люби меня люби

Дурацкая зацикленная пленка прокручивалась снова и снова. Очередная точка невозврата, разрезающая его жизнь на до и после, настолько осточертевший концепт, от которого тянуло разве что выблевать весь свой желудок и отрубиться на кафельном полу в ванне. Неудавшаяся сделка с Люциусом дала резкий старт повалившемуся со всех высот пиздецу, включавший в себя бесконечные проверки магазина: ведется ли у них учет клиентов, товара, пригодное ли это помещение для антиквариата, у них запрашивали оборот денег с банковского счета Хоби, — «Какая цель была у этого перевода?», их настигли бесконечные штрафы, то, другое. Им было мало одних документов, они тут же запрашивали другие, на магазин натравили кучу голодных церберов, собиравшихся превратить в пепелище каждый квадратный метр этого места. — Хоби, я обещаю, что разберусь с этим, — твердил Тео каждый вечер. Он сам то с трудом верил в это, проверяя цифры на очередной выписке о штрафе. Их долг рос в геометрической прогрессии. «Может они ошиблись и поставили здесь лишний ноль?». Тео хотелось бы верить в халатность работников, да только он разбирался во всех этих суммах больше чем Хоби, чей взгляд неутешительно бегал по письму от очередной нью-йоркской конторы. Голова не прекращала болеть, в последнем извещении им сообщили, что квартира Хоби может превратиться в залог для банка. Тео ненавидел себя за то, что был такой сволочью, отстегивая тысячи долларов за дозу. Наблюдать за Хоби становилось тяжелей, он тускнел, окутанный страхом перед завтрашним днем. Они жили будто привязанные к пороховой бочке, и наблюдали за людьми, что водили перед их лицами зажженную спичку. Тео резко, но уверенно проваливался в самого себя, в ту часть, где было темно и холодно, непрекращающийся кошмар с привкусом алкоголя и звуком бешено стучащегося сердца. Ему было стыдно и противно одновременно: разве так его жизнь должна была сложиться? Он не прокладывал мысленную дорогу к будущему, зная каким то может оказаться неустойчивым, но иногда фантазировал о спокойной и размеренной жизни. Где он может спать спокойно, где его грудь не будет придавлена тяжелым сожалением. — Ты все еще должен мне, Декер, — говорил дилер, всучивая порошок в его ладонь. — Часики тикают. — Да-да, я помню. Сколько у меня еще дней? — Нисколько, ты же знаешь. Только из-за того, что ты постоянный покупатель тебе дают поблажки. Даю тебе три дня. По правде говоря, Тео не мог больше выносить то, что он должен кому-то. Он должен был не только дилеру и банку, но и Хоби и миссис Барбур, он должен был самому себе, и в первую очередь он должен был Фабрициусу и каждому проклятому художнику. Не поверивший в тот вечер и единому слову статьи о том, что «Щегол» являлся залогом наркоторговцев, Тео провел несколько ночей в своей ячейке, нежно прижимая к груди сверток. Паранойя преследовала его, дни перестали различаться по цветам, одно серое месиво перед глазами. В какой-то момент, под очередной дозой, он решился одним глазком, прям как в Лас-Вегасе, решился просто посмотреть на птичку, отдаться воспоминаниям. Иной раз, он бы не стал даже думать о том, чтобы развернуть картину. Жизнь протащила его через многое, и теплые воспоминания Тео хранил глубоко-глубоко, прятал от любопытных глаз, точно так же, как и «Щегла». Его наивность в что-то светлое наебала его как никогда. Он не поверил в первый раз, когда не нашел там свою картину. Тео сослал это все на наркотик, он был не в себе, стресс в его организме зашкаливал по всем нормам, должно быть его глаза обманывают его, но спустя час, спустя два часа и на следующий день, в его руках все еще был учебник по основам государства и права, и возможно этот момент являлся очередной точкой невозврата, возможно вся его жизнь изначально была огромной точкой невозврата. Тео плакал, осознавая, что все это время (он даже не мог толком предположить сколько) на нем работал эффект плацебо. Одной мысли о картине хватало, чтобы прийти в себя, отрезветь на несколько дней и помогать Хоби с магазином дальше, продолжать отстраивать свою жизнь заново, изредка, лишь в самые плохие дни, оглядываться назад, вспоминая маму и Бориса. Несмотря на всю несправедливость, он тешил своего внутреннего ребенка, лишенного любви и заботы, крупицами счастья, которые ему удалось урвать однажды. И поздно вечером, когда трое парней в поразительно дорогих костюмах шли ему навстречу, все складывалось проще простого. Тео не убегал, он знал, что бегать от подобного бесполезно. Разумеется, ему было страшно, не каждый день на тебя идут трое громил с пушками под пиджаками, но он устал. Тео устал прятаться, переживать из-за каждого шороха и быть начеку. Поэтому, когда его скручивают и тащат в ближайший переулок, он предательски надеется, что его убьют прямо тут и сейчас. Но было чересчур самоуверенно так думать. Труп не вернет деньги, а этим ребятам они были нужны, уж Декер хорошо это прочувствовал своими ребрами. Тео сплевывает кровь на асфальт, неуклюже переворачиваясь на спину. В ушах звенит, дышать становится тяжелей, а по всему лицу расползаются болезненные импульсы. — Нужно отвезти его боссу. — Ты идиот? И что мы ему скажем? Что мы снова проебались? — Не мы, а ты конкретно. Ну, чего встал? Бегом за машиной. Тео не хотелось их слушать, уж больно дурацкий был акцент у этих парней. Ему было все равно, что с ним сделают дальше: оставят здесь или повезут куда-то. Убивать его точно не собирались, хоть это и облегчило бы жизнь многим. Пока его тащат до машины, Тео уясняет одно простое правило: рано или поздно придется платить по счетам. Не то чтобы он не знал про это раньше. Бывает иногда такое, что человек забывает простые истины, например: сказать «спасибо» за оказанную помощь или никогда не оказываться в должниках у наркоторговца (его избили члены мафии? кто вообще эти люди?). Его даже не связывают, он уж точно не в заложниках у какого-нибудь богатенького психа, этим парням нужно только его деньги. Сколько он должен? Пять тысяч? Семь? Блять, он даже не помнил свой долг. Какой сегодня день? Он должен был встретиться с кем-то? Тео вытирает кровь со своего лица рукавом рубашки. Они разбили ему губу, и бровь, и нос очевидно тоже, и после стольких ударов его организм давно должен был отключиться. Во рту ужасно сухо, он бы не отказался сейчас от ледяного стакана воды или водки, что покрепче всегда будет лучше, может хоть так ноющая боль в виске прекратится. Они закинули его в багажник и приказали молчать. Можно подумать у Тео были силы на то чтобы говорить, ему дышать то становилось больней с каждой минутой, ребра вероятней всего были сломаны. Как в таком виде он появится на пороге Хоби? Что вообще ему делать дальше со всем этим, есть ли у него шанс выбраться или эти ребята сделают с ним что похуже? Изначально, думать Тео даже не хотел. Но боль отрезвляла его, он понимал, что крупно проебались не те парни, а он. Это за ним охотится банк, это на нем висит долг Хоби, на нем висит потеря картины Фабрициуса и смерть мамы. Он оказывался не в том месте не в то время снова и снова, неужели эта зацикленная пленка так и будет крутиться? Они едут слишком долго по меркам Тео. Отключаясь в багажнике, он приходит в себя уже тогда, когда двое парней волокут его по длинному серому коридору. Белый свет бьет по глазам, ему холодно и очень тошно от самого себя. В горле застревает ком, пульсация из виска не исчезает, каждая клетка его тела предает саму себя. Лучше бы его убили, лучше бы он отключился в том переулке и захлебнулся в собственной крови, чем осознавал в данную секунду, что находится в непонятно каком здании, не понятно с каким людьми. Тео сам дошел до этой точки. Собственноручно, собственными действиями и мыслями, он приближал себя к этому моменту, когда ничего не имело больше смысла. Может его все же убьют, не сейчас, так позже? Может все же, жизнь наконец сыграет свою последний аккорд и захлопнет крышку рояля с таким оглушающим звуком, как заколачивают гвозди в крышку гроба. Но вместо этого Тео слышит русскую речь. Гребаная ирония издевается над ним напоследок, бросая в ноги неподходящие под данную ситуацию воспоминания. На, наслаждайся, твоя песенка скоро будет спета. Тео все еще скучает по нему, по Борису. Он никогда не позволял себе забыть его и их моменты, теплые ночи в объятьях друг друга и слипшиеся на лбу волосы. Они ведь так и не встретились. Так и не съездили на Брайтон-Бич, да куда угодно, Тео показал бы Боре весь Нью-Йорк, если бы тот захотел. — Кто это так его? Новенькие? — Да если бы. Коля со своей свитой ебнулись уже в край. Нахрена они вообще его сюда притащили. Тео понял всего пару слов. Понял бы больше, если бы вслушивался лучше. Они проехались в лифте, потом прошли еще один коридор (тут уже свет не так сильно бил по глазам), и открыв большую дверь из темного дерева, швырнули его на ковер. Декер уже не думал, не фильтровал информацию, не пытался открыть глаза, чтобы понять где он блять находится. Не шевелясь, он слушал собственное рваное дыхание и ждал, что же с ним будут делать дальше. — Вы что совсем ахуели?! Мне нахрена вот это у себя на ковре? — Это от Коли. Пацан не платит уже вторую неделю. — И? Мне че теперь за каждым из вас подтирать сопли? Господи, пиздец он же мне запачкает сейчас тут все. В ушах стоит звон, но четкие шаги разрезают его так же остро, как ножницы праздничную ленту на открытие какого-нибудь заведения. Секунда, и Тео переворачивают ловким пинком на спину. Кто-то ставит ногу прямо на центр его грудной клетки, слегка надавив. — Он жив хоть? — Да, должен быть. — Эй, — на грудь давят снова, отчего Тео начинает кашлять. Он сжимается пополам, лучше бы ему вместе с этим кашлем выхаркнуть свои легкие и все остальные органы. — Пиздец, — слышит он и пытается открыть глаза. Комната плывет, все как в тумане. Он видит перед собой черные лакированные туфли и щиколотки, прикрытые такими же черными брюками. Будь он смелей сейчас, поднял бы взгляд выше, чтобы посмотреть кто тут собирается выбить из него долг, но сил уже не было. — И что мне нахуй делать с ним? Сколько он вообще нам должен? — Десять кусков. — Ага. Понял. Что этот человек понял? Они все еще говорили на русском или не на русском вовсе, может все это уже стало одной большой галлюцинацией? Тео понимал одно-два слова с их разговора, они болтали еще несколько минут перед тем, как кто-то затащил стул в комнату и посадил его на него. Господи, — думает Тео, — застрелите меня уже или избейте еще раз. Он даже не пытался открыть глаза в этот раз, все тело было размякшим и требовало покоя, никак не дерганья и очередного швыряния. Его лицо с запекшейся кровью крепко стиснули пальцами. — Имя. Они должно быть прикалываются. — Тео… Теодор Декер. Он произносит свое имя настолько громко, насколько его тело вообще позволяет ему это. Боря не узнает его. Лицо Тео настолько заплыло от ударов, что он стал совсем непохожим на себя. Павликовский хмурится, чуть ослабевая хватку и осматривая черты его лица со всех сторон. Он как настоящий идиот изучает уголки глаз, нос, линию челюсти и не может поверить в то, что судьба сталкивает их таким образом. — Вон! Пошли нахер отсюда! — рявкает он на парней. — Боже, Поттер, какого хрена… Его ребята редко применяли насилие по отношению к покупателям, даже к тем, которые были должны им и Боря понимает, за что те так избили его. Десять тысяч долга для них было зеленым сигналом по всем направлениям, по правде они могли сделать с ним что похуже, и Павликовский надеется, что его отморозки не дошли до этого. Он осматривает его лицо еще раз, освещения в комнате не так много, чтобы точно убедиться в сознании Тео или нет, но это Тео, его Тео, с гематомами по всему лицу и вероятней всего сломанными костями. Это его Тео, дышащий рвано и так тихо, что Боре приходится проверять пульс приложив два пальца к его шее. — Господи, Тео. Давай поднимайся, — Борис аккуратно тянет его вверх. — Ну, давай, Поттер. — Борис? — шепчет он, хмурясь. — Да-да, Поттер. Это я, давай. Давай пойдем. — Куда? — Промоем тебе раны, — Тео вытягивается немного вверх и Боря успевает подхватить его. — Ну и отделали же тебя. — Ага. Пиздец. И в таком состоянии Тео способен материться по-русски. Это не забавляет Павликовского, а наоборот, чувство вины, от которого он избавлялся долгое время, заполняет его колоссально быстро, да настолько, что у него самого сбивается дыхание, когда Декер дергается, чувствуя воду на своем лице. Не так они должны были встретиться снова, уж точно не так. — Как ты тут оказался? — шепчет Тео с трудом проговаривая слова. — Чш-ш. Не говори. Мы еще успеем. Боря промывает каждую его рану, придерживая одной рукой корпус Тео. Как бы ты не развалился прямо в моих руках. У него же может быть внутреннее кровотечение и сотрясение и Бог еще знает что. Нам нужно в больницу или лучше вызвать личного врача сейчас? Но могут же потребоваться снимки, нет лучше отвезти его в больницу сейчас. — Эй, Тео. Ты как? — Хреново. — Идти сможешь? — Попробую. — Мы поедем в больницу, хорошо? Господи, какой же пиздец. Борис умывает его лицо аккуратно и быстро обрабатывает каждую рану перекисью. Он заклеивает разбитую бровь пластырем, не зная, что еще он может сделать в данную минуту. Они сидят на холодном полу, с подбородка Тео на ключицы скатываются красные капли и окрашивают воротник его рубашки. Борис ослабляет галстук, расстегивает несколько пуговиц, чтобы Тео дышать было проще. Его грудь высоко вздымается под ладонями Бори, он проверяет его ребра: сколько сломано, есть ли что похуже этого; ощупывает предельно осторожно, ведь главное сейчас в первую очередь не сделать все только хуже. В последнем воспоминании Бориса Тео был разбитым. Сейчас он выглядит ничуть не лучше, все такой же потерянный мальчик с судьбой явно без пятизвездочного рейтинга. Борис звонит Юре, просит, чтобы тот приехал как можно скорей и поднялся к нему, один он явно не дотащит его до машины, даже если Тео и говорит, что сможет идти. Его голос дрожит, уже очень давно Боря не был таким уязвимым. Даже под дулом пистолета он не чувствовал столько отчаяния, сколько чувствовал сейчас, смотря на фиолетово-синее лицо Тео. Он должен был догадаться, должен был проверить сам, кто это такой самоуверенный и наивно надеющийся, что долг в десять тысяч будет висеть над ним больше чем неделю. Его парни даже сжалились над ним, обычно они дают не больше семидесяти двух часов. Было ли это везением, столкнуться с ним вот так? Тео молчал, он явно дремал, уткнувшись затылком в стену. Борис то и дело поглядывал на часы, он звонил Юре десять минут назад, тот вот-вот должен подъехать. — Тео. Тео, нам нужно идти. Сможешь? Боря ждет пока тот кивнет ему. Он садится к Тео назад, чтобы точно быть уверенным в том, что тот все еще дышит. Хоть Тео и выше, плечо Бори сейчас опора для него, каркас без которого он точно развалится. Павликовский даже не уверен, кто в этом каркасе сейчас нуждается больше. — Юра, ты можешь ехать быстрей? Он блять сдохнет, пока мы доберемся до больницы. Конечно он драматизировал. Тео не был в критическом состоянии, у него была сломана пара ребер и куча ушибов по всему телу, с таким спокойно можно доехать до больницы, но Борю трясло. Его лихорадило от того, что сейчас жизнь Тео, самого дорогого для него человека, в его руках. Он не видел его так долго, ничего не слышал о нем десять лет и даже боялся думать о том, чтобы найти его и встретиться с ним. Как бы он посмотрел ему в глаза после всего того, что он сделал? После того как украл картину, использовал ее в своих целях и стал крышевать ебаный наркокартель? Как бы он объяснил ему то, что он струсил и испугался, так и не набравшись смелости приехать тогда, десять лет назад? — Он должен нам десять тысяч, Борь. Ты вообще в курсе? — Я блять в курсе! И если тебе все еще нужна твоя работа, Бога ради, нажми на ебаный газ чуточку сильней. Голова Тео упала на плечо Бориса. Он кажется совсем заснул, что было и к лучшему. Он не отводит взгляд от его лица всю дорогу. Постоянно проверяет как тот дышит, не отклеился ли пластырь, успевший пропитаться кровью. Господи, он так скучал. Всего пару раз за эти десять лет, Боря позволял себе думать о нем, потому что знал, что если откроет эту рану, она никогда не перестанет кровоточить и не затянется. Он побывал в стольких странах, повстречал столько людей и все равно никто не был похож на Тео. Возможно, все дело в тогдашнем юношеском максимализме или наркотиках, может дело было вовсе и не в этом. Но да, в те вечера, когда мир снова превращался в пески пустыни и когда Боря напивался до отключки, он вспоминал Тео. Их детскую площадку с качелями, постоянно пустой дом, ворованные шоколадки, Попчика, спавшего с ними, их разговоры обо всем, попытки научить Тео говорить на русском и украинском, драки в гостиной и на заднем дворе у бассейна, их откровения под кайфом, Боря помнил все-все-все. Глупо это было, он даже записывал несколько. Он помнил все, каждую их ночь, каждое их утро, раскатный смех Тео, который раздавался после шутки Бори, он до последнего старался не вспоминать о поцелуе (но врать самому себе не всегда лучшая идея). Он помнил, как смешно выглядел Тео, когда впервые попробовал викодин и как он панически, словно в спасении, схватил Борю за руку и попросил, чтобы тот никуда не уходил. Можно подумать он вообще собирался уходить когда-то. Он так любил быть с ним, тогда это казалось самым важным в его жизни, словно без Тео Лас-Вегас в ту же секунду сожрал бы его. Он любил делить с ним вещи, еду, деньги, саму жизнь на двоих, это было каким-то запрограммированным правилом в мозгу Бориса, и научиться жить без этого правила было предельно сложно. «Щегол» напоминал ему о том, что все те воспоминания не были выдумкой. Эта картина снова и снова ассоциировалась с улыбкой Тео, пока тот показывал ее Боре. То с каким упоением в тот вечер он рассказывал и рассказывал об искусстве (Боря и половины слов тогда не понял), отпечаталось на памяти как фотография; его глаза горели, правда горели, в них танцевали звездочки или лампочки, Тео выглядел так очень редко, но этого хватило, чтобы Боря начал делить с ним каждую часть своей жизни. Убирая с его лба волосы, пока они стоят на светофоре, он понимает, что это было глупо. Но это определенно того стоило.