Для меня следующий год никогда не наступит…
Нет, я не болен и не умираю (по крайней мере не знаю об этом). Но, похоже, на долгие-долгие годы застряну у черты, так и не шагну в неизведанный «двадцатый». Потому что время застынет, наступит «год сурка». Все в этом мире познается в сравнении: без ночи не было бы ясно, где пролегает стык двух соседствующих дней; без океанов суша была бы бескрайней; без вкраплений бед счастливая жизнь теряла бы всякие краски… …Каждый следующий год начинался для меня внутренней пустотой — и ожиданием подарков. Поругавшаяся, ругающаяся или пока только собирающаяся поругаться семья собиралась за единым столом. Испытывающие раздражение друг к другу люди улыбались и шутили лишь из-за мороза Нового Года, ослабившего боль от неисчислимых ран, — и это притворство дети семьи, на саму нее не похожие, принимали за тепло и любовь. Незатейливую чушь галдел телевизор; взрослые разговоры окружали, будто без устали катающиеся вокруг ребенка валуны, гремящие, непреодолимые: в такую беседу не влезть, не напомнить о своем присутствии, не предпринять попытку сменить ее направление на нечто более легкое, светлое — настоящее. В окружении каменного грохота оставалось сидеть с вилкой в руке, неторопливо есть все, что, точно собаке, подбрасывают тебе на тарелку (чтобы как можно меньше еды потом ставить в холодильник), и думать о своем. Оживлять в воображении людей поддельных: говорящих мягко, слушающих внимательно, спрашивающих сердечно. Их прогонял реальный гомон, усиливающийся в разы, как только не верящий в собственные слова человек принимался изображал участие и заботу о сотне миллионов себе подобных. Обязательно случалась ссора из-за своевременности открытия бутылки шампанского, которой потом никто из взрослых особенно интересоваться и не будет. Били куранты… Интересно, взрослые действительно верят или загадывают желание так же машинально, как следуют невнятным традициям?.. В какой-то момент я решил, что столько ударов слишком много для чуда и сбудется лишь то, о чем успеешь подумать во время последнего, — и начал бояться до жути опоздать или случайно впустить в сознание темные мысли… Но внезапно гимн оглушал после долгой — вечной для нетерпеливого ребенка — тишины! Звенели бокалы, звучали радостные голоса, и в душу закрадывалась надежда: «Да вот же оно! Сработало! Они счастливы и все хорошо!..» Но склеенное дешевым скотчем разваливалось вновь, стоило гипнозу телевидения ослабеть, а тишине в головах — рассеяться. Вместе или почти, вскоре внимание всех переключалось на тяжеленные, заполненные коробками и пакетами наволочки, заменяющие мешки для подарков, и по очереди каждая подписанная вещь оказывалась в руках будущего владельца, а остальные члены семьи, пока рвалась бумага и лопался полиэтилен, как вампиры, пили короткие вспышки эмоций получившего подарок. Переливание чувств необходимо тем, у кого высохло сердце. Через раз содержимое коробки или свертка доказывало, как мало мы знаем друг о друге, однако отчего-то этот слезный вопль в пыльный потолок слышал только я… Наволочки стремительно худели. Пустые, как бокалы на столе, песни сменялись в телевизоре. Возрастало привычное, будто сердцебиение, недовольство взрослых, и в итоге все разбредались по своим комнатам с пакетами подарков. По квартире разливались беззвучность и тьма. Холод обнимал кровати, греющиеся под человеческими одеялами……и так начинался всякий мой год…
Но в этом — впервые все будет иначе. Темное болото скроет пол коридора и комнат еще в конце этого года, с бульканьем примется подниматься уровень черной смолы, так что вряд ли мне захочется слезать со стула или постели. Некуда идти. Не к кому. Свет монитора озарит пакет с подарками, отданными заранее, перед отъездом в другую квартиру, где празднование будет проходить без меня — куда счастливее, уверен!.. Вовлеченные в происходящее глаза не сумеют ни на мгновение оторваться от бегущих по ночному городу героев сериала, держащихся за руки поневоле — в «браслетах». Я буду жевать что угодно, лишь бы был вкус; пить — лишь бы не было мыслей. Открою подарки, хоть в чужих домах уже час с лишним назад замолчали куранты: не почувствую пальцами бумагу, ничуть не ускорю биение сердца, как было в детстве каждое лето, проводимое вдалеке ото всех — без торта и задувания свечей… Подумаю: «Надо же… они по-прежнему меня не знают…» — и ухмыльнусь этой неглубокой царапине… …и следующий год не наступит. Не в моей комнате. Не на покрытой нежным пледом постели. Новый день будет таким же, как прошлый, разве что вещей у меня заметно прибавится. Им понравится переходить снежный сказочный мост без меня, и стрелка моих карманных часов остолбенеет. Из нагрудного кармана отныне не донесется ни единого «тик», кровь по сосудам будет бежать по привычке. Закрыв глаза с отрешенной полуулыбкой, я погружусь в ледяную воду, поднявшуюся до потолка моей спальни, и буду раз в 365 дней покоиться на любимом пледе, заменяющем улыбки, прикосновения и голоса. Постепенно вся вода сменится льдом, что приморозит мои пальцы к металлу карманных часов… …пока не раздастся заветное тиканье. Чем пристальнее живой взгляд будет буравить меня сквозь лед, тем горячее станет кожа — и понемногу растает тюрьма. Мокрый, замерзший, отвыкший от солнечного света, исходящего из любого Его действия, я буду сторониться и сгребать остатки тающего снега поближе к себе!.. Но солнце высушит одежду и волосы, наполнит цветом кожу, а сердце — покоем и радостью. Последний виток того далекого-далекого вечного года станет запоминающимся яркостью эмоций и событий, казалось бы, мало чем отличающихся от рядовых. Но все познается в сравнении! Его солнечные лучи, падая на покрытые ледяной крошкой карманные часы в моих слабых пальцах, будут рассыпаться на ослепительно сверкающие радужные нити! Юркие зайчики заскользят по стенам и потолку моей спальни; герои сериала, как и каждый год, возьмутся за руки под тихий звон наручников, и глядя на них с, надо же, не такого уж и теплого пледа, я наполню легкие запахом чужого, но такого родного тела. Его пальцы погладят согретое ими плечо, дабы привлечь мое внимание, а прильнувшие к макушке губы разомкнутся: — Поздравляю — Новый Год наступил… — Да… — прошепчу я. — Наконец-то…