Fou

Если бы однажды Поля спросили, насколько удивила его новость о самоубийстве Винсента, он пожал бы плечами и сказал: «Не слишком». Винсент был неустойчивым и беспокойным. Часто граничил с безумием, и нередко не мог справиться с навалившимися на него чувствами и делами. Когда он бредил, говоря, что видел то, чего на самом деле не было, зрачки его сужались, напоминая булавки. Поль не раз терял терпение, слушая, как тот смешивал свои сны — кошмары — с реальностью. «Неудивительно. Странно, что этого раньше не произошло», — сказал бы он, самодовольно глядя на своего гипотетического собеседника. Винсент искалечил свое ухо для Дианы. Какое еще доказательство безумия требовалось, если членовредительства недостаточно? И неважно, какую роль во всем этом сыграл Поль. Он отказывался взять на себя ответственность, игнорируя чувство вины, грызущее его изнутри, которое шептало, что он мог бы быть добрее, не таким суровым, и, возможно, его хрупкий друг не решил бы, что изувечивание своего уха — достойный ответ на его боль. Но это был Винсент, неустойчивость вросла в него, опасно балансируя на грани бессвязности. И Поль повторял себе, что, конечно, это в любом случае произойдет; рано или поздно роковой психотический припадок случится, даже без него. Поэтому, разумеется, совсем не странно, если в следующий раз вместо уха Винсент лишит себя жизни. «Совсем не удивлен», — сказал бы он.

***

Спроси его кто-нибудь о его чувствах, Поль поинтересовался бы, откуда вообще взялся этот вопрос. Конечно, он был привязан к дорогому Винсенту — они два месяца вместе писали картины в этой лачуге в Арле, и очевидно: ему жаль, что того больше нет — бедной, измученной души; но вряд ли их можно назвать такими уж закадычными друзьями. В конце концов, существует предел у привязанности, которая может родиться между двумя характерами, столь диаметрально противоположными, как у них, и Поль в жизни не стал бы тратить время на попытку подобного несбыточного проекта, не предложи Тео заплатить ему. Не стоило соглашаться, Поль часто говорил об этом во время их ссор, ведь они с Винсентом, похоже, не могли прийти к согласию ни в чем, и всегда находилась причина для стычки — искра, разгоравшаяся в целое пламя. Не нужно было соглашаться, повторял он снова и снова, всегда почти собирая вещи, чтобы уйти. Тем не менее, неделями они жили бок о бок, склоняясь над холстом, пачкая пальцы краской. Всему виной было непонятное чувство — оно вынуждало его остаться и не давало покоя, заставляя искать Винсента, даже вздох превращая в предлог, чтобы обсудить и стереть это благоговение с его лица. Потому что Винсент восхищался им, поклонялся его картинам, но лишь до следующей ссоры, и Поль не был уверен, что сможет долго терпеть это удушающее обожание. А потом колкости превращались в желчную критику, разгорались до настоящих ссор, когда они, бросая оценивающие взгляды, кружили вокруг друг друга, как хищники. Затем Винсент осмелился сказать, что Поль не умеет слушать, и тем самым толкнул домино, последними упавшими костяшками которых стали ухо Винсента и побег Поля. Их сотрудничество раскрошилось, как сухая краска, и Поль солгал бы, сказав, что ему все равно, и пожелав Винсенту покоиться с миром, если тот хотя бы после смерти наконец-то сумел его обрести. Его не затронула смерть Винсента, сказал бы он. И солгав, поверил в собственную ложь.

***

Потом пришло письмо. Письмо, которое Поль одержимо сжимал в руках, пытаясь осознать его смысл, потому что слова на бумаге, на очень понятном французском, говорили о том, чего постичь он был не в силах. И принять. Это не могло быть правдой. «Не слишком удивлен», — сказал бы он, но вместо этого ощущал, будто его ударили в живот — у него перехватило дыхание и внезапно кончился воздух. Это был гром среди ясного неба, несмотря на то, что он видел сгущавшиеся над головой тучи — черные и грохочущие, полные непролитого дождя. Ведь в глубине души то, что до смерти его напугало, позволив сбежать из этого желтого дома и от Винсента — хрупкого Винсента, который подарил ему неизведанную вселенную своей души и сердца и который не знал, как еще реагировать на отказ Поля, чем показать, насколько сильно, до крови, тот ранил его... Единственное, что позволило ему уйти от всего этого, была мысль: однажды он сможет вернуться. Потребовалось бы время, много времени, но потом робким шагом он прошел бы по улицам Арля и принял все, что ему предложили бы в том желтом доме — окровавленный кусок уха, который Винсент принес в дар проститутке, зная, что та по крайней мере за деньги согласится принять то, что не смог Поль. Тогда не смог. Ему нужно было время, чтобы понять — понять друг друга, и капитулировать, принять, осознать, что по-другому и быть не может. И затем, постучав в зеленые ставни, Поль оказался бы готовым собрать кусочки и сложить их вместе. Конечно, пришлось бы нелегко, но тем не менее. Ему нужно было время. Понять, принять и осознать. А теперь время вышло.

***

Пуля в груди, писал Тео. Он умирал два дня. Но, по крайней мере, в конце он выглядел безмятежным.