Светодиодами укомплектованные миры

— И куда мы едем? — спросил Эдди, барабаня пальцами по бардачку между задними сиденьями. — Я как раз гуглю, — помахал смартфоном сидящий рядом Ричи. Он улыбался так, что щеки упирались в очки снизу. — Теперь мы должны выбрать менее всратый бар, согласен? — Да и тот не был всратым, Ричи, это ты начал перепевать скорпионовскую нетленку, решив, что это караоке. — Скажи спасибо, что не Металлику. И там по телику шла песня и слова внизу, любой бы так подумал! — Любой бы подумал, что это просто клип с субтитрами включили, ты заметил там хоть один микрофон? Никто не пел вообще, понятно, почему нас оттуда выперли! Ухмылка у Ричи надтреснулась, дернулась уголками. — Ну извини, — сказал он. — Такой я дурак, значит. Он уперся ботинками в край сиденья, положил ладони на коленные чашечки и стал совсем похож на большого ребенка. Эдди не очень любил детей, на самом-то деле — они были крикливыми, опционально морщинистыми и вечно куда-то вляпывающимися. У них отовсюду что-то текло. Они могли ковыряться своими маленькими ручками в песочке на пляже, а потом совать их тебе в лицо. Посмотри, папочка, я слепил куличик из собачьего говна и стафилококка. Завтра у тебя полезет гной из ушей, папочка, а через два месяца тебе отрежут ноги. Еще на них требовались силы и терпение. Если последнего у Эдди был профицит, то с первым дела обстояли хуево. В общем, детский вопрос составлял эддиево самое большое и единственное вербально высказанное расхождение с мнением Майры, которая еще на заре знакомства выбрала их гипотетическому плоду любви языковую школу и сюсюкала над каждым подсунутым ей нативной рекламой изображением младенца. Но вот Ричи — такой же крикливый (заткнуть его, что тушить пожар чайной ложкой), морщинистый (ладно, всего лишь гусиные лапки возле глаз и три продольные кривые складки на лбу) и вляпывающийся (только что попал в черный список еще одного бара) отвращения не вызывал. Он как-то так ладно встроился со всеми своими разнокалиберными качествами в жизнь Эдди, словно и был там всегда, просто не отсвечивал. Эдди не мог на него серьезно и долго злиться. На Майру мог, на покойную матушку мог, на исчезнувшего отца мог, на гострайтеров своих, на фанатов, которые поджидали у черного входа после концерта, на менеджера, на новую неудобную студию для репетиций, на доставщиков с Амазона, на мировое правительство — он вообще часто злился, но осторожно, и никто не замечал. А на Ричи — нет. Хотя тот делал такую хуйню иногда. Например, драл горло в баре, который и близко караоке не был. Слава богу, никто их не узнал. Ричи, точнее. Эдди сливаться с толпой любил и умел. — Да все нормально, — наконец, выдал он. — Некоторые после семи коктейлей даже говорить не могут. Ричи снова заулыбался. Так просто и быстро, словно его включили в розетку, и у Эдди почему-то кольнуло в сердце. Он знал Ричи чуть больше шестидесяти дней — в какой из них ему стало важно чужое настроение? В самый первый? Когда Эдди неприкаянно стоял перед двухметровым аквариумом на чьей-то стремной и важной вечеринке, пялился на рыбок и ждал, когда можно будет свалить, а Ричи подошел слева, толкнул локтем и спросил, почему он такой жестокий. Эдди спросил: — Что? Ричи указал подбородком на канапе с черной икрой, которым Эдди зажевывал свое одиночество: — Чувак, ты пожираешь ребятишек на глазах их мамок, ты в курсе? Они засмеялись, как два придурка, и только потом узнали друг друга. Завсегдатай вечерних ток-шоу и человек с самыми разбираемыми на мемы остротами Ричи Тозиер. Внезапно взошедшая звезда первых полос с бархатным голосом и отвязным репертуаром Эдди Каспбрак. Очевидно, их пути должны были пересечься только в рамках ежемесячного рейтинга популярности медийных персон. В реальности Ричи свистнул у официанта целый поднос с шампанским, вытащил Эдди на балкон, и они до четырех утра обсуждали непонятно что. Наверное, вообще все. Как будто встретились снова. Эдди по началу еще придерживался имиджа, но неожиданно расслабился настолько, что начал протирать платочком перила, чтобы на них облокотиться. Потом вспомнил, что насчет этого говорила менеджер. Людям нравятся крутые сдвиги по фазе, чтобы прям страсть, ярость и достойная смена Билли Миллигану, а заурядные скучные боязни микробов и депрессии вызывают только немонетизируемую брезгливость и репутацию зануды. Ричи посмотрел на него внимательно, повертев между пальцами тонкую ножку бокала, потер себя за ухо и спросил: — Может, сходить надергать тебе салфеток с туалета, а то так и будешь мучаться? Вот так все и началось. — О чем задумался? — поинтересовался Ричи. Он расшнуровал ботинки и влез на сиденье с ногами, прижавшись плечом к плечу Эдди. На Эдди была байковая толстовка — ноябрь все-таки, а на Ричи только футболка с лого Лед Зеппелин. Погода для него являлась чем-то вроде социального конструкта, который легко игнорировался при желании. — Жду, пока ты наметишь наш дальнейший маршрут, — соврал Эдди. Ну то есть он же не мог сказать, что вот, мол, вспоминаю нашу первую встречу и преисполняюсь сентиментальной благодати. Звучало как-то не так (или слишком так). — Я придумал: хочу свозить тебя в Даунтаун, там есть такой ресторанчик… Их винная карта — это произведение искусства. Ты, наверное, его знаешь, там все под фьюжн, и столики даже на крыше. — Ричи пощелкал пальцами. — На языке вертится название. Эдди пожал плечами. — Без понятия, если честно. Из дома он ездил только в студию, из студии — на концерты. Промежуточные звенья организовывал Ричи, а до него Эдди несолидно складировал у себя в шкафу спонсорские кожанки, даже не особо пытаясь где-то в них мелькнуть. Та самая вечеринка с аквариумом стала чуть ли не единственной его вылазкой в свет за несколько недель. Менеджер бесилась: надо раскручиваться, делать имя, становиться вхожим в большие круги и круги поменьше, а Эдди все обещал ей, что скоро-скоро начнет. Неожиданная головокружительная карьера не стала панацеей, не превратила его из душного ипохондрика в сердце компании и социальный магнит. У Эдди не было загадочного блеска в глазах, свернутой в трубочку десятки в нагрудном кармане, шести детей от пятнадцати женщин: пять лет он видел только страховые полисы и одинаковые проштампованные контракты. Орать в микрофон на сцене, выплескивая звуками то, что не получалось сказать словами, удавалось куда лучше. Ричи уже успел всунуться в окошко межсалонной перегородки машины и показать своему водителю адрес с экрана. Потом он шлепнулся на сидение обратно, потянулся, стукнув Эдди коленкой и тут же по ней постучав в знак извинения. — Сегодня у нас по гороскопу «хорошенько нажраться»! Ричи кинул телефон на сидушку напротив и, оживленный, довольный, повернулся. Ехали по трассе, и отблески проносившихся мимо фонарей отражались на стеклах его очков. — Послезавтра с утра я еду на предзапись нового и-пишника, — предупредил Эдди. — И лучше мне там петь, а не заблевать всю студию. — Да ладно тебе, всем рокерам на роду написано никогда не трезветь до конца, — Ричи пощелкал по панели рядом, опуская пониже стекло. — Я неправильный рокер, — сказал Эдди. — Я не покончил с собой в двадцать семь и, мало того, собираюсь дожить минимум до шестидесяти. Ричи захихикал. Он часто смеялся, когда Эдди околошутил, и это было даже приятно: все-таки признанный стендапер, а не хрен с горы, значит, что-то Эдди еще может. Майра в подобных ситуациях просто снисходительно кивала, ожидая, что такие попытки в юмор пройдут и излечатся сами по себе, как остаточный постпростудный кашель. Практически на каждое событие в жизни Эдди у нее был один схожий анамнез — блажь, экзистенциально-кризисная придурь. К резкому повороту в смене деятельности бойфренда она отнеслась спокойно, хотя и без энтузиазма, уверенная, что рано или поздно все вернется на круги своя. Поголосит немного и перестанет, перебесится. Иногда Эдди завидовал ее монументальной хладнокровности и искренней самоуверенности, идеально ровной окружности никогда не переступаемых жизненных границ. У матушки была такая же линейная философия, и они с Майрой в разные временные периоды заземляли Эдди, не давали ему, наверное, улететь куда-то в ебаный эмпатический космос чувств и ощущений, вписывали в рамки. По окну стукнуло. Эдди повернулся — начинался дождь. Теперь мимо бежали бизнес-центры: десятки этажей в стеклянной броне, подсвеченные снизу болезненно-белым операционным светом. Крыши утыкались в туман, ночь разбивалась о зеркальные прямоугольники облицовки, отражаясь в них густо и матово. Эдди тут практически не ездил и уже отвык от антиутопичных панорам деловых районов Эл-Эя. В машину потянуло сырым сквозняком. — Подними стекло, еще простудишься, — посоветовал Эдди. Ричи передернул плечами и ничего не сделал. Он по-прежнему беспокойно крутился на своем месте, будто вместо мягкой кожи сиденья у него под задницей были натыканы гвозди. — Ничего мне не будет. — Ну смотри. Эдди вытащил из кармана толстовки свой телефон чекнуть время. Без двадцати двенадцать. Айфон услужливо подсказал заодно и погоду: циклон и похолодание, ветер до семи метров в секунду. Сидите дома в теплых носочках, ешьте кукурузные снеки и смотрите Крейга Фергюсона в перерывах между магазином на диване. Обычно Эдди так и делал, если не записывался и не репетировал. Дождь узаконивал его право ничего не посещать и ни к кому не ездить, если только совсем не горело. Ну Ричи, конечно, позвонил и предложил, а Эдди поддался, повелся, сказал «ничего особенного» и «да» и «до встречи», переоделся в цивильное, крикнул Майре, что ушел, и сбежал на парковку до начала допроса с кем и куда. Суровые рокеры, они такие: поют про капре диам и бесконечное движение вверх, а сами, крадучись, ливают из дома к новообретенным друзьям ради бессмысленного забега по барам. В первом Эдди выпил одну Маргариту и одну Глубинную бомбу, ядерную и на самом дне сладкую, как жвачка, во втором, пока их не вытолкали из-за Ричи — три шота текилы. Так-то Эдди алкоголем не особо увлекался — статистику цирроза в среднем по стране знал и становиться очередной долей процента в этом числе не собирался. Ему просто нравилось проводить с Ричи время. У него тоже под сценическим хитином, под транслируемой сотням проекцией, под специально отрощенной носорожьей шкурой невосприимчивости скрывался кое-кто другой. Неловкий местами, неумолчный, замерший в полушаге между тринадцатью и тридцатью, ощущающий все остро, как вытащенное из грудной клетки сердце. Иногда Ричи придумывал просто отвратительно плоские каламбуры, которые никогда бы не увидел свет, и делил их с Эдди. Эдди смотрел его стендапы раньше, до всего этого — до собственного запуска в стратосферу шоу-бизнеса. Не специально, а когда подкидывали рекомендации Ютуба. И на официальной профсъемке и на нечетких незафокусенных лайвах Ричи Тозиер казался простым и понятным, как пять центов. Скроенный по единому лекалу саркастичных мизантропов, способных доебаться даже до табуретки и питающихся собственной желчью на завтрак. Такие есть в медицинских сериалах, в соседнем отделе офиса, в очереди за сигаретами в минимаркете за углом. Потом случились рыбки в аквариуме — реперная точка. Потом два стремительных месяца. Ричи Тозиер сидел по левую руку, весь в мягкой синеве салона, теплый, пьяный, громкий, свой, с залапанными очками, с рассеянной улыбкой, и на каждом повороте его бросало в Эдди, и они соприкасались локтями и коленями. Водитель что-то сказал. Эдди не услышал — смотрел в изрешеченное дождем окно. Пасть города скалилась футуристичными клыками-высотками. Ричи задернул перегородку и снова сел рядом, кажется, еще ближе. Он вообще был куда более тактильным, чем Эдди, и периодически обстукивал его ладонями, ерошил волосы и трогал за плечо, привлекая внимание. Как будто ему требовалось ежеминутное подтверждение, что Эдди тут и слушает. Сложно было не слушать — Ричи мастерски умел приседать на уши. — Что там? — спросил Эдди, накручивая на палец шнурок от толстовки. Мерс плавно соскользнул с магистрали в тоннель, и темнота ночная сменилась подземной и зыбкой. — Да так, Тони говорит, впереди большая авария, две полосы перегородили, мы сейчас перестроимся, конечно, но ехать будем дольше из-за пробки, — Ричи слегка нахмурился, постучал ботинком по коврику на полу. — Может, поищешь другое место? — предложил Эдди, которому, в общем-то, было все равно, где именно тусовать с Ричи. Бары и рестораны сливались для него в единый флуоресцентный бэкграунд, подложку для хорошего вечера. — Ну нет! Если я сказал, что мы туда сходим, значит сходим, и срать на все остальное, — заупрямился Ричи. — Но вообще, мы можем начать и здесь… Эдди поднял бровь. Ричи расщелкнул бардачок и ухмыльнулся. Мерцающее квадратное нутро ящика было обито фольгой, как в термосумках, и внутри перекатывались две бутылки. — Скажи, я гений? Полоска оранжевого внешнего света, преломляясь, упала Ричи на лицо: его глаза из-под толстых линз казались совсем огромными, почти мультяшными. — Боюсь представить, что еще заныкано в твоей машине. Ричи открыл рот. — Лучше не говори, не хочу стать соучастником. Я не умею врать, меня расколет на первом же допросе даже хороший коп. Ричи захлопнул рот обратно, но ненадолго. — Ну да, конечно, рассказывай, не умеет он врать. Ты же ебаная Ханна Монтана, это я без претензий. На последнем концерте ты сам почти по потолку бегал со стойкой от микрофона, а сегодня чуть с ума не сошел, стоило мне слегка пошуметь в том баре. Эдди откинулся на спинку сиденья и ущипнул себя за губу. — Это не то чтобы ложь, я же просто переключаюсь. Типа как рубильник, из одного состояния в другое, вот и все. Мне не особо нравится интерактив — поэтому у меня минимально випок, я почти не общаюсь с публикой на концертах. Я не люблю всякие афтепати — и отбиваюсь от них, как могу. В каких-то вещах я и правда обманываю себя или других, но тут… Да ты и сам знаешь, Ричи, господи, кто из нас десять лет в таком котле варится. Это как две стороны медали. Один ты для всех, и другой ты внутренний, но все равно ты. Ричи помолчал. Эдди повернулся на него посмотреть, но лампочки в салоне так никто и не включал, и максимум, который он увидел — пятно чужого силуэта напротив. Рыжий блик огладил покатую линию тозиеровых плеч и истаял. Тоннель никак не кончался, узкий и длинный, как кишка, и от набранной Мерсом скорости у Эдди ветром шевелились волосы над лбом. — Да, наверное, — тонким голосом сказал Ричи, потом хлопнул себя по ноге, крепко и звонко, помотал головой. — Ладно, сейчас встанем скоро, я налью. Есть красное полусладкое, не помню, кто дарил, есть коньяк какой-то, будешь? — Давай вино. Только пить из чего, — съехидничал Эдди, — из ладони твоей? Из одной бутылки как-то антисанитарно, даже если это ты. — Какой ты противный, — притворно заворчал Ричи, пошарил рукой в бардачке и вытащил пластиковый пакет, кинул Эдди на колени. Он взял и пощупал. Под пальцами прогинался картон. — Откуда у тебя столько одноразовых стаканов? — Ты не слышал, «Вэнити Фейр» выбрали мою машину местом проведения своей ежегодной вечеринки? — Ну конечно, — Эдди растормошил пакет, вытащил стаканчик. — А Оскар начнут вручать у тебя в багажнике. Правда, Киноакадемия вряд ли поместится в выхлопной трубе. Ричи весело фыркнул — снова, взял бутылку за горлышко. - Точно, для их снобизма придется арендовать отдельный погрузчик, знаешь, как для чемоданов в аэропорту, чтобы ехал сзади. - Жду этой шутки в следующем стендапе, - сообщил Эдди и устроился удобнее: вжал в спинку - идеально, почти ортопедически удобную - лопатки, сполз чуть ниже по своему месту. Ну да, своему, в тозиеровой машине он всегда садился именно здесь, справа. - Обязательно укажу тебя в качестве соавтора. Твой первый фит, боже! Тоннель, наконец, оборвался, и стало чуть светлее. Дождь уже успел разгуляться и бил косыми ударами по крыше машины. За шумом автострады глухо прогремел гром. — Да закрой ты окно, сейчас набежит с улицы, — не выдержал Эдди. — У меня руки заняты, сам и закрой, — Ричи потряс бутылкой, сдирая этикетку с пробки за язычок. Эдди вздохнул и снял кроссовки, чтобы ничего не запачкать, утолкал их между коробок и мешков, которыми был завален весь пол тозиеровой машины. От уже выпитого слегка шатало, поэтому пришлось упереться ладонью в край сиденья, а пятками — в дверцу, перегнуться через ковыряющегося с вином Ричи, и нажать на кнопку на ручке. Мерс притормозил у светофора, Эдди качнулся влево, Ричи зажал бутылку коленями и подхватил его под живот. — Спасибо, — сказал Эдди. Падать на завалы внизу точно не хотелось, кто знает, что там вообще лежало и до какой степени успело эволюционировать. Сейчас он на них рухнет, а эти пакетики соберутся в единого пакетного Оптимуса Прайма и дадут ему пизды за неуважение. — Обращайся, — хмыкнул Ричи. Провел ладонью у эддиева бока и отпустил. Эдди поморгал, склонил голову вбок: Ричи, высунув от усердия язык, заканчивал расчехлять вино. Очки сползли ему на нос. Машина тронулась, Эдди осознал, что стоит на четвереньках на двух сиденьях, отклячив жопу, и пялится Ричи в точку на переносице и вернулся на свое место. Поежился, хотя теперь точно было не холодно, просто странно. Как пятнышко в уголке глаза, на периферии зрения, которое пытаешься разглядеть, а оно исчезает, стоит сфокусироваться. — На, держи, — Ричи сунул ему в руку стакан, чокнулся своим. — Передвижная пьянка официально объявляется открытой! Эдди отхлебнул от края. Во рту закислило, нёбо обволокло терпкостью. — Только зря мы с вина начали, нас же растащит из-за того, что градус понизили. Что, если нас остановят, а мы вообще в сопли? — Ты не заметил, что машину кто-то ведет? — Ричи скрестил по-турецки ноги и сунул в образовавшуюся дырку вино. — Тони меня лет семь возит и бухого, и больного, и спящего, какого только не, и ничего не случилось. А остановят — так ты автограф дашь, сделаешь свою щенячью морду, и все разрулится. Паранойя Эдди удовлетворилась удивительно быстро, наевшись вкусной ричиевой уверенности, и откинулась поспать. Эдди вытянул ноги вперед и зацепился пальцами за сиденье напротив. Было лениво. Из-за пробки Мерседес ехал короткими толчками, то и дело надолго останавливаясь, поэтому стакан в руке почти не дрожал. — Включить музыку, мм? — спросил Ричи, нашаривая маленький пульт от ввинченного в перегородку телика. — Давай, — покладисто согласился Эдди, потираясь спиной об обивку, чтобы устроиться еще удобнее. Пока Ричи возился с настройками, зажав зубами край стаканчика, он снова вытащил телефон. Сверху донизу экран был усеян блоками сообщений: все от Майры и только последнее о подтверждении платежа раковым фондом, куда Эдди раз в месяц перечислял деньги. Финансовая сублимация невытравленной вины перед матушкой. После того, как Эдди от нее ушел, устроив первый в жизни скандал, хлопнув дверью, сказав, что больше не вернется в их вонючий бесперспективный Коркоран, и что если Соня не хочет переехать к нему в Лос-Анджелес, то пусть остается в одиночестве, они не общались лет семь. Эдди поначалу выкручивало ужасно. Иногда он буквально на чемоданах сидел, готовый в любой момент броситься с низкого старта туда, где проблемы решались сами собой, только знай — носи круглый год шапку и не ходи дальше порога, но маминой деткой его звали не просто так. От нее Эдди взял не только мнительность, набор фобий, но и упрямство. Соня молчала — он молчал тоже. До тех пор, пока не позвонили из местного хосписа и сказали, что все. Ваша мамуля лежит на железной каталке в ячейке морга, у нее вывалился язык, впали глаза и хоронить ее не в чем — метастазы съели ей не только пищевод с кишечником, но и лишних тридцать фунтов — прежняя одежда висит мешком. Она запрещала вам сообщать, но теперь-то можно. Как ближайший родственник, вы должны решить, как поступить с телом. Так Соня победила, даже будучи глубоко мертвой: для начала Эдди все же пришлось вернуться в город, где он провел свое унылое, небуклетное детство с тринадцати до самого университета. Мать в гробу казалась совсем чужой: ссохшейся и непривычно тихой. Веки были сплошь в синеватых сосудных ленточках, и под ними — Эдди не видел, но знал — застыл в остановившихся зрачках упрек. На следующий день после похорон, улетев к себе в Эл-Эй, Эдди перевел первый взнос в фонд помощи онкобольным. До самой встречи с Майрой спустя год сны приносили ему то сонино лицо: длинное из-за лысины, костистое и укоряющее. Даже извечные эддиевы сюрреалистичные кошмары про какие-то катакомбы, желтые огонечки и звенящие детские голоса вытеснились на время. — Кто что пишет? — полюбопытничал Ричи, сунувшись подбородком к щеке. Эдди инстинктивно повел носом: пахло знакомо — Ричи пользовался одной и той же туалетной водой с хвойными сердечными нотами. — Майра, — нехотя ответил Эдди, блокируя айфон. Говорить о ней не хотелось: Майра не вписывалась в контекст нынешнего диалога. Для нее был дом — вся их четырехкомнатная квартира, общий банковский счет, лекарства в ящичке, утра и вечера, прошлое, настоящее и неминучее будущее, для самого Эдди — несколько метров сцены. Ну и Ричи еще, да. Эдди его словно прятал: не знакомил с уже знакомыми, укрыл даже от сауронова ока Майры. Называл обтекаемо и безлично приятелем, не рассказывал, где сидели и что делали, и сам не понимал причин. Ричи принадлежал тысячам людей по всей Калифорнии, было глупо и мелко пытаться скрывать его от пары-тройки каспбраковых друзей, от Майры. Даже менеджер не знала, с кем именно Эдди сейчас катается по городу и пьет вино из веселенького стаканчика в розовую звездочку. — А, — сказал Ричи, отстраняясь. Пожевал нижнюю губу, отхлебнул из стакана. Он уже настроил динамики у телика: на черном прямоугольнике вылезла иконка мегафона. Музыка играла тихо, почти сливаясь со стуком дождя, но даже так Эдди уловил знакомые гитарные переборы и голос раннего Билли Джо. — Что-то случилось? Эдди сунул телефон в карман джинс. — У нее всегда что-то случается. Мерседес замер. Ричи поерзал на сиденье, бутылка перекатилась и упала ему в коленный сгиб. Эдди решил, что очень хочет сменить тему, тем более в голове начали шуметь мягкие волны нарастающего опьянения. — Наверное, из нас двоих стать рокстар должен был ты. — Почему это? — спросил Ричи, доливая себе до дрожащей каемки у края. Эдди бы закатил глаза, но кому оно в сумраке было надо. — Вспомни свой репертуар в том лже-караоке, посмотри, что на тебе надето. И послушай, кто сейчас поет. Улавливаешь? Ричи не донес стакан до рта, покрутил за донышко и задал абсолютно нелогичный вопрос, который на секунду выбил Эдди из колеи и вогнал в почти кататонический ступор: — Тебе не нравится? То есть. Эдди отглотнул от вина, конечно, слишком много и быстро, и почти закашлял. Взглянул Ричи сначала на обтянутую темно-синим коленку, выше — на светлеющую линию края футболки, на лицо. Ричи смотрел в ответ, не моргая, как сова, почти трезво для того, кто раза в три обскакал Эдди по количеству алкогольных промилле. Дождь хлестко ударил сразу и сверху, и с боков, будто сдав машину тисками. — Ричи, да причем тут я, если тебе это интересно. Ты же не думаешь, что раз я рок-исполнитель, то начинаю утро, благодаря бога за британское вторжение и Джимми Хендрикса? По прерывистому вздоху Ричи было понятно, что именно так он и думал. Эдди с ним ведь никогда толком и не обсуждали карьеры друг друга — зачем, когда существовали масса других мыслей, метаморфизирующих в слова и копящихся под языком, ждущих момента вырваться сочетанием букв. В диалогах проступали только Эдди и Ричи — не галочки верифицированных аккаунтов, не цифры солдаутов, не манекены для наград — два обычных человека. — А что, нет? — А что, да? Тебе не нужно мне специально нравиться, — разъяснил очевидность Эдди. У него затяжелело в висках. О чем они говорят? Какими путями диалог о музыке привел к зыбкому болоту неопределенности? — Мы не первый день общаемся, чтобы ты производил впечатление. Смешно. Звучало так, будто за плечами действительно стояли совместные годы. Но их не было — только пронесшиеся на второй космической два с половиной месяца. Эдди ни с кем не сходился так быстро, как с Ричи, да еще и настолько спонтанно. Иногда он жалел, что не верил в холистику и судьбу — самое простое объяснение такого странного взаимного примагничивания. Даже их с Майрой обязательный конфетно-букетный период вяло тек на протяжении квартала. — Может, я хочу, — ответил Ричи. Он покончил с одним стаканом и приложился к следующему. Эдди тоже, наконец, доцедил свое вино. Вытянул руку перехватить у Ричи бутылку и случайно наткнулся на его подрагивающие пальцы поверх горлышка. — Произвести это ебаное впечатление. Вау-эффект, блядь. Иногда мне кажется, что ты вообще ничего не видишь. — Прямо сейчас я не вижу тебя, здесь темно, как в пещере, — попробовал Эдди. Получилось дурацки: Ричи не то что не усмехнулся, но и выдернул ладонь, мотнул головой в сторону окна и застыл на минуту, пялясь в сырую топкую черноту. Бутылка каталась у него по ногам вперед-назад — Эдди не держал ее тоже. Ему вдруг снова показалось, как недавно, что в сердце сунули пункционную иглу и теперь тянут назад, а она не дается. — Ладно, что происходит? — не выдержал Эдди. Теперь он во многом понимал, что ощущали люди, скупающие мясные консервы и спички в бесконечных вариациях фильмов про Армагеддон: тянущее двойственное ожидание. Что-то грядет, и ты и ждешь, и боишься. — Ты можешь догадаться сам, — слабо попросил Ричи, резко выпил весь стакан махом и запрокинул голову вверх, чтобы вино не пошло через нос, — чтобы мне не пришлось объяснять это словами через рот? Ты же умный, Эдди, ты закончил Стэнфорд. — Только что ты сказал, что я тупой и ничего не замечаю. — Не тупой, а слепой. Эдди сложил руки на груди. Учитывая, что он все еще держал стаканчик, вышло виртуозно. Стало неуютно. Музыка еще лилась с динамиков, припадочно бился об машину дождь, взрыкивал гром поблизости, а Эдди никак не мог в это вслушаться. Не получалось. Умом понимал, что звук есть, а барабанные перепонки заложились намертво. — Ну мне прямо полегчало, спасибо. Будь так добр, расскажи мне все-таки, чего я никак не могу догнать. Ричи, наконец, отморозился и повернулся. У него было злое лицо. И яростное. Как на военных барельефах. Он вытащил из-под себя ноги и сел ровно, как школьник, ступнями в пол, стряхнул обеими ладонями что-то микроскопическое с джинсов. Взял бутылку и кинул на сиденье рядом, щелчком отбросил стакан. Эдди все смотрел. Мерседес ехал так ровно и тихо, будто не ехал вообще. — Эдди, — сказал Ричи, дергая себя за футболку. — Я таскаю тебя по самым злачным местам города вот уже два месяца, я трижды тайно ходил на твой концерт. Я скупил больше твоего мерча, чем битломаны пластинок в шестьдесят третьем, я закопался во всю эту рокерскую хрень, чтобы понять тебя лучше. Я, блядь, для тебя только вожу эти стаканчики, потому что все остальные люди на свете пили бы из горла. Как ты сам думаешь, что происходит? Эдди сморгнул. Разлепил ресницы: Ричи придвинулся и оказался совсем близко. У него был печальный рот, и глаза шальные, и от вновь потекшего в салон фонарного света блестел лоб. Эдди оглядел его такого: больного, лихорадочного, и в голове, в сердце, в теле щелкнуло, как в раскодированном сейфе. Вот, значит, что. Ричи снял очки, положил ему ладони на плечи, наклонился и поцеловал. Эдди сжал стаканчик. Оставшееся у дна потекло по пальцам. Грин Дей, кажется, зациклились и играли одну и ту же песню. Машина тронулась и быстро набрала скорость. Ричи слизывал винную терпкость изнутри эддиева рта какие-то бесконечные секунды, пока Эдди не толкнул его в грудь. Он отшатнулся, как ударенный, и отскочил в другой угол кресла. Эдди вытер запястьем губы, выдергал из кармана толстовки платок и очистил липкие пальцы. В другом кармане лежал ингалятор. Эдди взялся за него, пощелкал кнопкой на компрессоре. Астма была психосоматической, а тревожность — нет. — Ты же мой друг, — прошептал Эдди. — Я думал, ты мой друг. Зачем ты сделал это, Ричи? Голова кружилась. Пейзажи за окном слились в неоновую бегущую строку. Эдди нашел засунутые под низ кроссовки и протолкнул в них ноги. Призрачная неуязвимость — одежда как доспех. — Не знаю, — отчаянно сказал Ричи. Он держал у лица ладони, готовый вот-вот ими закрыться. — Конечно, мы друзья, но я с ума по тебе схожу, Эдди. Так не бывает, наверное, чтобы увидел и сразу наповал, а у меня случилось. Господи, я правда так больше не мог. — Ты имеешь в виду, что я с тобой дружил, а ты хотел меня трахнуть? — уточнил Эдди. Его вдруг пробило на смех от этого разговора. — Наверное, мне не нужно знать, что ты там с моим мерчем делал. Ричи сжался. Теперь он точно походил на маленького мальчика. Когда тот разбивал лучшую родительскую вазу, запинывал под шкаф осколки и убегал, пока не поймали. Он ссутулился, втиснулся в угол сиденья, ремень врезался ему в щеку. Эдди детей не любил и впервые без исключения. Ричи все испортил, сломал. У Эдди сетчатку обожгло горячим и гневным. Он привык к Ричи, которому можно было пожаловаться на клоаку шоубиза, Ричи, увозящему его по вечерам в цветную, как иллюстрация, пульсирующую жизнь, Ричи, чей номер стоял первым в быстром дозвоне, предваряя даже номер службы спасения. Эдди знал этого Ричи. Друга-Ричи. Эдди вообще любил все знать. Мама говорила: ты у меня такой любознательный мальчик, Эддичка. Профессора говорили: у вас очень острый ум, Эдвард. Коллеги говорили: со своими способностями вы продвинетесь далеко, мистер Каспбрак. О Ричи, целующим с жадной осторожностью горячим ртом, Эдди не знал ничего. Не замечал? Не хотел? Погрузился в легкость удивительно быстро построенных взаимоотношений, в которых не нужно было только отдавать и отдавать без остатка и добровольно нацепил на себя шоры? Новый незнакомый Ричи разворошил утихшее осиное гнездо эддиевой жизни. Повскрывал нарывы, полопал гнойники, державшиеся еще с материной смерти. — Перестань, — произнес Ричи. — Мне и так хорошо с тобой, без всего, просто… Это неделимо, я не могу себе приказать видеть тебя только в каком-то одном статусе. Так чувства не работают. Он потер руками щеки, смяв кожу вверх. — У меня есть девушка, — вдруг вспомнил Эдди. — И ты в курсе. По-моему, достаточный повод не совать язык мне в рот. Ингалятор вспотел от скользких ладоней. Окно плакало. Ричи чуть покачивался, как в трансе, обвив рукой колено. Эдди захотелось домой, но не к себе, а в какой-то абстрактный несуществующий дом: теплый и защищенный, идеальный, как забытая мечта. Залезть под иллюзорный шерстяной плед с головой, свернуться креветкой и выиграть этот раунд в прятках. — Ты говорил про две стороны медали, — начал Ричи невпопад. — Типа что есть наша сценическая и наша более настоящая, мало кому открытая личность. У меня нет. У меня обе фальшивые, Эдди, обе лживые. — Слушай, у меня нет желания решать шарады, — Эдди почувствовал, как затрещал пластиковый наконечник в кармане от сильного нажима. Он не хотел вытаскивать ингалятор при Ричи, хотя тот о нем знал (господи, да он почти все об Эдди знал!), и показывать, как сильно его переебало. — На сегодня достаточно, вези меня назад. — Мы поехали в объезд пробки платной дорогой, тут пока не развернешься — одна полоса, — ответил Ричи. Он нашарил бутылку и отпил из нее прямо так, без стакана. — Замечательно! — рявкнул Эдди и сам себе поразился — такие ноты он только на сцене брал. — Давай еще сюрпризов. Как фамилия у твоего водителя? Старк? Блэр? И мы сейчас не в Эл-Эе, а в симулякре, да? А по-настоящему в какой-нибудь вшивой Уганде? Какого хуя, Ричи? — Ну это же я проектирую дороги, я создаю аварии! Распни меня теперь, а то что я такой урод! — заорал в ответ Ричи. Эдди глубоко вздохнул. Потом снова. Такие яркие эмоции он обычно хранил для выступлений, чтобы там сразу и слить. Разочарование, злость, обида — что угодно, что в реальной жизни выражалось стабильным фоном пассивного раздражения, служило искрой для огромной топки-сцены. Ричи сорвал все предохранители: упорядоченная эддиева жизнь растрескивалась по частям. — Дай мне бутылку. Ричи молча дал ему бутылку. И новый стакан. Эдди вылил к себе остатки. Все-таки вино было вкусным. — Я хочу договорить, — сказал Ричи. Вокруг силуэта его головы ореолом золотился фонарный свет. Эдди нетвердо привстал, поводил рукой по панели рядом, нашел и вдавил переключатель. Вспыхнули лампочки по бокам. Нимб исчез — но Ричи не перестал выглядеть, как великомученик. Только сейчас Эдди увидел, каким бледным он был. Зрачки только темные и волосы, особенно сильно курчавившиеся у висков. Эдди думал, что все это выучил и ошибся. Ричи. Ричи. Ричи. Перехотелось кричать. Тело как свинцом налилось и отяжелело. Эдди подумал о том, как же зверски он устал, и упал на свое место. Приоткрыл окно до тонкой щелочки сверху и оттуда полетела мелкая мокрая морось, дунуло холодным воздухом. Задышалось. — Ладно, — он пожал плечами. — Нам больше некуда торопиться. — В четырнадцать я ходил в церковь. Два года. Все началось с того, что в новой школе в Лейквуде, куда мы с семьей переехали, мне понравился мальчик. На класс старше, регбист, похожий на Джесса из "Девочек Гилмор". Я знал, что это ужасно, потому что все вокруг так говорили. Педики — это же что-то про крашеных баб с членом в блестящих шортах, которые тянут слова как жвачку и харкают кровью, когда им отбивают почки в темных переулках. Я не хотел таким стать. Я был слишком странным, слишком громким и активным, еще один грех никто бы мне не простил. Ричи помолчал и полез в бардачок за коньяком. Яркий свет мешал ему спрятаться, заползти обратно в свою улиточную раковину. Эдди вспомнил когда-то просмотренные стендапы: Ричи всегда шутил про бога так, будто у него в братьях числился сам дьявол. — Что дальше? Ричи помотал бутылкой, Эдди кивнул и подставил свой стакан. Эдди-то думал, что Ричи — его недостающий кусок пазла, а он взял и переворошил всю картинку. Надеть бы этот стакан ему на голову, но момент был упущен. Оставалось только пить, несмотря на подступающую к горлу тошноту. — Ну дальше я посещал исповеди и прочее говно, молился, аж коленки распухали. "Беззаконие мое я сознаю, сокрушаюсь о грехе моем". Знаешь, как сильно я просил бога, чтобы он меня исцелил? Я не мог пойти к врачам и сказать «вырежьте из меня гейство, как аппендикс, чтобы я стал нормальным». Я не мог написать Санте типа «я был хорошим мальчиком весь год, можно теперь я буду хорошим мальчиком-натуралом». Кто еще оставался? Я повесил изображение Иисуса над кроватью и разговаривал с ним. Мне казалось, так осуждающе смотрел, когда мне снились мокрые сны. Я не менял простыни себе в наказание. Чтобы в следующий раз помнить, как мне было мерзко и грязно лежать в собственной конче. Лет в шестнадцать я понял, что бог такой же бесполезный. Он мог только смотреть со стены. Сейчас, я, наверное, его понимаю: чувак создал вселенную, типа ему ли решать проблемы малолетки из пыльной провинции. Но мне пришлось все делать самому. Жить с червоточиной, притворяясь неуязвимым. Эдди скосил влево глаза: Ричи совсем растащило. От коньяка у него тут же повылазили красные пятна на скулах. Он почему-то улыбался. Немножко криво. Эдди сделал маленький глоток, в глотку словно лава побежала. Ингалятор удобно лег в ладонь. — Я не пытаюсь оправдаться, Эдди, — произнес Ричи. — Я просто не хочу, чтобы ты злился. Я всю жизнь скрываюсь: от зрителей, от семьи, от себя. По инерции. Никто не знает, кто я на самом деле, господи, это звучит как цитата из Бэтмена. Какие могут быть табу у человека, со сцены шутящего про дрочку и догги-стайл? Пару раз я начинал отношения и тут же бросал, так боялся. А ты… Ну только ты и стоил того, чтобы решиться. Без тебя еще страшнее. Так. Эдди опустил стекло посильнее: его мутило. Пониженный градус, мать его. Очередные тозиеровские откровения отозвались новым спазмом в желудке. На парах в Стэнфорде не учили, как справиться с пьяной панической атакой, вызванной тем, что ты и слышать никогда не желал. И на уроках вокала не показывали, что делать с чужими словами, которые гулко резонируют внутри, в реберной клетке. — От меня ты чего хочешь? — спросил Эдди. Он прижался щекой к прохладному окну. Мерседес ехал по какому-то псевдопригороду с редкими невысокими ухоженными домами. — Много чего, но толку. Иногда я думал, что ты смотришь на меня также. Надо же. — Тебе снова про Майру напомнить? — Она тебя поедом ест, уж это-то ты должен был заметить. — Займись своей жизнью, — бросил Эдди, отворачиваясь. Правдоруб хренов. Эдди покрутил плечом. Капли дождя долетали до левой стороны лица, пришлось натянуть капюшон. — Я и занимаюсь, — сказал Ричи, — впервые за тридцать лет признаюсь в любви мужчине. Ипохондрику, контрол-фрику, гетеросексуалу, хотя не уверен, насколько твоя дама сердца подходит под описание человеческих женщин. Правда, сначала мне пришлось ужраться и накрутить себя. Пиздец. — Я должен все бросить и побежать за тобой? — Опять ты выворачиваешь. Хотя бы не ненавидь меня, раз не примешь. Эдди отлепился от стекла и трудно сглотнул. — За час ты пытаешься меня поцеловать, рассказываешь о пиздеце из своего детства, напоминаешь, как паршиво я живу, превозмогая. Я не успеваю даже переварить это, Ричи. Слишком быстро. Я свои импровизации на концертах месяцами готовлю. — Эдди, — протянул Ричи. — Ты… — Останови машину, — поморщился от стремительно подхлынувшей дурноты Эдди. — Тебе, блядь, плохо, сиди здесь. Ричи пересел ближе, дернулся, будто хотел наклониться, а потом остановился и всмотрелся в Эдди, уперся коленом в Рубикон распахнутого бардачка между сиденьями. Будто разрешения спрашивая. Словно больной, боявшийся заразить, или акробат, балансирующий на тонкой веревке под куполом. — Мне заебись, — опроверг Эдди. — Останавливай. Ричи опустил взгляд, дошел до перегородки и что-то сказал Тони, потом настороженно поглядел через плечо. — Сейчас мы съедем. Эдди подумал, что они уже съехали. Кукушечкой. Оба. Ричи спазматически дергал себя за футболку, пошатываясь. Хотелось удержать его беспокойные красивые пальцы. Правда, красивые. Эдди даже завидовал им немного: у него самого была стандартная короткопалая ладонь, даром, что в сет-листе завершающей стояла акустическая версия рок-баллады, которую он пел, подыгрывая на пианино. А музыкальные пальцы: длиннее, тоньше, с шишечками суставов, — достались Ричи. Несправедливо. Как же его развезло. Мерс затормозил и встал на аварийку. Эдди открыл дверь, Ричи — рот. — Ты что делаешь? Там апокалипсис на улице, тебя снесет же, — он осторожно шагнул вперед. Все-таки. — Да оставь меня в покое, — Эдди надвинул капюшон поглубже, соскочил с подножки вниз и хлопнул дверцей со всей силы. Ричи остался внутри. Эдди — снаружи, и вода с неба тут же полилась ему за шиворот, натекла через сеточку кроссовок. Он отошел от машины. Остановились в небольшом проулке: слева темнел сквер, впереди сквозь завесу дождя светилась голубым неоном вывеска круглосуточной кафешки. Эдди сощурился: оказалось, акция. Пончики. Пять по цене четырех. То, что надо, точно. Тошнота слегка отступила, видимо, помог свежий уличный воздух, но голова кружилась, и коньячная горечь неприятно осела во рту. Эдди почувствовал себя таким старым, лишенным разом всех сил. Телефон зазвонил в кармане, Эдди добрел до навеса, вымокнув окончательно, и достал айфон. Майра. Входящий длился с минуту: стандартный рингтон ввинчивался напрямую в мозг, драл уши. Эдди подождал, пока перестанет. К уже пришедшим сообщениям добавились новые с просьбами вернуться немедленно, потому что время — второй час. Эдди открыл мессенджер и завис, тупо вчитываясь в сплошные ряды текста. Одно и то же. Он заблочил телефон обратно, не представляя, что говорить Майре. Я скрывал от тебя и всех своего внезапного найденного соулмейта, а потом он напился и меня засосал, а я тоже напился и стою в каких-то ебенях, пытаюсь не заблевать тут все и физически ощущаю, как переворачивается мой мир. И, конечно, я помню про свои лекарства. Колокольчик выдал короткий перелив. Бариста зевнула и подняла голову. Кроме Эдди в помещении сидели только держащаяся за руки парочка и женщина с ноутбуком. Он прошел к стойке, оставляя цепочку грязных влажных следов на полу. — Добрый вечер, — кивнула девушка. Улыбка на ее лице разъехалась, как молния на куртке. — Чем могу вам помочь? Ничем, конечно. Разве только остановить время, чтобы дать Эдди свыкнуться с новым порядком вещей. Донести до разума, до сердца. Вряд ли этому учили на ее ресторанных курсах наряду с правилами очистки холдеров. — Акция распространяется на все пончики? — спросил Эдди чисто чтобы что-то спросить. Пространство немного плыло и рябило, словно записанное на плохую кассету, лицо баристы то и дело смазывалось перед глазами. — На все, кроме тех, что с сахарной посыпкой. Это было хорошо. Ричи не любил сахарную посыпку, потому что его бесило то, как она застревала в зубах. Эдди взялся пальцами за стойку. Разве он брал пончики для Ричи? Разве он вообще брал пончики? Какой-то ебаный сюр, блядский цирк. О цирке: Ричи стремался клоунов. А еще. Ричи обожал мексиканскую кухню и сладкое, рубашки в пятнышко, Уорхола, вечерние дорожные радиоэфиры, панчи про мамаш, свой микроблог в твиттере, паузу перед зрительским аплодисментами, удобство и простоту. Ричи ненавидел торговые центры, красный цвет, шнапс, линзы, вставать раньше десяти, фильмы с грустным концом, старение, аудиокниги, скупость и претенциозность. Ни о чем из этого Эдди его напрямую не спрашивал: вырывал из контекста, узнавал в процессе обычного диалога, запоминал случайно. Ты смотришь на меня также, — сказал Ричи. Но как также, когда у Эдди был для него с десяток взглядов? Вот он пялится на Ричи из-за кулис клуба: как тот сидит на высоком стуле в желтом круге прожектора, покачивая ботинком, лукавый, усмешничающий, и толпа внизу приносит ему жертву смехом и свистом. Вот — наблюдает, как домашне лениво Ричи валяется на диване, ест острые начос, комментируя очередной выкидыш Нетфликса, и крошки собираются у него в складках майки и вспухают уголки губ. Вот — отмечает, что у Ричи мокрые волосы и сонное лицо, когда он отвечает на видео-звонок по Вотсапу и полчаса упорно слушает, как злоебучие звуковики неправильно настроили микрофон на последнем концерте эддиева тура. Эдди не задумывался о том, что это значит. Он строил свою жизнь, как мог, после смерти матери избегая эксцессов: трудился в хорошей фирме, нашел Майру, как-то спокойно сменил вектор деятельности, усердно тренировал голос, специально не привлекал внимание таблоидов. Разбрасывал и собирал камни. Пожинал, что посеял. Ничего кроме. Если хотелось чего-то еще — сублимировал в энергию на сцене. Привычки координировали и направляли, превращали лабиринт в единственную гравийную дорожку без ответвлений и вариантов, по которой он честно шел, пока Ричи не врезался в него с размаху. — Здесь или с собой? — уточнила девушка, судя по всему, второй или третий раз. Эдди смотрел, как шевелятся ее губы. Смысл вопроса дошел не сразу. — С собой. Давайте два с кремом, наверное, шоколадный, и вон те с розовой глазурью. — Все? — И маленькую воду. — Минуту подождите, пожалуйста. Эдди поправил капюшон. Сырая ткань толстовки неприятно липла к коже. С волос капало. Парочка за столиком пересмеивалась и серпала свой дымящийся какао. Нарисованный пончик на ножках позади баристы настырно лупился прямо в душу. Фоновый лаунж, разбавляемый шелестом пергамента, щелканьем ноутбучной клавиатуры и хихиканьем, вдруг перекрыл инородный звук. Смутно знакомый. Девушка повернулась к Эдди и посмотрела вопросительно. Ну да, разумеется, это играло у него. Эдди нащупал айфон, вытащил и не глядя вырубил громкость. Выключил бы совсем, если бы не пейпал. Совсем скоро Майра позвонит менеджеру и начнет трясти и ее, потом они на пару примутся за Эдди. Графики приема лекарств наложатся на графики обязательных мероприятий для промоушена, получится клеточка (клетка). На бумажном пакете проступило небольшое жирное пятно: пончики жарили на масле. Эдди снова замутило. От вида вредной еды и безрадостных перспектив. Его повело влево, и он переступил ногами. — С вами все в порядке? — обеспокоилась девушка. По счастью, ей и в голову не приходило, что с другой стороны стойки собрать себя в человека прямоходящего пытается тот самый Эдди Каспбрак. Украшение Билборда прошлой недели, топовые позиции в чартах, образ отважного мятущегося странника в лирике. — Где у вас туалет? — в ответ спросил Эдди. От страхового менеджера в нем было больше, чем от чем рок-звезды, и это сбивало людей с толку. — Налево и прямо. — Ага, спасибо, — сказал Эдди и развернулся, дотащил тело к железной двери, толкнул за ручку, подошел в два широких шага к раковине и открутил кран. Постоял так, уперев ладони в фаянсовые бортики. Ничего не случилось — его не рвало, хотя микс выпитого за сегодня плескался где-то подозрительно близко к горлу. Он сполоснул и так влажное лицо, потом нарвал из диспенсера салфеток, намотал рулоном на руку и промокнул лишнюю воду. Глянул в зеркало: зрачки блестели и разбегались как у ебаного героинщика. Хорошо, что все скрывал капюшон. Эдди нажал кроссовком на педаль мусорки, та раззявилась, он скинул в нее мятые полотенца. Такие же Ричи принес ему в ночь знакомства: целую охапку. Видимо, вынул сразу все, забив на остальных посетителей. Сиял при этом так, будто годами мечтал о возможности потешить чужую паранойяльность. Внутри опять что-то сжалось, Эдди наклонился над сливом, но это была не тошнота. Господи. Не может же быть, что он и правда проглядел? Не Ричи — себя. Бариста уже завернула пакет, пробила цену на кассе и говорила о чем-то с официанткой, высунувшейся из подсобки. Увидев вернувшегося Эдди, пододвинула к нему пончики. — Пять двадцать. Карта, наличные? Эдди снова вынул айфон. Приложил, дождался пиликанья транзакции, взял пончики, бутылку положил под мышку, чек смял и выкинул тут же. Окна здесь тянулись от потолка до пола. Молния сверкнула в крайнем, затем сотряслось трубным иерихонским раскатом все небо, женщина за столиком вздрогнула, перестала печатать и отодвинулась от ноута. — Неужели это никогда не закончится, — пожаловалась она. Вроде как никому, но Эдди оказался ближе всех. — Даже выйти страшно, сразу окатит. Погода все планы спутала. — Давно такого не было, — согласился Эдди. Пончики грели пальцы. Вода, наконец, перестала хлюпать в стельках. — Сижу здесь уже часа полтора, а тише не становится. Видимо, придется тут и ночевать. Пока еще такси по пробкам доедет. — Вы близко живете? — Вниз по улице, — взмахнула кружкой женщина, — вроде рукой подать, а кажется так далеко из-за ливня. Пережду лучше, не хочу рисковать. Эдди еще раз взглянул в ночь. В стекле отражались столы и стулья, сплетшаяся руками парочка, очертания барной стойки, круглые плафоны под потолком. Где-то там, в густом влажном мраке, с изнанки миража, был Ричи. Странно близкий, будто знакомый по прошлой жизни. Уверенный в собственной запятнанности, сам себе объявивший войну. Но даже разъедаемый самоотрицанием, как ржой, по-прежнему куда более смелый. И прозорливый. — А я вот рискну, — сказал Эдди. Распахнул дверь, провалился в циклон. Его омыло дождем, изрезало пронизывающим ветром. Толстовка мгновенно намокла на спине, сильнее, чем раньше, сырые джинсы по низу скрутились вокруг лодыжек, потекло по лицу. Эдди спустился с крыльца, повернул туда, где еле виднелись мигающие красным фары. Идти против такого шторма было трудно. Реально, выглядело, как начавшийся конец света. Эдди подумал: хотел бы он умереть так? Что бы он вспомнил перед тем, как упадут звезды и реки обернутся кровью? Кого бы увидел? Ричи стоял у Мерса, держа себя ладонями за локти, вглядываясь в куда-то сквозь бесполезные сейчас, крапчатые от капель очки. Мокрые волосы облепили ему лицо. — Эй, — перекрикнул ливень Эдди, подошел ближе. — Ты с ума сошел, лезь обратно в машину. Ричи повернулся на голос. Посмотрел с такой неизбывной затаенной тоской, что у Эдди (да, снова) зашлось сердце. Ричи влиял на его кардиосистему похлеще любой ишемии: рядом с ним там периодически что-то кололо, тянуло и дергало. И почему Эдди не распознал симптоматику, когда с детства выявлял у себя воображаемые болячки только в путь? Ну да, эта — не встраивалась в алгоритм. Он знал, что делать с туберкулезом, например, или желудочной язвой. Побиться в истерике на полу в коридоре, устроить трагическую рассылку знакомым, используя сотню эмодзи-гробов, потом упаковать джентльменский набор в сумку и уехать на скорой в рентгеново-стерильный мир. План, которому несложно следовать: с началом и концом, даже если летальным. — Ты первым выперся в эту ебанину, я что теперь, должен спокойно сидеть и ждать, пока тебя отпустит? Эдди подвинулся вперед и угодил ногой в лужу. Теперь Ричи был совсем напротив: расстояние между ними сократилось до каких-то смешных сантиметров. — Я купил пончиков, — сказал Эдди и для наглядности потряс пакетом. — Что? — поморгал Ричи с оглушенным видом, потер предплечья, слизнул воду над верхней губой. — Пончики. Там была акция. Я взял тебе с кремом. — Ты ходил за пончиками? — Да. — Ты ебанулся? — печально спросил Ричи. У него склеились ресницы, из-под нижних век бежали змеящиеся мокрые дорожки. Как слезы, но небесные. — Да, — кивнул Эдди. Потом подумал и кивнул еще. На будущее. Обогнул Ричи по дуге, открыл дверь Мерса, кинул в салон намокший уже пакет, воду, захлопнул машину обратно, обернулся — Ричи никуда не уходил и молча наблюдал, что он делает. Освободившимися ладонями Эдди взял его за лицо. Погладил пальцами скулы, Ричи закрыл глаза под очками. — Ты издеваешься надо мной, я понять не могу? У тебя в этой кафешке откровение случилось? Эдди убрал ему скользкие вихры с щек, осторожно заправил за уши. Он и раньше так делал: уж очень путались тозиеровы волосы, но теперь как-то более осознанно. — Нет. Можно сказать и так. Снимешь очки? — Эдди поддел дужки. Ему стало странно легко. Тошнота совсем улеглась и оставила только окутывающий сознание делирий: мысли ворочались стенках черепной коробки, медленные, тягучие, но впервые верные. — С чего бы? — Хочу тебя поцеловать. Ричи сморгнул и отдернулся. Обнял себя руками за плечи. — Да пошел ты, Эдди Каспбрак. Сначала компостируешь мне мозг тем, какой ты дохуя натурал, который ни сном ни духом, что я в него влюблен, просишь от тебя отстать, через полчаса прибегаешь со сраными пончиками и что? Собираешься меня поцеловать? Предателя, разрушившего нашу дружбу? Это смешно по-твоему? Я, блядь, думал, ты с концами ушел. Брезгуешь со мной даже в одном пространстве находиться. О господи. — Он остановился на секунду и нервно усмехнулся. — А знаешь что? Ладно. Даже если ты сейчас будешь представлять свою девочку размера икс-иксэль. Мне похуй, зачем ты это делаешь, по крайней мере, у меня будет воспоминание. Давай, иди сюда. Он сам вытянул руки и взялся Эдди за толстовку, подтащил, Эдди прижался к нему и положил ладони на пояс джинсов, уткнулся лбом в лоб и замер. — Ну, — напомнил Ричи. Он дышал тяжело и часто, как спринтер после километрового забега. — Прости, — сказал Эдди. Из них двоих хорошо владел словом Ричи, у Эдди был штат гострайтеров размером с небольшую армию, а юридическая терминология вряд ли соответствовала ситуации. — Я запаниковал, потому что никогда с этим не сталкивался. За целую жизнь у меня не было никого ближе. Ты ни в чем не ошибся. Посмотри на меня, пожалуйста. Ричи снова снял очки, зацепил за футболку и вскинул голову. В левом глазу у него лопнул капилляр, и белок там чуть окрасился алым. Зрачки вплыли в радужку. — Я тебя вижу. — Ага, — сипло подтвердил Ричи. — Я тебя тоже, ты же у меня практически на ногах стоишь. На вкус поцелуй был как дождь и ожидание. Все сошлось. Теперь мозаика стала правильной, такой, какой надо. Высоко над ними треснула от молнии туча, шквалистый ветер задувал в уши до свиста. Ричи не знал, куда деть руки, и шарил Эдди по плечам и груди. Эдди просто держал его под затылком, не помня, как расцепляются пальцы. От очередного порыва стало ужасно холодно, Эдди краешком осознания вспомнил, что они оба мокрые, хоть выжимай, а Ричи так вообще в одной футболке. Пришлось подтолкнуть его назад и заставить попятиться к машине. — Мхм, — протестующе промычал Ричи, когда Эдди отстранился, чтобы понять, с какой стороны Мерса они теперь стоят, и потянулся следом, губами к губам. — Сейчас, — пообещал Эдди, — сначала надо вернуться, пока ты не подхватил пневмонию и… Ричи перебил его на половине слова, уцепившись за края худи, и снова поцеловал. Потом развернул их, стукнул поверх чужого плеча по стеклу машины, дверца с писком отъехала в сторону (хвала Тони), он втолкнул в салон Эдди, рухнул следом и стукнул еще раз, но уже по перегородке. Мерс закрылся и двинулся задним ходом, выезжая с проулка. На сиденьях этой стороны бардачка не было, так что головой Эдди ударился не о него, а об дверную ручку, Ричи тут же положил ладонь на место ушиба. Потом скинул ботинки, перелез Эдди через ноги и сел на бедра сверху. Эдди тоже сбросил сырую обувь и остался в таких же сырых носках, подумал о грибке, забил на грибок, наклонил Ричи за шею и прижался своим ртом к его так стремительно, что они стукнулись зубами. Ричи снял с него капюшон. Провел рукой по горлу от яремной ямки до самого подбородка и держал там, пока целовал, и челюсть Эдди двигалась под его ладонью. Сам Эдди гладил свившиеся в мокрые кольца тозиеровы волосы, накручивал на пальцы, отпускал, брался снова и никак не мог остановиться. Внутренний голод, зудящий под кожей, как слабовольтный ток, требовал немедленного удовлетворения, видимо, в отместку за многолетнюю спячку. — Сейчас печку включу, — прошептал Ричи. — Подними-ка руки. — Зачем? — завис Эдди, загребая ладонями пряди у него на затылке. — Минутка йоги, блин! Разминка плечевого пояса. Просто хочу раздеть тебя, ок? — Ричи зажал пальцами собачку на толстовке, а потом отпустил и посмотрел растерянно. — Или не надо? Я снова все делаю слишком быстро, да? Давай просто, не знаю, посидим, если хочешь. У него снова сделалось грустное лицо. Под действием алкоголя эмоции проступали особенно отчетливо — Эдди считал их, как штрихкод. Дурная вина, насильно вживленное сожаление, иссохшееся уже, заскорузлое. Жаль, они с Ричи не были знакомы с детства, может тогда оба бы пошли по верным соседним путям, а не шатались по жизни, как игроки с завязанными глазами по квест-комнате, слепо тыкаясь по углам. Эдди молча вжикнул кофтой. Страх оставался — на мелководье души, на донце. Перед тем, что нельзя просчитать, разбить на маркированные списки, проанализировать. Чем-то совершенно иным, абсолютно новым. Ричи помог вытащить руки из липнущих к коже рукавов, потом вытянул ткань из-под эддиевой спины, отбросил подальше. Сиденья были скользкими, Эдди елозил по ним лопатками. Слева и справа чуть слышно загудело — из решеток вшитых обогревателей заструился теплый воздух. Ричи выпрямился, чуть не задев лицом телик сбоку. Выгнулся вперед, снял с себя футболку слитным быстрым движением: обозначились реберные дуги, вытянулась в овал впадинка пупка. Эдди засмотрелся, как под гипнозом вскинул руку и положил ему на грудь. Растопырил пальцы. Контраста не получилось (еще одно знание о Ричи: на солнце он быстро сгорал и шелушился, оставаясь бледным, а сам Эдди не загорал, потому что боялся меланомы), но выглядело все равно красиво. Ричи сощурился, склонился головой влево, мокрые волосы скользнули по щеке и шее, Эдди с нажимом погладил его ладонью у сердца, растер кожу до красных полос к плечам, задевая соски, чтобы Ричи скорей согрелся. Машина съехала вниз, видимо, с моста на трассу, и их слегка тряхнуло. На этот раз Эдди увернулся от ручки, но затылком о сиденье немного приложился. Ричи сполз ниже, втиснул ладонь между его боком и стеганой спинкой, лег сверху и поцеловал. Глубоко и быстро, и Эдди не успевал ему отвечать, а потом прижался ртом ко лбу, к переносице, к ямке над губой, отстранился и заглянул в лицо. Посмотрел с такой очевидной нежностью, что Эдди смутился и отвел глаза. Как можно было этого не увидеть? Типа кто еще хоть когда-либо смотрел на него так, вот с таким лицом, чтобы Эдди смог проигнорировать? — Ты красивый, — сказал Ричи. - Ты такой Эдди, господи. Эдди захотелось заткнуть уши, но руки уже обвивали чужую шею, и пытаться выпростать их в такой тесноте казалось заранее обреченной на провал идеей. Он слышал эти слова от девочек, которые забывали фанчиры, стоило ему приблизиться к танцполу, и просто визжали, отчаянно размахивая фонариками. И вычеркивал из памяти через секунду, потому они относились к залаченному и сияющему Эдди в шипованной косухе с подведенными веками, которого второй Эдди оставлял на сцене после концерта и по жизни с собой не таскал. Теперь Ричи говорил это ему, неравномерно пятнистому от румянца, мокрому, пьяному, полуголому, помешанному на болезнях параноику в хлюпающих носках. К тому же почти проебавшему все полимеры. Эдди не вывозил, если честно. Ричи поцеловал его в выступ подбородка, под челюстью, в дергающееся адамово яблоко, в точку на разлете ключиц. От этой вот стремительности честного, нескрытого желания, ласковости Эдди захотелось одновременно кричать и плакать — невозможно же. Не бывает настолько упоительно и точно, чтобы ощущалось будто сняли кожу. Подзабытый за давностью секс с Майрой лежал где-то в области механики, а не чувств. У нее были круглые рыхлые бедра, тяжелая грудь, крупные, как размоченные изюмины, соски, к этому Эдди привык, как к константе, и действовал по системе: кровать, минимум прелюдий, миссионерская поза, полчаса затраченного времени и обязательная таблеточка после. Все. В новой квартире они как-то само собой разъехались по разным спальням, и вместо однообразной постельной гимнастики, призванной склонить его к идее продолжения рода, Эдди слушал, как Майра трещит с кем-то по телефону за стенкой, а потом идет узнавать, лег ли он или опять листает ленту Фейсбука. — Все нормально? — спросил Ричи. Слишком глазастый даже без очков. — Ага, — выдохнул Эдди. У него загорелись уши, но под волосами не было видно. Ричи поерзал сверху, вкруговую притираясь задницей к эддиевым бедрам. Линия пояса его джинс и темная дорожка коротких волосков над ним стала заодно и чертой, которую Эдди провел под своим самообладанием. Он вскинулся, положил ладони Ричи на спину и провел вниз, зацепился за шлевки сзади, погладил под кромкой штанов. Ричи промычал что-то, прижмуриваясь, Эдди удивился себе сам — туториалов по гейскому сексу он никогда не читал и действовал скорее по наитию. Судя по тозиеровой реакции — довольно успешному. Закрепляя усвоенное, он переместил руку и коснулся пальцами шва на чужой ширинке. Гипотеза подтвердилась: Ричи простонал сквозь зубы. В голову Эдди вместо крови будто пустили к вискам кипяток. Стало тесно и в джинсах, и в собственном теле. Ричи шлепнул его по бедру, Эдди приподнялся, насколько позволяла не слишком удобная поза и тяжесть другого человека, Ричи стащил с него штаны куда-то к коленям и бросил болтаться там. Эдди попытался выкрутиться из мокрой ткани, забил по сиденью ногами, нажал на что-то маленькое и пластиковое, оказавшееся пультом, и музыка стала громче. — Блядь, — сказал он, прислушавшись. Приехали. — Ну да, это твой альбом, — не отрываясь от расстегивания собственных джинс подтвердил Ричи, — все восемь треков и инструменталки. Не выключай, там в первой в распевке ты так охуенно рычишь. — Это какой-то селфцест получается, — пожаловался Эдди. — Я так не могу. Ричи положил ему ладонь на живот, провел ниже, поддел резинку трусов, оттянул их тоже. — А ты пой. — Серьезно? — переспросил Эдди. Свое имя он, пока что, еще помнил, но вот за почтовый индекс уже не ручался, потому что Ричи немыслимым образом извернулся, нагнулся и тронул губами бедренную косточку. А в песнях было вообще по три куплета с припевами и переходами на гитарное бряцанье. Ричи улыбнулся лукаво и ласково сразу. У него еще больше раскраснелись щеки. Эдди поскреб его по скуле, потом снова коснулся влажных волос. Они, как живые, обвились между пальцев. Эдди из проигрывателя дошел до гроульной части, и Эдди этого момента шепотом повторил за ним, не попадая в ноты, потому что Ричи откинул кудри со лба и взял его член в рот. Для начала: это было негигиенично. И пиздец, как хорошо. Второй Эдди немного напрягал тем, что записывал песни в студии, в гордом одиночестве, следуя временной разбивке, и в процессе ему никто не отсасывал. Поэтому он пел плавно и ровно, лавируя низкими нотами, а не срывался через каждую букву как Эдди, распластанный по сиденью Мерседеса и упирающийся левой ногой в кожаную спинку, а правой — в подарочный пакет на полу. Когда Ричи прижал языком головку, Эдди пропустил целый парт, и смог вздохнуть только в паузе между треками. Это было удовольствие нового уровня: не просто физическое, а какое-то глубокое, нутряное. Потом Ричи поднял глаза. Темные, топкие, и Эдди чувствовал, как строчки выталкиваются из глотки одной только силой выучки, на подходе теряя слова и междометия, буквы, превращаясь в костный обрывочный лепет. Тонкая нитка слюны потянулась вниз с уголка чужого рта, Эдди стер ее большим пальцем, подался вперед. Звука, который он при этом издал, точно не было ни в одной из версий следующей песни. Получился какой-то лайв. Для единственного зрителя. Ричи вдавился в его бедра пальцами, коротко царапнув ногтями, опустился ртом ниже, пропуская член глубже в горло, звучно выдохнул носом. Эдди забыл название собственного хита, с которым номинировался на Грэмми как новый лучший исполнитель. Прикрыл глаза, замолчал окончательно, погладил Ричи по встрепанным волосам. Фоновый Эдди продолжал разоряться под электрогитару. На припевном заводном «летс гоу» Ричи слизнул каплю, выступившую с щелки и обернул правой ладонью основание члена. Эдди посмотрел в потолок, потом — на лампочку сбоку. Ярко-желтый свет отпечатался пятном на сетчатке. Машина ехала, не сворачивая, прямо, в углу окна напротив был виден кусок непроницаемо черного неба. Эдди разрешил себе отпустить вообще все и остаться совершенно полым изнутри. Без мыслей, без планов, с одними только голыми эмоциями, не случайно вознесшимся на музыкальный Олимп артистом, не бывшей мамочкиной деткой, не квинтэссенцией вечного беспокойства. Ричи задел зубами тонкую кожу, специально, как будто Эдди и без этого не находился на переходной эволюционной ступени между человеком и податливой бескостной массой. Щекотно прошелся языком по уздечке, от сенсорной перегрузки Эдди неловко взмахнул рукой и хлопнул по спинке сиденья так сильно, что пошла мурашками ладонь. Ричи поудобнее встал коленом между его разведенных ног, погладил себя через джинсы левой рукой. Эдди дернул затекающей шеей: он держал голову на весу, чтобы видеть Ричи полностью, а не с одного ракурса, вбирать в кружочек зрачка кровяно-алый припухший рот, плечи с россыпью бледных родинок, поджавшийся живот, острую лодыжку в завернувшейся штанине. Еще у Ричи подрагивали ресницы. Эдди как-то залип на этом и отключился от внешнего мира окончательно. Смотрел на игольчатые тени на чужих скулах, как густеют, как трепещут, и понимал, что не сможет вернуться теперь к до. Жить, как жил, в своем неизменном вакууме, в своем сером лимбе. Эти ресницы: черное на белом — пианинные клавиши. Для лучшей песни. Ричи сморгнул слезящимися глазами, языком прижал к изнанке щеки головку, одновременно обхватив пальцами собственный член через трусы. Эдди бессильно рухнул обратно на сиденье. Согнул и подтянул к себе ногу, потом опустил обратно на пол. Его немного потряхивало, свет в салоне словно выцвел от яичного до бледного палевого. Второй он, тот, загруженный со Спотифая, кричал в микрофон пятую от начала песню, призывающую сбросить оковы, сражаться за самих себя и быть за это вознагражденным. Видимо один из гострайтеров на досуге перечитывал Лавея и вдохновлялся. Что ж, спустя год туров с этим треком Эдди вслушался в его посыл только сейчас. Позднее, блядь, зажигание. Он подождал, пока у пространства вокруг снова появятся краски. Так оглушительно Эдди не кончал, наверное, еще со времен университета, когда в душе сам себе зажимал ладонью рот, чтобы сосед по общажной комнате ничего не услышал. Потом сдвинул упавшие на лицо волосы, которые кололи уши и лоб, и с трудом поднялся, отколупав от сиденья собственное размягченное тряпочное тело. Ричи сидел в полуметре. У него был влажный подбородок и невменяемый взгляд. Эдди протянул к нему руки, скинул, наконец, стреноживающие джинсы, повернулся, переместился поближе, разблокировав новый уровень жизненных достижений «ползать голышом по очевидно точно не стерильной машине». — Не целуй меня, — хрипло предупредил Ричи. — Я же проглотил. Но Эдди все равно поцеловал, хотя, конечно, не глубоко, просто на мгновение тронул чужой рот губами, послушал, как откликнулось. Нормально. Не слишком страшно. Про себя-то он знал, что чистый, спасибо плановым и внеплановым медосмотрам, а Ричи… Ладно, все-таки что-то судьбоносное в этом было: так естественно доверять человеку, которого недавно увидел первый раз. Ричи со свистом вдохнул нагревшийся воздух. Эдди положил ему ладонь на загривок, потом перевел глаза вниз, пронаблюдал, как Ричи дрочит себе этими своими невообразимо красивыми скользкими пальцами. Наклонился (под мышками у Ричи кисло пахло потом, ну и нормально, в общем-то) и прижался губами к перекату чужого плеча, втянул кожу, прикусив зубами, отпустил и посмотрел на расплывшееся, будто акварелью накапанное пятно. Погладил с внутренней стороны бедра, Ричи всхлипнул: он был громким даже здесь, и расхристанным, и возбужденным, и пронзительным, как восходящая октава, и настоящим тоже, и, подумать только, — Эдди мог бы этого и не увидеть. Он накрыл рукой чужую. Гром, полнозвучный и близкий, грянул с такой силой, что затрясся мир. Свет в машине мигнул, и в секундной тьме за окном отчетливо проступил горящий светодиодами город. Неспящий Метрополис, который столкнул его и Ричи однажды в своем огромном бездонном чреве. Лампочки зажглись снова. Эдди выпрямился. Ричи посмотрел ему прямо в глаза. Неотрывно. Рот распахнулся, морщинки на высоком лбу проступили четче. Он содрогнулся в оргазме, Эдди словил его, уткнулся носом в висок, притиснул к себе за плечи. Какое-то время: минут пять точно — сидели просто и исключительно дышали. У Ричи то и дело съезжала с края невмещающаяся в ширину места нога, а у Эдди на спине отпечатались простроченные квадратики. Они еще подержались друг за друга, как Джек с Розой, потом Эдди перегнулся через их телесную инсталляцию, нашел пульт и выключил себя, потому что ну сколько можно. Он уже и так не представлял, как будет исполнять свои треки на предстоящих концертах. А под следующую песню мне сделал лучший минет за тридцатник моего существования человек, которого вы все хорошо знаете по аморальным шуткам, пока мы пьяные ехали в его машине, похлопайте, пожалуйста. А где-то вот тут, на втором припеве, я понял, что жил вполсилы, зацикливался на мелочах и отдавал свое время на откуп нелюбимой женщине, понукающему менеджеру после смерти токсичной матери. Выплескивал накопленное на выступлениях, а потом забирался обратно в свою маленькую криокамеру, промораживающую до костей, зато удобно-привычную. Ричи отстранился, завел назад руку и вытащил из отделения дверцы пачку бумажных платочков. Он молчал. Это было непривычно, и Эдди молчал тоже, а разлившаяся тишина никак не кончалась и провисала. Ричи сунул ему в ладонь часть салфеток. Айфон замигал смской с пола. Сразу всплыли потухшие остальные: две, три, восемь, насколько хватало экрана. Очень, блядь, вовремя. Интересно, подключился ли к поискам Эдди президент? Созвали ли уже срочное заседание кабинета министров? Разослали ориентировки? Эдди сложился пополам, но до телефона достал, подгреб к себе за край, и отключил совсем. Потом обернулся к Ричи, который с поджатыми губами обтирал ладони и сиденье с подсыхающей уже кляксой спермы. Ждал, значит. Ладно. — Будем говорить? Наверное, таким и был концепт перемен: отодрать пластырь с пошедшей сукровицей раны, чтобы она заживала быстрее, а не продолжать делать к ней бесполезные припарки. В конце концов, на месте корки появится скоро новая чистая кожа. — Будем, — кивнул Ричи, встряхивая эддиеву толстовку за капюшон, — ты когда-нибудь, вообще, когда-нибудь был с парнем? — Семь минут в раю, когда мы праздновали экватор в университете, и я обнимался в шкафу с однокурсником считаются? — Нет, — отрезал Ричи. — Тогда нет. — А еще ты выпил черт знает сколько. — Ты тоже, — нахмурился Эдди, тщательно дезинфицируясь расправленным платочком. Он прямо видел, к чему шел этот увлекательный диалог, потому что не зря был лучшим на потоке по аналитике. — У меня и у трезвого мозг от тебя плавится как сыр в бигмаке, — отпарировал Ричи. Пригладил ладонью волосы за ушами. Поддернул трусы с джинсами, взял с пола свою смятую футболку и вывернул по-нормальному, заправил ярлычок. — Ничего страшного, если ты пожалеешь. Я готов быть твоим порывом, единоразовой акцией, но не твоим преодолением, понимаешь? — Да боже мой, — Эдди сжал ладонь, стукнул костяшками кулака по краю сиденья. Его сегодняшний эмоциональный спектр уложился в целый круг — даже на концертах такого не было. — Ты так хочешь, чтобы я отказался от, возможно, одного из немногих правильных решений в жизни? Да, я ни разу до этого не держал в руках чей-то член, кроме собственного, да, я не умею пить, да, я испугался и смалодушничал, но не отказывай мне в праве не жалеть. Не откатывать назад. Как ты там говорил: в тебе червоточина? Значит, и я всегда был червивым, Ричи, всегда. Ричи накинул ему худи на плечи, подождал, пока Эдди просунет в рукава руки, сам вдел бегунок в зубчики и повел собачку вверх, до самого горла, застегнул и похлопал сверху ладонью. — Какие-то не очень у нас разговоры получаются сегодня, — сказал он. — Червяки, церкви, музыкальные старперы. Звучит как саммари какого-нибудь ирландского артхауса. — Пончики еще, — добавил Эдди. Чужая ладонь согревала. — Кстати, они где? Эдди указал подбородком на сиденье напротив. Ричи встал, перешагнул через коробку какой-то доставки на полу, взял и пакет и воду, вернулся, усевшись полубоком рядом. Сунул пальцы в шуршащий пергамент, достал один пончик и впился в него зубами, откусил — по сдобной мякоти растекся крем. — Это все хуйня, — выдохнул Эдди, глядя, как Ричи, забравшийся на сиденье с ногами, в подвернутых джинсах и квадратных очках, с наливающимся у плеча укусом, не закрученный больше в тугую пружину напряжения, нарисованный одной мягкой графитной линией поверх желтого лампочного света, нестерпимо родной, выдает у пончика мнущийся сладкий бок. — Неправда, очень вкусно. Они не мокрые совсем. Хочешь, попробуй? Ричи разломил оставшийся полукруг на две части. — Я не про пончики. Хотя лишний холестерин — тоже плохо. А про то, что тебе вдолбили в голову в детстве. Я тоже искал какие-то несуществующие болезни у себя, да что там, до сих пор ищу, но с тобой-то точно все было и есть в порядке. Наверное, ты все это где-то уже слышал, но теперь эксклюзивно от профессионального ипохондрика с многолетним стажем. Еще одна вещь, в которой я абсолютно уверен. Не только же мне открывать сегодня новые истины. Ричи кинул в него промасленным пакетом. — Просто съешь ебаный пончик, Эдди. Эдди отбил подачу запястьем, пакет перелетел тозиеровы колени и грустно шлепнулся в угол кресла. — Мы же решили поговорить. — Поговорили. Ричи помолчал и сдвинулся ближе, Эдди съехал вниз, чтобы они были на одном уровне, Ричи уронил голову ему на плечо. — Спасибо, правда. — Ага, — сказал Эдди и зевнул. — Кстати! — Что? — напрягся Ричи, перестал дожевывать. Пальцы замерли в воздухе. — Еще одно откровение я просто не выдержу. Я переоценил свои способности к ведению бесед. Он еще не знал, а Эдди уже подумал про: То, что рядом с ними, практически бок о бок, за тоненькой стенкой все это время сидел человек, и если не был глухим пуританином, то, очевидно, знал что там позади него происходило. То, что скоро он начнет чесаться от ощущения фантомной грязи от дождевой воды на одежде. То, что он давно отвык чувствовать так полно и близко, и боится впасть в кому снова. То, что одному ему не перегрызть за раз все шлейки и поводки, которые он разрешил на себя навесить. То, что существует так много важных слов, которые нужно донести до Ричи, вытряхнув из него самоуничижение и прочий гнилостный мусор. Но спросил только: — И куда мы едем? Закольцевав время, оставив их с Ричи внутри этих трех (четырех?) безумных часов, импульсных, катарсисных, наболевших, в этой машине с перемигивающимися кнопками на панелях и свалкой на полу, нагретой от дыхания и печки, в центре нестихаемого циклона, ливнями размывающего дороги и грани. — Никуда, — честно сказал Ричи, донеся, наконец, ладонь до чужого колена. — Наверное, Тони просто возит нас по городу. Хочешь, чтобы я узнал? — Не хочу, — Эдди улегся щекой на тозиеровы волосы, уже подсыхающие на концах — его удивительно мало волновала неизвестная геолокация. И решил: потом, утром. Со всем этим надо будет что-то делать. С их новыми жизнями. Но не сейчас. Ричи снова опустил окно: в просвет запахло мокрым асфальтом, подуло свежим. Эдди потянулся и выключил свет, даже слабый верхний. Ничего не осталось: прошлое ускользало, настоящее разламывалось, как большая льдина по теплу, будущее еще не наступило и ждало восхода. Но Ричи, Ричи, конечно, был здесь.