то заткнуть её колкости. Но не тот случай. Кириэл сразу нашлась, что ответить: «Голова-карета, которая в полночь превращается в тыкву!» Домагой внимательно рассматривал корпящего в такой неподходящей обстановке над учебником паренька. Ну вылитый маг. Гарри Поттер. Хотя… для такого целеустремлённого мага нужно собственное, оригинальное имя, и он спросил: — Парень, прости, забыл, тебя как зовут? — Зориан! — просто и без формальностей ответил тот. — Что это за заклинания ты читаешь? — Это английский язык, господин Домагой. — А-а-а.. — рассеяно отреагировал Домагой, потому что магия стремительно исчезала. Поняв, что его реакция вышла, мягко говоря, «кривоватой» по всем правилам этикета, он решил сгладить углы и хоть как-то продолжить разговор: — Зориан, а переводить ты уже умеешь? — Да, господин Домагой. Что вам перевести? — Ну, например, это... — тыкает Домагой в книгу и читает сам: — This train is red? — Красный — это поезд! — уверенно переводит учёник. Кириэл и Домагой с трудом давят хохот, и Домагой думает, что сегодня, пожалуй, будет удачный день.* * *
Синева сумерек над Загребом постепенно отодвигалась тягучими, чёрными лапами ночи. Домагой стоял на балконе арендованной квартиры, позади в открытую дверь балкона в комнату струился вечерний ветер с загородных полей и лесов. Он нёс запах можжевельника и олеандра, лимонов и финиковых пальм. Загреб мерцал огнями и кое-где ещё вспыхивали феерверки в честь первого сентября. И всё это, весь день, был уложен, записан и сохранён в «Тетрадке смерти». Даже колючие кусты ядовитого и при этом прекрасно пахнущего кроваво-багрового олеандра туда попали. Домагой стоял и пытался составить произведение из дня, нарезаного им только что на кусочки и тщательно перемещанного. И ничего не получалось. Или получались какие то несусветные глупости. Ну, например, один из получившихся кусков: «Дети. Перевертыши». Это утро — дети в поезде играли в перевёртыши с вкладышами, Домагой удивился, что такая игра до сих пор существует, записал. Но потом шло слово «Жертва» — это из праздничной речи декана о необходимости жертвовать время, жертвовать силы, жертвовать… Слово «жертва» прозвучало столько раз, что в записи попало лишь оно. И как теперь это связать? Дети, которые жертвуют фантики? Дети-убийцы, которые переворачивают жертв? Как ни крути — а бред получается. Или вот другой кусок, ещё хуже: «Освобождение первозданной материи» — это из лекции по ядерной физике и атомным реакциям. Красиво преподаватель сказал. Но за ним: «Красные робы. Дракон» — это попавшийся в интернете на глаза репортаж о Китайском Новом годе, где танцоры в красных робах изображали танец дракона. И всё это связать прикажете? Как? Учёные в красных робах освобождают первозданную материю верхом на драконах? Дракон в красной робе танцует, чтобы освободить первозданную материю из учёных? Опять ахинея. Домагой стоял, и, глядя на то, как стрелка часов на подсвеченной ночными огнями старинной башне приближается к одиннадцати, повторил про себя любимую фразу своего куратора: — Начните сначала. Не получается? В сотый раз начните сначала! И тут с первым ударом башенных часов на Домагоя снизошло озарение. Размеренный бой курантов выключился, исчез балкон, дом и открытая настежь дверь. В голове бежали и бежали кусочки, падали цветными пазлами вокруг и образовывали прекрасную, вдохновляющую и проникающую в самую душу картину. Он устремился в комнату и начал что-то стремительно набирать на компьютере, что-то записывать на попадающихся под руку клочках бумаги. Через час взъерошенный Домагой спокойно вышел на балкон. Получилось. Он отправил первую главу на сайт. Наконец-то он утрёт нос Кириэл. Да, пока только одна глава. Но он закончит, он завершит начатое — теперь-то он в этом уверен. Часы пробили полночь. — Сегодня не карета превращается в тыкву, — произнёс он в спящий город. — Наоборот, тыква превращается в ажурную, золочёную и богато украшенную карету. Пора отдохнуть от этого суматошного, так прекрасно закончившегося дня. Он тихо вернулся в дом и запер дверь.