«что-то врастает в душу гвоздем в ладони, странная блажь (надрежу и освежую): разве тому, кто умер и похоронен, можно любить живую?»
«кадавр», Мкб-10
Билли и Томми одним своим видом кричат о всем том, что было, что могло-бы-только-бы-если. Пьетро отворачивается; Пьетро на руки Луну поднимает и лишь в который раз ставит на место до одури похожего на него племянника. Билли смотрит глазами своей матери, не кричит и не выпускает все из-под контроля. У Томми усмешка слишком на его собственную похожа. Пьетро называет их детьми от микроволновки и собственную дочь с рук не спускает. Его-то дочь живая и настоящая. Его-то дочь за волосы цепляется и смеется, больше на Кристалл похожая, чем на него. Он не наблюдает за близнецами; он слишком хорошо их как будто знает. Видел таких уже. Лет двадцать назад, может чуть больше. А сбегать с места преступления он с подросткового возраста мастерски умеет. — Ты мертвый, знаешь. Билли разве за руку его не ловит, Пьетро смотрит на него слишком долго, чтобы защититься. Усмешка выходит запоздалая, усмешка выходит нервная, усмешка не совсем та. — Ты знаешь это, — лишь повторяет Билли; а он снова видит его мать. Видит отчетливо, явно. — Мы просто вернем ее домой, и все наладится. Не переживай ты так, мелкий. Билли улыбается тонко. Ни на Ванду, ни уж тем более на Вижна не похожей улыбкой. — Мы давно ее нашли. А ты… ты нет. Пьетро фыркает, Пьетро бросает что-то вроде: «Лечиться тебе надо, мелкий». И замечать начинает что-то не то; замечать начинает лишь тогда, когда Билли руку на плечо кладет и показывает. Как старые диафильмы, как пленка на перемотке зажеванная. У этого дня границы есть. Вон там и вон там. И Пьетро за них давно уже не выходит; не выйдет. Томми — как часть пленки — проносится мимо. Томми — как фон и декорация — орет: — Догоняй, пенсионер! Билли краснеющей радужкой глаз смотрит и улыбается с тихим: — Мне жаль, Ртуть. Я тебя отсюда не вытащу. Пьетро срывается с места. Стартует и надрывается, и бежит-бежит-бежит. Закольцованный, пойманный. Его хомячья клетка с кольцом для бега захлопывается, подсказывая совсем явно, почему нигде нет сестры. Почему здесь лишь близнецы, лишь маленькая Луна, пальцами за него цепляющаяся. Проекция сознания, игры Дума, да что угодно. Луна здесь такая же, как и близнецы. Ненастоящая. Он сам тут не настоящий. Билли по плечу сочувствующе хлопает, Пьетро отмахивается от него, как от мухи. Пьетро выход ищет и найти не может. И до последнего врет себе, что выход есть; он же в стеклянном шаре же, да даже стеклянные шары разбиваются. Билли снова повторяет к ночи ближе: — Ты мертвый. Пьетро смотрит на него как на полоумного. Билли частью декорации становится совсем не сразу; наверное, ждет какой-то реакции, наверное, он не просто так пришел. Но Пьетро плевать, Пьетро, как загнанная в угол псина, крутится и пытается проскрести хоть сами стены, лишь бы выйти. Он бы знал, что мертвый. Каждый ведь понимает это; тебя нет — вот признак смерти. Самый действенный, самый верный. Пьетро собственные руки и ноги видит, Пьетро знает, что он есть. И если разломать это — что бы там ни было — смог его племянник-подросток, то и сестра сможет. Он либо сам выйдет отсюда, либо ее дождется; все так просто, все так понятно и кристально чисто. Луна просится на руки, он совсем не знает зачем, но все равно этим чертовым иллюзиям верит. Дочь к себе прижимает и верит, что все по-настоящему. Верит, что сам еще жив. Дни циклят, все повторяется до мельчайших деталей, а он на швы мироздания, указанные Билли, старается смотреть как можно чаще, держаться за них и не позволять себе забывать, что он тут — не часть этого. Он тут — а они все нет; Ванда не приходит. Ванда не выкручивает до основания стеклянную клетку-шар, Билли не говорит больше ни о чем таком странном. Нервные шутки из глотки рвутся все чаще, Пьетро себе подсказывает, что говорить с ними всеми здесь еще хуже, пожалуй, чем общаться с микроволновкой. У микроволновки хотя бы интеллект есть. Здесь все выдуманное, здесь все не настоящее. До банального глупо искать выход. До банального глупо смиряться с мыслью о том, что он, похоже, и правда мертвый. Проверить, измотать организм, заставить себя не спать несколько дней; и на швы не забывать смотреть. Не забывать про швы, не стать снова частью этой больной реальности. Ванда не приходит, а он верить словам Билли начинает все более явно. Лишь просчитать никак не удается, в какой именно момент он все же умер. Сон затягивает на четвертый день бодрствования. У Ванды объятия крепкие, а слова чужие, на другом языке, интонациями и звуками чужого голоса. Открывая глаза, он не вспоминает о швах. Открывая глаза, он не находит эти швы больше. Билли и Томми одним своим видом кричат о все том, что было, что могло-бы-только-бы-если. Пьетро отворачивается; Пьетро на руки Луну поднимает и лишь в который раз ставит на место до одури похожего на него племянника.