головокружение

Когда де Сарде решает отправиться из Сан-Матиуса в Новую Сирин морем – торопится вернуться к кузену, тревожится до еле заметной дрожи рук, – никто из них не сопротивляется. Васко рад оказаться на палубе хотя бы так; остальным, кажется, все равно. Посреди ночи он находит Курта под грот-мачтой – сидящего, прижавшись к ней спиной и закрыв глаза, дышащего слишком ровно и слишком глубоко. Мерно, неспешно поднимается и опускается грудь, но, кроме этого, он неподвижен; когда Васко останавливается рядом, Курт открывает глаза, смотрит ему в лицо снизу вверх. – Наслаждаешься погодой? – спрашивает Васко, садясь рядом; Курт устало отмахивается: – Не смейся. Конечно, они оба знают, в чем дело. Море тревожится – отголоски далекого шторма (может быть, он придет и сюда, может быть, нет; Васко не знает), – и Курт чувствует это лучше многих. Слишком отчетливо, слишком остро, как многие сухопутные (как сам Васко в детстве). – Есть отличное средство, – говорит он. Ладонь у Курта широкая, жесткая, иссеченная шрамами – мелкими, крупными; некогда жестоко переломанные пальцы – следы старой муштры. Он не вздрагивает, когда Васко прикасается к нему, и не замирает – только вскидывает брови, смотрит насмешливо и чуть удивленно. – Ты правда думаешь, что это поможет? Васко кивает: – Я знаю. Этому его научила Белла, сестра по палубе – давно, они были еще детьми. Дорогое сердцу, бережно хранимое воспоминание: как они сидели у стены кубрика, касаясь друг друга коленями, все время сталкиваясь взглядами, беззвучно смеясь – маленькая шутка только для них двоих. Волосы Беллы все время падали ей на лицо, и она заправляла их за уши свободной рукой, забавно фыркая; у Васко мучительно горела самая первая его татуировка, и приходилось сдерживаться, чтобы не тянуться к ней. Сейчас у Васко так же горит под ребрами, и сдерживается он точно так же. Он видел, как Курт отказывает мужчинам и женщинам, садящимся рядом с ним в таверне – и как провожает некоторых женщин взглядом; он видел, как Курт позволяет дворцовой служанке увлечь себя за одну из бесчисленных дверей; он видел достаточно, чтобы не надеяться и не пытаться. Переживу, думает он. Не впервой. Но – ладонь и запястье Курта под его пальцами, чужой еле заметно сбившийся пульс; привычные, хоть и полузабытые движения – как давно он так ни к кому не прикасался? С тех пор, как стал капитаном, подсказывает ему память, и немного больше. Не к кому было прикасаться. Незачем. – Легче? – отстраненно спрашивает он и поднимает голову. Курт смотрит на него... странно. Задумчиво, пожалуй. Будто он не может понять, что видит, или не может уложить это в голове, или не знает, что с этим делать, и Васко скорее чувствует, чем слышит оглушающий одинокий удар сердца где-то в горле. – Легче, – отвечает Курт и не отводит взгляд. Когда Васко убирает руку, чужие пальцы еле заметно вздрагивают.