Сорок второй

Лето 1638 г. Трактир «Золотая лилия» на краю Монервиля, небольшого городка на юге Иль-де-Франса, содрогался от ударов грома и мощных порывов ветра. Еще через какой-нибудь десяток минут гроза обрушилась на городок со всей силой, и теперь дождь стоял снаружи темно-серой стеной, бесконечными косыми струями поливая маленькие грязноватые стекла. Начало непогоды заставило нескольких прохожих нырнуть в светлое и сухое нутро заведения. Всем зашедшим тут же предлагались закуски, бутылка вина и бесплатное тепло небольшого зала с тяжелыми закопченными балками под низким потолком. Типичные для такого места ароматы горелой древесины, прогорклого масла, кислой капусты и конского навоза, смешиваясь в крепкий коктейль, обволакивали посетителей и дарили грубоватый, но живительный уют, в котором мог прийти в себя промокший и продрогший путник. В трактир одновременно зашли четверо. Трое дюжих мастеровых заняли столик у правого от входа окна, еще один посетитель подошел к длинному столу у гигантского очага и тяжело опустился на лавку. Трактирный слуга подскочил к нему, предложив перекусить. Гость молча кивнул и продолжил сгорбившись сидеть, глядя пустым взглядом в огонь. У левого окна за столиком не то дремал, не то спал мужчина, развалившись на стуле и вытянув перекрещенные ноги в высоких сапогах на колченогий табурет. Его лицо было почти закрыто широкополой шляпой. Судя по очищенным тарелкам и опустошенным бутылкам рядом на столе, этот человек заглянул сюда еще до грозы и теперь отдыхал после обильного завтрака. На миг внутренность трактира осветилась вспышкой молнии, а через пару мгновений грянул такой сильный раскат грома, что дремавший подпрыгнул и еле удержал на лице шляпу. В ту же секунду дверь отворилась, пропуская еще двоих мужчин. Оба были завернуты в широкие дорожные плащи, с которых ручьями стекала вода. Мужчина постарше осмотрелся и обратился к своему спутнику: — Сюда, господин Анри, сюда, поближе к огню! Тот, кого назвали Анри, последовал за первым мужчиной к камину и оба они заняли другой конец того же стола, который до них облюбовал одинокий путник. — Сегодня к вечеру, мой господин, если нам повезет, и погода наладится, мы будем в Иль-Форте. — Нет, Гуго, если нам повезет, и мы не будем лениться, то сегодня к вечеру мы будем уже в Париже. Гуго с сомнением покачал головой. — Только если загоним коней. Как я вам уже объяснял, сударь, таких лошадей, как у вас, в Париже и за тысячу пистолей не купишь, а я обещал вашей матери беречь не только вашу жизнь и ваш кошелек, но и ваших прекрасных лошадок. Должен вам сказать, сударь мой, что ежели мы отправимся на войну, других таких нам не найти, вы пока не понимаете, но в походе главное не оружие, а верный и надежный друг, которым является конь для рыцаря, так что ваша мать была совершенно права… — Гуго, — перебил его болтовню Анри, — моя матушка, которую я почитаю так же, как и моего покойного отца, осталась в Турени, и я, слава богу, больше не ребенок, так что отныне для тебя имеют значение только мои распоряжения. Впрочем, на этот раз ты, возможно, и прав. Эй, хозяин! Вина и что там есть съедобного из вашей стряпни? — крикнул Анри, передавая мокрую шляпу и плащ своему спутнику, которые тот поспешил пристроить на решетку рядом с камином. Гости, скинувшие верхнюю одежду, давали возможность получше себя рассмотреть, чем и воспользовался разбуженный постоялец. Не меняя позы на своем стуле, он сдвинул шляпу чуть на затылок и из-под ее широких полей принялся лениво разглядывать мужчин. Тот, что постарше, и которого называли Гуго, был еще крепким стариком лет шестидесяти в темном неброском платье. Его обветренное горбоносое лицо было украшено широкой седеющей бородкой, постриженной на манер Генриха IV, совершенно непохожей на то недоразумение, которое ввел в моду Людовик XIII. Осанка выдавала в нем военное прошлое, а обращение младшего спутника не оставляло сомнений, что этот мужчина был слугой при своем молодом господине. Сам молодой человек, которого скорее можно было назвать юношей, так как он едва ли достиг двадцатилетия, обладал весьма примечательным лицом — еще по-детски припухлым, но с тонкими правильными чертами. Его можно было бы назвать красивым, если бы не слишком маленький рот, который придавал лицу капризное и немного вздорное выражение. С первого взгляда было понятно, что этот молодой человек благородной крови, помимо внешности на это указывала и одежда, вдоль и поперек украшенная золотым шитьем, и ножны шпаги, щедро усыпанные драгоценными камнями. По довольному лицу хозяина трактира было видно, что он тоже высоко оценил благосостояние гостей. Он уверил, что его лучшие блюда будут к их услугам через считанные мгновенья, и поспешил на кухню самолично выполнить заказ. На короткие мгновения в трактире все смолкло, покой нарушала только бушевавшая снаружи непогода. В наступившей тишине вдруг стали слышны резкие повторяющиеся звуки. Сгорбленный путник у камина, на которого никто не обращал внимания, достал из мешочка на поясе золотую монету размером с луидор и теперь закручивал ее вокруг своей оси. Блестящий кругляшок вертелся все ниже и ниже с противным нарастающим дребезжанием и, когда наконец падал, его хлопком накрывала грязная ладонь, затем грубые пальцы снова ставили монетку на ребро и все повторялось. — Эй, милейший, — окликнул его Анри, — не могли бы вы перестать? Никакой реакции от путника не последовало, будто тот и не слышал. — Я к вам обращаюсь, милейший! — повысил голос молодой человек, — прекратите это! На этот раз путник вздрогнул и поднял мутный взгляд. Лицо мужчины было грязным и изможденным, соломенные волосы сальными прядями свешивались вдоль впавших щек. Водянистые голубые глаза равнодушно скользнули по лицу молодого человека. Ничего не ответив и подождав мгновение, путник вернулся к своему занятию. — Да черт тебя раздери! — воскликнул взбешенный Анри и с силой стукнул кулаком по столешнице. Стол на другом конце дернулся, и монета, не успевшая закончить очередной оборот, соскочила со стола и покатилась прямо в сторону Анри и его слуги. На этот раз путник проворно вскочил с лавки и попытался проследить за своим луидором. Но тот, сверкнув блестящим боком, просто исчез из вида. А взгляд путника уперся в нарочито выставленную ногу в сапоге тонкой кожи. Хозяин ноги невозмутимо рассматривал хозяина монетки. Последний, растерявшись и не смея озвучить свою догадку, замер на несколько мгновений. Потом, осмелев, решился: — Фаша милость, фы наступили на мой луитор, кашется… — пробормотал он с сильным немецким акцентом. — Понятия не имею, о чем вы, любезный. — О монетке пот фашим сапоком, фаша милость. — По-прежнему не понимаю. До того безвольное, лицо мужчины вдруг зло исказилось и он тихо, но твердо сказал: — Оттайте. — Попробуй, возьми, — Анри, которого ситуация явно забавляла, скривил губы в усмешке. — Господин Анри, — вдруг зашептал ему в ухо Гуго, — вам лучше остановиться. Молодой человек пренебрежительно дернул плечом, но слуга продолжил: — обернитесь-ка. Анри, чуть скосив глаза вбок, заметил, что трое мастеровых, до этого мирно беседовавших за бутылочкой вина, поднялись со своих мест и с неодобрением наблюдают представление. — Оттайте! — громко повторил в это время мужчина. — А скажи-ка любезный, — приподнимая ногу и с наигранным интересом глядя на монетку сказал Анри, — откуда у тебя такое состояние? Или это все, что тебе удалось заработать на службе у твоего Фердинанда, прежде чем французы накостыляли по вашим трусливым имперским шеям? Лицо немца побелело. Наглый мальчишка попал в точку, по обрывкам грязного красного шарфа легко угадывалась его принадлежность к армии Священной империи, разбитой наголову франко-шведской армией в недавней осаде приграничного Брайзаха. Анри, видя подтверждение своей правоты, улыбнулся, довольный собой и снова накрыл монетку сапогом. Ему представлялось, что и мастеровые, наблюдавшие за сценой, примут его сторону против чужака. Он не нуждался в их одобрении, разумеется, но поддержка других всегда приятна, особенно когда тихий внутренний голос начинает советовать прекратить этот недостойный дворянина спектакль. Однако лица мужчин по-прежнему оставались хмурыми. В выборе между национальной солидарностью и сословной они явно склонялись к последней. Солдатик был одним из них — обобранный и ободранный кусок пушечного мяса, до которого, как и до них самих, господам во все века не было ни малейшего дела. Мужчины переглянулись, самый младший положил руку на рукоятку ножа, заткнутого за пояс. Тишина в трактире сменилась гнетущим ожиданием развязки. Хозяин с блюдом в руке и с испуганным лицом застыл, улучая момент, чтобы вмешаться. В этот момент Анри, осознав, что вечно это продолжаться не может, приподнял ногу и кончиком сапога пихнул монетку в сторону немца. Тот, боясь подвергнуться новому унижению, колебался. Потом, решившись, стал медленно наклоняться за золотым, и тут Анри, желая оставить за собой последнее слово, не удержался от замечания: — Однако, привычная поза для труса и дезертира. Немец, уже бледный от унижения, побелел совсем, но уже от ярости. — Я не тесертир, францусский щенок! — солдат быстрым движением извлек нож из-за голенища и резко распрямился. Анри тотчас же вскочил с места и схватился за шпагу, Гуго встал спиной к хозяину, в руках двух мастеровых сверкнули ножи, третий сватил бутылку вина за горлышко, готовый нанести удар. — Господа, господа, — пытался вмешаться трактирщик. — Я взываю к вашему благоразумию! Его никто не слушал, солдат сделал полшага по направлению к Анри, держа перед собой нож в вытянутой руке, и застыл, не решаясь напасть. По всем законам драка с дворянином могла закончиться только одним исходом — виселицей для простолюдина. Напряжение в трактире достигло пика и неизвестно, чем бы в итоге обернулось дело, если бы в этот миг в игру не вступила еще одна фигура. Мужчина, час назад дремавший под звуки грозы и некоторое время наблюдавший за тем, что происходит, легко взмахнул со своего места, пересек зал и хладнокровно встал между участниками ссоры, показывая им пустые ладони в знак того, что безоружен. Потом в полной тишине он быстро наклонился, подобрал монету и протянул ее солдату. — Возьми, приятель, ты, кажется, потерял. — И вложил луидор в свободную руку растерявшегося солдата. — Послушай, я офицер и участвовал в той Рейнской кампании, и я верю тебе — ты не трус и не дезертир… Вы дрались как храбрецы. И не твоя в том вина, что Фортуна в тот раз была не на вашей стороне. Так что спрячь-ка лучше нож, дружок, не доводи себя до греха. Разве для того ты выжил, чтобы твое туловище болталось на главной площади этого славного городишки? — Мужчина говорил мягко, но властно, как человек, привыкший отдавать приказы. Солдат ошеломленно посмотрел на него, затем, словно приходя в себя, оттер пот со лба дрожащей рукой, отступил назад и медленно заткнул нож обратно за голенище. — Вот так, приятель, вот так, — ободрил офицер. — Эй, хозяин! — обратился он затем к трактирщику, — вашего лучшего вина храброму солдату, я угощаю моего друга — как тебя звать, дружок? — Якоп. — Отлично, Якоб, выпей за мое здоровье! — Спасипо, сутарь, непременно! — сказал Якоб растроганно, и его угрюмое лицо вдруг осветилось искренней улыбкой. Хозяин, довольный тем, что буря миновала его владения, благодарно посмотрел на офицера, затем метнулся в погреб и притащил две бутылки, одну добавив от себя. От себя же присовокупил свежую буханку хлеба и большую голову сыра. Якоб с хозяйскими дарами присоединился к компании мастеровых, из которых только младший сожалел о том, что славная потасовка не состоялась. Офицер же отошел обратно в свой уголок, нацепил перевязь со шпагой, нахлобучил шляпу и накинул плащ, готовясь тронуться в путь. Непогода к этому моменту отступила. В умытое окно сквозь густой пар, поднимавшийся от влажной земли, пробивались яркие полосы света. — Сударь, — негромко окликнули офицера. Тот обернулся. Перед ним стоял Анри. — Я хотел бы поблагодарить вас. Надо сказать, что ваше вмешательство было весьма своевременно. — Я тоже в этом уверен, сударь, — ухмыльнулся офицер. — На будущее помните, что в трактирах шпага против ножа и увеститой бутылки по макушке не имеет преимуществ. — Это вряд ли сударь, — тут же вскинулся юноша, — я прекрасно владею шпагой, чтобы бояться каких-то молодчиков. — И напрасно, сударь. Хотя дело ваше. Говоря откровенно, я волновался не о вас, а о бедном парне, на которого вы взъелись на пустом месте. Вы слишком молоды, сударь, чтобы судить тех, кто не по своей воле и не по своим приказам проливает кровь в сражениях. Юноша покраснел. — Я не настолько молод, чтобы нуждаться в нравоучениях, сударь! — с горячностью заявил он. — В самом деле? — насмешливо ответил офицер. — А я уверен, что вам бы очень не повредило прислушиваться хотя бы к своему слуге. Впрочем, вы правы, воспитывать вас не мое дело, да и поздновато мне за это браться. — Офицер отвесил собеседнику шутливый поклон и быстро вышел из трактира. Снаружи он отыскал под навесом свою лошадь, проверил сбрую, подтянул подпругу и привычным движением вскочил в седло. В этот миг дверь трактира с треском распахнулась и из нее выскочил Анри. Ноздри его раздувались от гнева. — Сударь, мне кажется, мы не закончили разговор! — воскликнул он. — Мне кажется обратное, молодой человек! — Вы дворянин, сударь, и поэтому должны знать, как принято решать разногласия у людей нашего звания! — Проклятье, сударь, я как раз дал вам возможность уклониться от таких решений, и очень сожалею, что вы ею не воспользовались. Но извольте — вы найдете меня в Париже, куда вы, судя по всему, направляетесь, хотя с вашим талантом затевать ссоры я сомневаюсь, что вы вообще уедете дальше этого городка. А теперь прощайте! — крикнул офицер и пришпорил коня. Проскакав пару миль, мужчина отпустил поводья, и поехал медленно, наслаждаясь погожим днем. От утреннего ненастья не осталось и следа, даже канавы, наполненные водой, по краям начали стремительно подсыхать. Воздух был пропитан густыми запахами испарений от влажной земли и трав. Легкий ветерок колыхал блестевшую на солнце изумрудную листву, вокруг разносился многоголосый щебет птиц, славивших очередную победу сил света над силами тьмы. «Неужели я был таким же заносчивым болваном, как этот Анри, когда приехал в Париж», размышлял вполголоса офицер, «надо будет как-нибудь расспросить об этом у Атоса». При этом имени лицо мужчины привычно осветила грустная улыбка. Он не видел друга уже семь лет, а остальных двоих и того дольше. Стыдно было признаться, но он уже начинал забывать милые черты друзей, помня их больше по поступкам и манере выражаться. На печальный лад офицера настраивал и сам характер его путешествия. Три недели назад он получил тревожное письмо от старенького слуги о болезни отца и поспешил испросить первый в жизни отпуск у де Тревиля. Он мчался день и ночь на юг Франции, но успел только увидеть остывающее тело родителя. Три дня провел он с рыдающим слугой, утешая его, как умел, и организовывая достойные похороны. Все время в своем маленьком поместье гасконец наблюдал следы разрухи и запустения, и ему была невыносима мысль, что он за годы службы не скопил достаточно средств, чтобы содержать наследный дом и хозяйство в приличном виде. Мужчина прервал свои невеселые размышления, когда его чуткое ухо уловило топот приближающихся всадников. На другой конец полянки, которую он почти уже пересек, выехали два всадника, которых офицер тут же узнал. Впереди летел Анри, за ним его слуга. — Стойте, сударь, стойте! — закричал юноша, красный от волнения и быстрой езды. — Мы не успели друг другу представиться, мне будет трудно отыскать вас в Париже среди полумиллиона человек. «Черт возьми, он безнадежен», — с досадой подумал офицер. — Да это было бы и к лучшему, сударь, поверьте, в вашей жизни меньше дней, чем у меня было дуэлей. А число побед разумеется совпадает с числом дуэлей, иначе я бы не имел чести с вами тут беседовать. На юношу эти слова не произвели ровно никакого впечатления, вот Гуго, который с самого начала оценил, с кем они имеют дело, подъехал к своему господину и отчаянно зашептал ему что-то в ухо. Анри только отмахнулся. — О да, сударь, — презрительно ответил Анри, — и именно поэтому мне кажется странным, что такой опытный дуэлянт упорно не желает назвать свое имя. В таком случае давайте покончим с этим сразу же, здесь и сейчас. — Хорошо, молодой человек, — произнес мушкетер, наконец закипая, — если сегодня у вас по плану завершить свой жизненный путь, то вы имеете право знать того, кто вам в этом поможет. Мое имя шевалье д’Артаньян, я лейтенант королевских мушкетеров. А ваше имя я и так знаю, вы Анри де Рюзе, младший сын маршала д’Эффиа. Анри пораженно уставился на него. — Я знавал вашего отца, мир его праху, и старшего брата, Антуана, к которому теперь перешла фамилия вашего батюшки, а у вас герб дома Эффиа на попонах и эфесе шпаги, сударь, — объяснил гасконец, слезая с лошади. На этот раз Анри заколебался, но мушкетер уже обнажил шпагу и встал в позицию. Юноша тоже спешился и вынул шпагу из ножен. Противники скрестили шпаги и сделали несколько пробных движений, проверяя реакцию друг друга. Первым проявить себя д’Артаньян дал Анри, и тот не заставил ждать, сделав стремительный выпад в сторону мушкетера. Обладай д’Артаньян меньшим опытом, его соперник уже праздновал бы победу, всадив гасконцу шпагу между ребер. — Неплохо, молодой человек, неплохо! — воскликнул д’Артаньян, вернувшийся в позицию. — У меня был прекрасный учитель, сударь! — с гордостью ответил юноша. — Стало быть, вы без труда ответите на это! — и д’Артаньян, сделав обманное движение шпагой вправо, молниеносно поменял направление одной кистью руки и кольнул соперника в плечо слева. Тут же раздалось два крика, юноша вскрикнул от неожиданности и боли, а в крике Гуго было полно отчаяния и страха. Д’Артаньян отступил на шаг, дав возможность юноше передохнуть или (это стало бы неожиданностью!) признать поражение. Надо сказать, что с лихих времен осады Ла-Рошели и стычек с гвардейцами в парижских закоулках, отношение д’Артаньяна к дуэлям весьма изменилось. Побывав на полях всех знаменитых кампаний того времени, поучаствовав в массовых смертоубийствах, мушкетер не то чтобы стал больше ценить жизнь, но стал менее терпим к вещам бесмысленным, к ним же он отнес и глупые поединки из-за пустяков. При этом репутация д’Артаньяна как опаснейшего дуэлянта сохранялась, и поэтому предложений прогуляться в Булонский или Венсенский лес он получал не больше, чем пару-тройку в год. Заканчивались встречи чаще всего тем, что соперники братались в ближайшем кабаке за бутылкой вина, наскоро перевязав свои царапины при помощи секундантов и слуг. День был прекрасен, и никакого желания омрачать его убийством мальчика у мушкетера не было. Поэтому, желая побыстрее с этим покончить, при следующем выпаде Анри д’Артаньян сильнейшим ударом выбил шпагу из рук молодого человека. Та отлетела шагов на десять. Оба соперника ринулись в том же направлении. Д’Артаньян оказался проворнее и первым завладел трофеем. Анри попытался отнять свое оружие и выхватить ее из цепких рук гасконца, но д’Артаньян с силой оттолкнул его, и Анри не удержался на ногах. — Достаточно, молодой человек! — крикнул д’Артаньян, отступив на шаг. — Умейте признавать поражение, и не превращайте дуэль в мужицкую возню. Ваша шпага у меня, все закончено. Анри медленно поднялся, потный и красный от схватки и унижения. — Достаточно, — повторил д’Артаньян. — Ваша шпага мне ни к чему, заберите ее и ступайте с Богом. — И мушкетер протянул оружие юноше. Анри скрестил руки на груди, вздернул подбородок и отрицательно мотнул головой. На лице застыло упрямое выражение, а рот сложился в тонкую злую линию. Благородный жест гасконца не смягчил его, а только еще больше уязвил гордыню. — Ну что ж, — произнес д’Артаньян, воткнув чужую шпагу в землю. — Тогда прощайте! — Мы еще встретимся, — пробормотал юноша. — Упаси вас Бог, — холодно ответил мушкетер. — Вы мне достаточно надоели, черт побери! Я вас просто убью. Хотите не только лаять, юноша, но и кусать, учитесь выбирать себе соперника по зубам. Вытерев свою шпагу пучком травы и вложив ее в ножны, мушкетер развернулся на каблуках и подошел к лошади. — Сударь, храни вас господь! — донесся до д’Артаньяна тихий возглас Гуго. Мушкетер кивнул, взлетел в седло и погнал что есть мочи в Париж, считая, что сегодня компанией взбалмошного юноши и его слуги он сыт по горло и лишая себя всякой возможности снова в ней оказаться. В 8 часов вечера он был последним, за кем захлопнулись Сен-Жерменские ворота Парижа в тот день.