Небо цвета раухтопаза

Облака напоминают кристаллы раухтопаза: дымчатые, меняющие цвет от белёсо-серого до почти чёрного, с едва заметным коричневым оттенком. Словно мечи и копья, устремились к земле потоки дождя — то души погибших воинов проклинают выживших врагов, пытаясь достать их призрачным оружием, уже не способным ранить. Многие тысячи пали в бою, столько же умрут от ран позже. А сколько погибнет потом, потому что мы не победили? Теперь я знаю — надежды нет. Я смотрю на людей — тех, что остались верны, тех, что лежат при смерти, чьи раны загноились, и боль нестерпима, вряд ли они переживут эту ночь, смотрю и завидую им: меня тоже достала сталь врага, но плоть срастётся, не оставив надежды на гибель в честном бою — том, в который я верил так искренне, как никогда и ни во что. Я жив, а другие мертвы: эльфы, гномы и люди, верные и предатели, храбрые и дрогнувшие, достойные и жалкие, те, кто шёл, и те, за кем шли. Они погибли, сохранив веру в победу. Светлую надежду, которой мы, выжившие, теперь лишены. Действие снадобий от боли слабеет, и небо перестаёт быть чётким. Теперь облака цвета раухтопаза наливаются кровью, пульсируют и смазываются, кружатся, разлетаясь против ветра, едва заметный сквозь тучи дневной свет до слёз режет глаза. Небо меняет очертания, боль рисует в серо-багровой мгле лица, которые больше не суждено увидеть рядом, и, сдавливая дрожащей от горячки рукой рану на плече, я задаю в пустоту один лишь вопрос: почему мёртв единственный достойный жить? Почему до сих пор все эти лжецы, лицемеры, подлецы и подхалимы отравляют воздух своим смрадным дыханием? Почему Финдекано остался лежать, втоптанный в грязь с пробитой головой, а трусливые самовлюблённые гордецы, готовые бросить брата в беде ради власти, снова избежали смерти? Ответа не будет, но не спрашивать я не могу. Небо устремилось к земле, вращаясь быстрее. Пора вернуться в госпиталь, пока жар не свалил с ног, пока глаза видят, куда идти. Враг наступает, ещё немного, и Химринг снова будет осаждён. Сможем ли отбиться в этот раз? Я должен хотеть победить, должен поддерживать тех, кто всё ещё способен держать оружие, чьи руки не обессилели от ран и страха. Смогу ли? Не знаю. А небо молчит. Кто же прольёт обещанные нам бессчётные слезы? Я — больше нет: плен иссушил душу до трещин, подобных тем, что рвут в клочья выжженную небесным огнём безводную землю. Близкие павших? Вряд ли: теперь я знаю, как выглядит настоящее горе — оно безмолвно и сухо, как мёртвая пустошь. Горе молчит и улыбается. Шутит. А потом убивает. Возможно, пророчество исполнят тучи цвета раухтопаза, смыв бессчётными слезами с земли кровь, грязь и веру в справедливость. Небо зарыдает в порыве лживой скорби, которая быстро забудется. А, быть может, облака плачут от смеха. Пожалуй, это единственное, во что я готов поверить.