Кто обрушил Царство Небесное

Азирафаэль столкнулся с Кроули в арке: демон покидал дворец, направляясь к лошадям, а ангел наоборот, готовился к аудиенции его Высочества. — Если хочешь, я могу рассказать тебе потом, о чем мы говорили, — неуверенно сказал Азирафаэль и поспешно добавил. — Если это не будет личным. — Конечно, — скривился Кроули. — Не утруждайся, ангел. Он вскочил на коня, несмотря на то, что он поддерживал Азирафаэля в нежелании ездить верхом, держался в седле демон превосходно, и ангел, если бы был человеком, ощутил бы зависть, но так почувствовал лишь печаль, что не может также. — Мы еще увидимся, — улыбнулся он, задирая голову. — В будущем году, в Иерусалиме, — отозвался Кроули давней присказкой, наклонился и пришпорил коня, с грохотом пронесся по узкой каменной улочке. — Возвращайся в мой дом в любое время дня и ночи, тебе всегда рады, — Готфрид, отяжелевший после ужина, забрался на своего громадного скакуна с трудом и не в пример медленнее Кроули. — До встречи, Азирафаэль. — До встречи, — отозвался ангел и вернулся во дворец. — Я провожу тебя, рыцарь, — Сибилла, сестра короля, не покинувшая двор вместе со своим супругом, взяла Азирафаэля под руку. — В тебе свет, — сказала она, с хитрой очаровательной улыбкой поглядывая на ангела. — И хотя ты не берешься за меч, я вижу перед собой воина. Видимо, эта необычайная проницательность свойственна не только королю, подумал Азирафаэль и остановился перед двумя одинаковыми дверями. — Тебе в эту, — подсказала Сибилла, указывая направо, и сама скрылась за левой. Ангел толкнул дверь и, хотя ожидал зала или приемной, оказался прямо в личных покоях короля. Азирафаэль вошел в комнату, завешенную белой тканью, потому прохладную и светлую. Король читал за столом, но при виде гостя развернулся к нему всем телом. — Друг Готфрида — это и мой друг, Азирафаэль, — произнес он. Голос у него был совсем юный, даже веселый, движения быстрые, словно он не болел. — Как прошло ваше путешествие? Готфрид сказал мне, что вы плыли с тамплиерами. — По случайности, — ответил ангел. — Садись, — король указал на стул перед собой, но на почтительном отдалении, и Азирафаэль понял, почему: подданные боятся любимого короля. Потому он самовольно придвинул свой стул ближе и увидел по глазам над повязкой, что Балдуин широко улыбнулся. — Ты не боишься моей болезни, — с радостным удивлением сказал он. — Ты не производишь впечатление такого храбреца, как Рено, он тоже не боится заразиться… — Надеюсь, — не удержался Азирафаэль и перебил, король замолчал, и ангел стыдливо потупил взор. — Сарацины говорят, что проказа — это наказание за высокомерие и гордыню, — сказал Балдуин, откидываясь на спинку высокого кресла. — Пути Господни неисповедимы, — отозвался Азирафаэль, глядя на короля с искренней жалостью. По сравнению с его вечной бесконечностью жизнь этого человека настолько коротка, что кажется вспышкой молнии: столь же ярка и мимолетна. — Я точно знаю, — Балдуин глянул на ангела светлыми-светлыми глазами, на которых еще не появилось болезненных бельм. — Однажды я тоже встретился лицом к лицу с ассасином. Молодой король, дитя порока от рождения, поскольку был сыном брата и сестры, несся по песку на захваченном трофейном сарацинском коне, тонконогом и легким, как и он сам. Его младшая единокровная сестра сказала ему в тот день, что лицо его сияет как солнце; опьяненный победой над самим Саладином, он не заметил, что остался совсем один на пустынном пляже среди скал и обломков орудий и оружия. Он пустил коня шагом, разглядывая усеянный металлом песок: сарацины похоронили тела своих павших, монахи увезли трупы христиан, но бурые пятна указывали, где лежали люди. Конь ступал осторожно между торчащих пик и обломков сабель. Балдуин глянул вперед и увидел скалы, бросавшие на раскаленную землю милосердную тень, и он направился туда. Ассасин, подпоясанный приметным алым кушаком, который показывал все его презрение к тем, кто мог бы его убить, сидел на одном из валунов, и легкий ветер не волновал складки его одежды. Казалось, что он без оружия. Вытянув длинные худые ноги, облепленные шелком и перетянутые до колен кожаными ремешками, он смотрел прямо на подъезжающего всадника, но словно не видел его. — Саладин разбит, — сказал Балдуин, останавливаясь перед ним. Конь перебрал ногами, фыркая и пятясь, словно боялся неподвижного убийцу. — Я знаю, — ответил тот, осматривая короля черными глазами. — Твоя служба окончена, — продолжил король, с трудом удерживая коня. — Твой конь боится, — отозвался ассасин. — И он умнее тебя, потому что хочет бежать от меня. Беги с ним, мальчик. Я никогда не служил Салах ад-Дину. — Я король Иерусалима, — Балдуин спешился и, воткнув в землю парадный богато украшенный меч, накинул повод коня на рукоять, небрежно обвязал. — У тебя есть оружие? Воспользуйся им, или я убью тебя. Хотя… равный не убивает равного. Но тебе не избежать боя со мной. — Ты сказал, — пожал плечами ассасин. Он был выше, но Балдуин умел пользоваться своим относительно небольшим ростом; в нем — скорость и сила молодости, его второй меч, легкий, выкованный по восточным традициям, послушен ему так, словно он родился с ним в руке. Асассин был тяжелее, поэтому его ноги должны вязнуть в песке, он в капюшоне, что закрывает ему обзор, пусть и защищает, вероятно, шею, значит, надо колоть в тело… Два клинка, вылетевших из рукавов ассасина скрестились с громким скрежетом под ударом Балдуина. Ассасин блокировал каждый его замах, идя по песку легко, казалось, он вообще его не касался, и полы его разрезанного плаща до колен хлопали, как паруса, от резких движений. Его ладони в перчатках без пальцев были свободны, лезвия, короткие и толстые, а потому более прочные, чем оружие его противника, выдвигались из нарукавников и мгновенно скрывались от движения запястья. Пот заливал лицо короля, он крепче сжал рукоять меча, обмотанную кожей, чтобы не скользили руки. Ассасин, сбив его с ног снова, пока он поднимался, наклонился и подбросил в воздух мелкий, как пудра, колкий песок и рванулся сквозь него, выбил из руки короля меч и толкнул его спиной на раскаленную скалу. Балдуин ослеп от солнца, ударившего прямо в глаза сквозь выступившие от песка слезы, и нестерпимая жара вплавила его в камень. Вдруг тень накрыла его полностью, дав вздохнуть: ассасин стоял между ним и невыносимо жарким низким солнцем, упершись руками в черный камень по обе стороны его узких плеч. — Гордыня… — проговорил он, глядя на короля сверху вниз. — Мой самый любимый из грехов, — он наклонил голову, одной рукой сдергивая повязку с лица, и Балдуин с удивлением увидел совершенно европейские черты бледного лица: тонкий нос, длинный безгубый рот. Он только сейчас заметил, что ресницы, окружающие черные бездонные глаза, совсем белые, это не было заметно с самого начала из-за сурьмы на веках. — Кто ты? — сквозь зубы проговорил король, пытаясь дотянуться пальцами до висящего на поясе кинжала. — Я страх этой земли, — отозвался ассасин, перехватывая его руку. Запястье пронзило болью, как иглой, но после этого неприятное ощущение пропало. Ассасин вдруг поцеловал его в губы и прямо на глазах растворился черным пеплом; потеряв опору, король свалился на горячий песок, утопая в нем по колено. Пепел укрывал его, как в Помпеях хоронил город, и все не кончался, попадая в рот и нос, мягко щекоча лицо и шею. Балдуин потряс головой, отгоняя наваждение и приходя в себя, осмотрелся и замер, пораженный — на песке не было следов, кроме его собственных и его коня, спокойно стоящего возле воткнутого в землю парадного меча. Балдуин, взбираясь в седло, даже подумал, что ему привиделся воин пустыни, но губы ожгло при воспоминании о поцелуе и, прикоснувшись языком к губам, король почувствовал незнакомый сладкий привкус. Недолго длилась радость от победы над сарацинами: Готфрид, сражаясь в потешном бою с королем и случайно поранив его руку, заметил, что у того не пошла кровь, и пускай сам король вырвался и убежал, настоял на том, чтобы во дворец привели лекаря. Старый иудей с длинной окладистой бородой осмотрел запястье и спросил, откуда на коже синяки, пять черно-синих пятен, словно отпечаток человеческой руки. — Я ударился, — полыхая щеками, ответил король, вспоминая, как ассасин сжал его запястье с такой силой, что тело пронзило болью. — Это не следы удара, — покачал головой врач, отступая. — Медленная смерть. Король мертв. Известие о страшной болезни брата разбило сердце Сибилле, а сам король, заперевшись в комнате, лежал на постели, пытаясь не впасть в отчаяние, пока в храме, по традиции, шло отпевание. Его отныне будут считать мертвым, пока не наступит настоящая смерть. Почему он, за что? Ему нет и двадцати. Он с ненавистью посмотрел на свою руку с подсохшей раной и снова зарылся лицом в шелковые подушки: царапина, жалкая царапина, которая стала его приговором. Почему-то он подумал, что если бы он не знал о болезни, то жил бы дольше. — Уныние, — раздался знакомый голос. — Его вкус как у терпкого вина, в нем чувствуются не пролитые слезы. Сухой воздух прошелестел по комнате, оставив тончайший налет песчаной пыли на всех предметах. Исчезли все запахи, осталась только знойная духота, как тогда, на мертвом поле боя, где ноги короля-победителя вязли как в болоте, а наемный убийца легко ступал по зыбкому песку, хлопая при широких шагах полами плаща. Шелест шелка и шум собственной крови - единственное, что слышал король, украдкой вытирая щеки от горьких слез, которыми он оплакивал свою собственную уже почти закончившуюся жизнь. — Кто ты? — король поднял голову и измученно посмотрел на стоящего в комнате знакомого ассасина, даже не удивился его появлению, по крайней мере, ничем не показал. — Ты пришел убить меня? — Я — твоя болезнь, — просто ответил ассасин, выступая из тени. Он казался еще выше, чем под открытым небом у скал, он словно занял все пространство в комнате, но страха Балдуин не ощущал. Гость опустил повязку с лица на шею и, опустив палец в чашу с водой, провел им по тонким губам. Забавно, подумал Балдуин, он сам так делал раньше, когда ему казалось, что кожа на нем сейчас потрескается от сухости пустыни; сразу пить нельзя, отяжелеет и опухнет. — Не обольщайся, — проговорил король, садясь в подушках, и добавил. — И на твоем месте я бы боялся. Я болен проказой, а ты касался моего рта, — с мрачным удовольствием посмотрел на гостя он, думая, что убийца сейчас побледнеет от страха за свою жизнь, но ассасин даже не шевельнулся. — Я сам — проказа, — отозвался тот тихо, и лицо его, белое, без тени загара, холодное, как бывает у северных королей, на миг пошло гноящимися черными струпьями. — Я вошел в тебя, я в твоем теле, и я могу забрать болезнь, если захочешь. - Кто ты, - повторил Балдуин, понимая. Он читал о подобном в священных книгах, но никогда не думал, что дьявол явится искусить его. И уже искусил, он ведь не отдернулся тогда от поцелуя, да и сам назвал демона равным себе, вызвав на поединок. - Скажи сам, кто я, - вкрадчиво сказал ассасин. - Нареки меня, и я скажу тебе имя свое. Попроси меня о помощи, и я брошу к твоим ногам голову Салах ад-Дина, а ты проживешь долгую жизнь, полную побед, которые принесут тебе твои меч и слово. Нет смысла рассказывать рыцарю об этом, все равно не поверит, подумал король, очнувшись от воспоминаний и наблюдая за необыкновенно светлым человеком, сидевшим напротив. — Скажем так, этот ассасин крайне недоволен тем фактом, что я знаю примерное время своей кончины, — сказал Балдуин, рассматривая шов на испачканных соком перчатках. — Он говорит, что смерть страшна своей внезапностью, а меня даже нет смысла убивать, раз я всегда готов предстать перед Судией, — он усмехнулся. — С одной стороны, это обидно, он меня за противника не считает, с другой — приятно, можно не бояться. — Почему ты думаешь, что-то, что ты вступил в бой с ассасином, свидетельствует о твоей гордыне и тщеславии, а не о храбрости? — спросил Азирафаэль, кладя руку на сплетенные пальцы короля. — Это не было нужно, — сразу ответил король. — Я был опьянен победой и хотел получить еще одну, забыв, что война окончена. Что ты будешь делать в Иерусалиме? — Блюсти мир, — честно ответил ангел. — Противостоять пороку так, как я могу. — Мир… — эхом отозвался Балдуин. — Благая цель. Нам здесь нужны рыцари, подобные тебе, Азирафаэль. Иди с миром, добрый друг мой. Ангел, выходя из покоев короля иерусалимского, не мог сдержать улыбки, хотя бессмертная сущность его была переполнена печалью. Возможно, он сумеет помочь юному королю - надо связаться с Габриэлем.