Праведный гнев

      Лес не молчит. Всё гудит. Всё трясётся. Земля и деревья стонут, птицы гаркают тревожно, будоража людские души. Он слышит пение смерти. Он чувствует запах крови. Каждой клеткой тела ощущает близкую к нему гибель, стоявшую позади. Он видит конунга Харальда, припавшего к ногам своей драгоценной жены Астрид. Она режет его прекрасные волосы. На лице Харальда пляшет любовь, по лицу Астрид тяжело ступает боль. Он видит брата Хвитсерка. Хвитсерк, широко раздувая ноздри, точит топор и мысленно проклинает его. «Будь ты проклят, Ивар, будь ты проклят», — шепчет сознание Хвитсерка, и Ивар слышит эти слова так, будто они и вправду звучат. Для всех эта битва — угнетение душ. И лишь его сердце бешенным ритмом бьёт от предвкушения всеобщих страданий, боли, от всеобщей ненависти, сочащейся из раскрытых в крике ртов, из тел, проткнутых мечом, льющейся из глаз потоком горячих слёз. Им всё равно не удастся понять его. А он и не пытается их понять уже давно. У всех дрожат руки. У всех дрожит голос. Тела натянуты. В горле застыли комки. В животе свернулся завтрак. Но лишь для Ивара это музыка. Громкая, бурная, как горная река, пылкая. Музыка биения его сердца. Музыка рока его отмщения. Как будто он один здесь Викинг, верящий в Одина и Вальхаллу, а все остальные трусливые христиане. Сигналы рогов поднимаются из глубины его души, за ними следует мощный бой барабанов. Эти звуки чужого страха смешиваются с ядовитой его злостью. Гнев огнём жалит его ладони, и он смыкает их в кулаки до хруста так, что кажется, Хвитсерк поворачивается на этот хруст, но его взгляд снова теряется на лезвии топора, от которого летят искры. Гнев кусает, режет кожу, раздробляет череп. Ивар готов отдать на откуп этому несуществующему богу всех, кто его окружает и даже самого себя. Сама Смерть не имеет над ним такого влияния, как Гнев.       «Всё решать тебе, Ивар», — сказал Бьёрн, полагая, что от его слов нечто изменится. Глупцы всегда так полагают. Но глупее всего то, что каждый винит исключительно его, Ивара, в творящихся бедах. Такие несчастные, глупые люди. Лагерта, Бьёрн, Уббе… так уверены в своей правоте и так не правы.       Ивар чувствует, как тело охватывает мелкая дрожь. Он поднимает глаза к небу, ища в облаках утреннего тумана Одина, что подсказал бы ему ответ, прав он или нет. Тишина звучит в ответ. Ни карканья ворон, ни шелеста листвы. Лишь звуки приближающегося боя, лишь беззвучные переступания с ноги на ногу самой Смерти. Когда Хвитсерк хлопает его по плечу, Ивар поднимается и, не глядя ни на кого, будто в его армии лишь он один, ступает к полю. Харальд целует Астрид, а та, ни живая ни мёртвая, тупо прижимается к нему, и слёзы блестят росой на её щеках. Ивар желает ей смерти. Ей, Харальду, Хвитсерку, франкам, что примкнули к ним благодаря дяде Ролло, которого Ивар никогда не знал. Ролло не знал Ивара, он беззаботно помогал Хвитсерку. Опьянённый гневом, Ивар ступает ровнее. Словно кто-то поддерживает его. Словно мать берёт его на руки, кружит, а потом прижимает к себе и улыбается, называя его «мой милый Ивар».       Сталь в его руках гудит от его ярости. Воздух около него вибрирует. И никто не решается подойти к нему с каким-нибудь подбадривающими словами. Все стараются убежать прочь, подальше от него, как от заражённого смертельной болезнью. Каждый так мелочен перед его ненавистью. Так жалок. Как этот христианский бог, распятый на кресте. Ивар благодарит их за это и проклинает одновременно. Ни у одного нет его щемящей боли. Никто не сможет её забрать. Никто, кроме этой Войны.       Наконец, бой начинается. Поле оглушают крики нескольких тысяч викингов. Поле озаряется серебряным блеском нескольких тысяч мечей и топоров. Поле оглушается ударами щитов о щиты.       Это сражение все кликали Рагнарёком. Наивные, как дети. Рагнарёком, устроенным Иваром Бескостным. Но они сами его устроили.       Лагерта нападает молниеносно с воительницами. Она сражается доблестно, вкладывая все свои силы, но она не чувствует, что желание Ивара отомстить гораздо сильнее её низменного желания победить. Она винит Ивара во всём, но если бы Лагерта не убила Аслауг, если бы она сразилась в честном поединке, ничего бы не произошло. Но у воительницы, какой бы сильной её ни считали простолюдины, не хватает сил, чтобы признать свою вину. Война — стихия Лагерты. Мечи и щиты — её кровные братья. Слишком мелочно и бесчестно для столь прославленной воительницы было убивать Аслауг, не имеющую и доли тех сил и талантов, какими наделена Лагерта. Ивар даровал ей честный бой. Бой, в котором нет слабых дев и женщин, не бравших в руки меча. Он даровал попытку искупить вину. Почему же все так упрямо клянут его за это? «Лагерта, ты ведь сражаешься с равными тебе».       Ивар улыбается, видя, как Лагерта убивает свою любовницу и жену конунга Харальда Астрид. Он видит, как утрата вонзается в её тело топором и расчленяет воительницу до того, что она немощно оседает на колени и плачет, склонившись над Астрид. «За то, что ты, не имея прав на Каттегат, захватила его. За мою мать», — мысленно произносит Ивар и не сомневается — Лагерта слышит.       Ивар улыбается, когда Бьёрн теряет сына. Пусть и приёмного. «За то, что ты сказал, будто я должен забыть убийство моей матери», — посылает ему Ивар.       Ивар улыбается, видя, что Уббе не может убить Хвитсерка. Но это не улыбка радости. Это оскал гнева. Его догадка о том, что Хвитсерк сожалеет о выборе стороны, подтверждается, ибо Хвитсерк даже не замахивается для нанесения удара.       Они все бросают поочерёдные гневные взоры на него, но что их гнев сделает с его гневом? С его болью?       Стоны, звуки ударяющейся друг о друга стали, плач, утробные крики, густой запах крови — всё это лечит его глубокую незаживающую рану, и Ивар, глядя на обагрённое красным поле битвы, кусает губы. «Вы сами во всём виноваты, дурни», — будто сожалея, говорит он им, заглядывая каждому воину в глаза, мёртвым в том числе. Скоро вороны слетятся на пир. Сожрут кишки, отрубленные головы и руки, что уже начинают гнить.       «Если бы ты меня убила, когда я тебе предлагал, Лагерта, все остались бы живы», — Ивар наклоняет голову. «Но ты посчитала меня жалким калекой».       Если бы она убила его тогда, он бы поблагодарил её за воссоединение со своей матерью. Со своей прекрасной матерью Аслауг. Потому что с её смертью любовь к кому-либо ушла из его жизни. А без любви никто не жив. Ивар закрывает глаза, не слыша приказа Бьёрна стрелять. Он слышит её тёплый голос, чувствует нежный запах, вновь прикасается к её руке губами, и в ответ она улыбается и плачет, но не умоляет его остановиться. И это для него — лучший знак. Лучше, чем тот, что дал бы ему Один. Ивар, наконец, вступает в битву. Окрылённый своим гневом, он выходит к воинам, отбрасывает костыль и произносит воодушевляющую речь, не понимая, что говорит сам, но говорит так уверенно, что все с готовностью отвечают ему: «Да». Они — орудия его праведного гнева, как Харальд, Хвитсерк, Астрид, как топоры, мечи и щиты, как его колесница, и неважно, на что они согласны. Они лишь перенимают его боль.       Бьёрн посылает стрелы, но Смерть давно бродит вдалеке от Ивара, поедая останки павших, выклёвывая их внутренности. Она подбирается к Бьёрну, не взирая на его прозвище Железнобокий. Она топает ногами франков, выбегающих из-за спины Ивара, и Бьёрн, будто разглядев пустые глазницы Смерти, приказывает отступать.       Ивар понимает, что Смерть шла не за ним.       Она встала у него за спиной, глядя на убегающих, стиснула плечо и сдавленно улыбнулась, как не улыбалась никогда. Ивар поцеловал её костлявую руку.