Сомнение

      Сомнение — извечный спутник любого создателя. От него нельзя отвернуться самым уверенным, забыть — самым беззаботным. С раннего начала, когда произведение — это лишь вереница разрозненных образов, зарисовок и заметок на полях незаточенным карандашом, оно следует за автором по пятам. Тихий, но вкрадчивый шёпот может как и толкать вперёд в порыве всё улучшить, так и невидимыми цепями сковывать и тянуть на дно забвения.       Никто, абсолютно никто не способен от него огородиться, как бы сильно того ни желал. Даже если цель требует полной сосредоточенности и концентрации и не прощает нерешительных действий. Даже если желаемый результат — само совершенство.       Идеальный мир не терпит ошибок. И сомнение — верный вестник того, что они всё-таки есть. Необходимый, но досадный.       Важнее всего — умение не поддаваться его ядовитым речам слишком сильно. Нужно превращать капли яда в лекарство. Не столько для себя, сколько для всей Вселенной. Но никому, кажется, нет никакого дела до идеала. Все погрязли с головой в однообразной рутине, не способные раскрыть глаза шире и обозреть картину целиком. Увидеть её изъяны и заняться неблагодарной работой — их исправлением.       Замечательный, но ничем уникальным не примечательный пейзаж. Лишённый привычного для многих обилия красок, из-за чего незнакомцы считают его незаконченным. Грубое заблуждение, ведь переплетение белого и чёрного — сама его суть.       На пути к совершенству сложнейшее из испытаний — не потерять эту суть, помнить о смысле существования того или иного явления. Переписать не уничтожить. Это необходимое изменение, придание более подходящей формы, но не стирание до основ и не воздвижение на прахе чего-то принципиально нового.       Только понять это способны далеко не все существа. Ведь гораздо проще жить внутри своих картин, а не смотреть на них со стороны. Исполнять заданные алгоритмы, а не выходить за их рамки силой логики и воображения. Даже если они и видят другие произведения, само их сознание отказывается принять, перестроиться, откинув прочь свои житейские заботы, и посвятить себя чему-то высшему и неизвестному.       Но кто же тогда может понять создателя? Поддержать и незримо наблюдать на всём долгом тяжёлом пути? Кто выступит советником и независимым критиком, кто взглянет на мир не как на нерушимую истину, а как на произведение, вышедшее из-под чьей-то кисти?       Только другой творец. Только художник, регулярно следящий за миллиардами различных работ и живущий ими. Без привязанности к одной конкретной, неусыпный хранитель, которого невозможно всецело постичь, если мыслить в пределах родного сердцу дома.       Ваши интересы различны. Но уважения это не умаляет.       Сейчас ты на вершине. Скоро, совсем скоро желаемая цель будет достигнута — так можно подумать. И допустить ошибку, ведь для завершения картины ещё предстоит приложить колоссальные усилия, выявляя мельчайшие недочёты. Даже в небольших перерывах от постоянного перебирания сюжетов не перестаёшь думать, рассуждать. Упорно преследует чувство, что важная деталь, безумно важная, ускользает и теряется в канве повествования. Лишь одно понятие, один отсутствующий элемент, не дающий тщательно отлаженному механизму работать без перебоев. Не желающий быть его частью.       Сомнение преследует всегда, но часто сохраняет молчание. Однако теперь, когда больше половины шагов осталось позади, оно подаёт голос. Скромный и тихий, не настойчивый, но вкрадчивый. Заседающий в голове и не позволяющий выкинуть себя на задворки сознания.       Тот самый элемент — ключевой, немаловажный — был упущен очень, очень давно. Настолько давно, что обратить события вспять и вернуть всё на круги своя уже не выйдет. В ходе работы были упущены не какие-то бесконечно возобновляемые объекты, а сама её суть. То, ради чего в начале все тетради были исписаны черновыми текстами и испещрены случайными зарисовками быстро стачивающимся карандашом, отвернулось, ушло прочь в путаницу чужих надежд и мечт.       И ты сомневаешься, что сделал всё правильно.       Возможно ли создать идеал для кого-то, если он сам отказывается сотрудничать? Возможно ли обучить кого-то, если он выступает против и не желает понимать? Ответ очевиден.       Но повод ли это бросать попытки? Ни в коем случае. Всегда было ясно: личность, бросившую вызов несовершенству, не поймут, и она будет вершить неблагодарную, порицаемую всеми, но необходимую работу. Никто никогда не говорил, что это легко. И ты знал обо всех тяжестях, был готов и встречал их во всеоружии. Всё шло по планам, кроме одной лишь детали — потерянного кого-то, упрямо отрицающего истину и отвергающего все попытки его обучить.       Казалось бы, причины как на ладони: то же невежество, что и у всех персонажей иных картин, нежелание убрать комфортные рамки и поранить душу правдой.       Но что-то не сходится. И за созданием всего остального ты этого раньше не заметил.       Нет, причина абсолютно другая — та самая потеря сути. Что бы ни ускользнуло по ходу работы, оно влияет слишком сильно для дальнейшего откладывания пересмотра. Но не слишком ли поздно? Выйдет ли восстановить нечто давно утраченное и исправить, пожалуй, величайшую из твоих ошибок?       — Не волнуйся. Они поймут.       Два предложения. Не столь важны эмоции и интонации, составляющие их. Эти понятия в целом переоценены. Важен смысл, который можно найти в, на первый взгляд, наивных оптимистичных словах.       Четыре слова. Не сложные и заумные, а простые и понятные любому. В них нет ничего особенного и уникального, но они ценны. Художник знает и понимает гораздо больше, чем кажется всем — нужно лишь уметь слушать. Видеть вне привычных ограниченных значений.       В мыслях возникли давно знакомые образы: страж, следующий за тем, во что искренне верит, и искра решимости, вдохновляющая на свершения других, но в первую очередь — себя самого.       Тебе хотелось бы верить, что они поймут. Но для создателя вера — непозволительная роскошь.