Уча ее словам

— Это ступеньки, — осторожно говорит Эрик немой девушке; та одаривает его ослепительной улыбкой, а следом с превеликой сосредоточенностью рассматривает лестницу. Она очень странная, эта прелестная девушка с длинными рыжими волосами, которая словно бы не знает, что представляет собой половина вещей, которые все остальные люди воспринимают как нечто, само собой разумеющееся. — Это вилка, — говорит он ей за ужином. — Ей едят. Вот так. — И он обхватывает ладонью ее пальцы, направляя вилку с нанизанным кусочком цыпленка прямо к ее рту. Она жует, глотает и улыбается ему той же сияющей улыбкой. Эрик понимает вдруг, что не отпустил ее руку, и поспешно разжимает пальцы. Кожа у нее мягкая и теплая, и она в самом деле очень хорошенькая. — М-м-м. Это рубашка, — говорит он ей, когда она наклоняется к нему и принимается тщательно изучать его одежду. По всему его телу разливается жар. Она сжимает полу его рубашки между пальцами и проводит тканью по лицу. Он сглатывает и отстраняется, напоминая себе, что спать с кем угодно — плохая идея для наследного принца, и тем более — с немой девушкой из ниоткуда, не имеющей представления о том, как устроен мир. — Это штаны, — ухитряется выдавить он, когда она проводит ладонью вдоль его бедра. Он крепко вцепляется в подлокотники кресла и через силу раздвигает губы в улыбке — чтобы она не догадалась, что прикосновение ее маленьких, горячих ладоней посылает весьма недвусмысленные чувственные сигналы определенным областям его тела. А следом, потому что эта девушка не знает, когда надо остановиться, не имеет понятия о человеческих правилах приличия, она кладет руку прямо поверх весьма заметной — к несчастью — выпуклости на его бриджах и вопросительно выгибает бровь. Эрик издает тихий звук отчаяния. Она, должно быть, не понимает, что делает. И у него не должно возникать таких… побуждений. Но, боже ж мой, он так сильно ее хочет. Ее пальцы отыскивают завязки его штанов и расправляются с ними; он сидит без движения, как будто руки присохли к подлокотникам, а она между тем стаскивает с него штаны и пристально изучает то, что ей открылось. И, боже мой, не мог он разве выбрать другой день, чтобы надеть узкие штаны, под которыми невозможно носить ничего еще, и он мучительно, отчаянно возбужден, а она обхватывает его стоящий член ладонью — и его перемыкает. — Это — мужской член, — шепчет он, подхватывая ее на руки — до чего она легкая! — и несет к себе в спальню. Она охотно обвивает руками его шею, прижимается к нему так, словно знает, чего он хочет от нее, и хочет того же, и он разрешает себе забыть, что она — немая и даже вряд ли понимает, что происходит. Вместо того, чтобы думать, он опускает ее на постель и стягивает позаимствованное платье с ее гибкого тела, беззастенчиво восхищаясь ее красотой, а она потягивается всем телом и широко ему улыбается, глядя полными любопытства глазами, как он раздевается сам и тоже ложится на постель. Ее руки такие мягкие, когда она касается его, и он называет части тела, до которых она дотрагивается, чтобы как-то удержать себя под контролем. — Грудь… предплечье… живот… бедро… Он замолкает, издав шипящий звук, когда она вновь обхватывает рукой его член и заинтересованно поглаживает. Без сомнения, следовало бы дать ей возможность изучать его тело, сколько захочется, но боже, он не может ждать, так что он вновь опускает ее на спину и пристраивается между ее ног так, словно там ему самое место. Она разводит ноги достаточно охотно, хотя в ее глазах читается некоторое недоумение, и он понимает: должно быть, она девственница, но когда он касается нежнейших ее частей, она оказывается там теплой, влажной, раскрытой, так что он успокаивает свою совесть тем, что указывает на себя и произносит: — Вот это входит вот сюда. — Объяснение сопровождается легчайшим толчком пальцев внутри ее складок, и она распахивает глаза, а следом ее ноги раздвигаются еще шире, она раскидывает руки и кивает, кивает, кивает, улыбаясь во весь рот, утверждая так недвусмысленно, как только может без помощи слов: да, он может сделать это. Он скользит в нее без малейшего затруднения, как будто и должен там быть, и она издает под ним едва слышный звук, задыхающийся всхлип, и он гладит ее роскошные волосы, и целует ее — снова и снова — по мере того, как толкается в нее, и она обвивает его ногами, улыбается и отвечает на поцелуи: такая готовая и чудесная, и мир целиком прекрасен. Когда он уже истощен и доволен, он растягивается на спине — голова немой девушки покоится у него на груди, — и глядит в потолок. В голове у него одна мысль: благодарение богам, что он решил показать ей дворец сам, не передоверив эту задачу никому другому.