Нет брата у меня!

      Крисания узнала о трагедии от Тики спустя почти месяц. Жрице не понадобилось ни о чем спрашивать — по лицу трактирщицы и атмосфере в Утехе было все понятно. Крисания знала, что она отчасти виновна — Карамон в очередной последовал за Рейстлином благодаря ей, ее существованию...       И снова ее накрыла та же волна боли: чужой боли, ради которой она вообще оказалась в Утехе...       Бегом через проклятую рощу — и до последнего шага не верить, что защита мага ей поможет. От нее самой исходил невыносимо яркий свет: такой, как будто бы жрица сама была им, как будто бы Паладайн вел ее сюда...       — Рейстлин! Рейстлин! — Крисания не узнавала башню: та словно бы перестала излучать темную энергию, что так обжигала ее в прошлые визиты. Яростный стук в двери.       Никаких печатей на дверях. Внутри — никакого клубящегося зла. Внутри — только тишина.       Рейстлина она нашла сидящим в спальне с книгою. Таким, как всегда — но что-то неотвратимо изменилось.       — Как ты прошла? — его голос звучал равнодушно и сухо. — Я же запретил роще пропускать кого-либо ко мне.       — Паладайн любит своих детей, — машинально ответила Крисания, окидывая мага взглядом. Внешне — все в порядке. А что она хотела? Это же чертов черный маг. У него нет сердца. И вообще ничего нет. Только планы захвата мира. Кстати, о мире. — Ты знаешь, что война закончилась?       — Да, — тонкие пальцы Рейстлина сжались на книге. — Знаю. Охрана у Врат усилена. Мне туда не пройти. Никому не пройти.       — И что теперь? Должен же быть выход... точнее, вход.       — Нет, — Рейстлин наконец посмотрел на нее, — незачем. Я не пойду в Бездну. Я... передумал.       Крисания ошарашенно смотрела на него. Это какая-то шутка, чтобы убедить ее сделать очередную глупость? О чем этот... этот человек вообще говорит? А как же Такхизис? Мировое господство для них двоих?       — Так что твоя помощь мне боле не нужна. Можешь идти, роща тебя пропустит. Возвращайся к своей жизни, Посвященная.       — А ты, Рейстлин? Что будет с тобой?       Он покачал головой: так устало, так одиноко... так ненормально.       — Буду менять прошлое. Я уже... уже перепробовал сто тридцать пять вариантов, но у меня впереди почти вечность.       — Но ты сказал, что не пойдешь к Вратам, я не понимаю, о чем ты...       — Карамон.       Одно имя. Рейстлин произнес его с хриплым рыданием — и сломался.       Он согнулся пополам, обнимая себя за плечи. Книга соскользнула с коленей, но он не заметил этого. Маг захлебывался слезами и кашлем, сползая на пол.       Он рыдал молча, не говоря ни слова, но в его рыданиях звучали звериное подвывание и такая боль, что Крисанию чуть не сбило с ног. Она опустилась на пол, пытаясь обнять его, но маг оттолкнул ее и метнулся прочь.       — Рейстлин! — жрица протянула к нему руки, но маг уже вылетел из комнаты.       Крисания долго сидела на полу посреди этой чудной комнаты. Ее взгляд скользил по мелочам: смятой постели, одеялу на полу, книгам по всей комнате, разорванным кускам пергамента, осколкам стекла в углу, где раньше стояли склянки для зелий, обломкам посоха... стоп, что?!       Жрица поднялась. Ее белые юбки зашуршали по грязному полу: Рейстлин никого не пускал к себе в комнату. Никогда.       Она подняла эти обломки с пола: посох был переломлен пополам. Хрустальный шаг был разбит.       Рейстлин, глупый маг, что же ты натворил...       — Не трогай, — знакомый голос сзади звучал снова безразлично и устало. — Положи.       Крисания аккуратно положила оба куска на пол и обернулась к магу.       — Зачем? — в ее голосе зазвучала неприкрытая горечь. — Это же... это же верная смерть!       — Просто посох! — он упрямо посмотрел на нее, и его глаза выглядели еще более безумными. — Я все еще властелин времени! Посох ничего не значит! Магия мне подчиняется! Смотри!       Он взмахнул рукой, и тоненький язык огня объял один из лежащих на полу листков. Рейстлин в ту же секунду согнулся пополам, заходясь кашлем. Огонь погас.       — Рейстлин... — Крисания робко приблизилась, но касаться не решилась. — Ты же и сам знаешь, что магия тебя покинет. В посохе была добрая половина твоих сил...       — Уже нет, — он выпрямился. — Я отказался почти от всего. Стал таким, каким был после Испытания. Я отдал все... и я все равно не могу его спасти! Знаешь, жрица, каждое перемещение во времени требует сил! Я забрал их все у Даламара — бедный мальчик, скажешь ты? Но он сам выбрал путь предательства! Я и сам отдал почти все — но каждый раз я не успеваю. Смерть за его левым плечом... подстерегает его: случайная, нелепая, жестокая, героическая. Неважно! Она все равно побеждает!       Рейстлин все говорил, говорил, пересказывая жрице каждую свою попытку спасти брата.       На небе давно взошла луна, а он все говорил о Карамоне, давно уже сидя рядом с жрицой на полу и лишь изредка пряча лицо в ладонях. Когда на небе погасла последняя звезда, он наконец выдохнул, задавая ей так много вопросов без ответа.       — Что мне делать? Что мне делать... я не могу его спасти. Неужели так угодно твоему богу? Отвечай мне, жрица, чего он хочет? Что? Моей смерти в обмен на брата?       — Паладайн не хочет ничьей смерти, — Крисания покачала головой. — Но ты не можешь поменять судьбу. Не так. Отпусти его, Рейстлин.       Маг вцепился руками в собственные волосы.       — Нет, нет... Нет, Крисания, он должен был пережить меня! Так не должно! Не должно, пойми же! Я отправил его на эту войну, он погиб из-за меня! Моего пренебрежения! Моей гордыни! Помоги мне, ты же здесь из-за Его воли? Помоги! Не ради меня, ради брата...       Крисания снова попыталась обнять мага, и тот охотно прижался к ней, всхлипывая на плече жрицы. Сколько времени он сдерживал эту боль? Неужели он не давал себе месяц даже минуты на сожаление? И эта боль... она разрушала его сильнее любой магии.       — Я не хочу чувствовать! Я не хочу чувствовать это, жрица! Забери у меня эту боль, забери, прошу!       — Я не могу, — она гладила его по спине. — Ты снова стал человеком... а человек чувствует боль.       — Я все еще маг!       — Пусть так. Но совсем другой, — ее голос звучал мягко и нежно. — Ты должен отпустить его...       — Я никогда не думал, что то, что я видел этими своими глазами не произойдет... не старость страшна, не разрушение и увядание, а когда... когда так, так как он... — он поднял на нее взгляд и замер. Крисания ошарашенно смотрела магу в глаза.       Карие глаза Карамона смотрели на нее. Нормальные глаза.       Маг усвоил урок.       — К-к-крисания? — он ошарашенно смотрел на нее, и взгляд его был преисполнен... нежности? Ласки? Это были последние слова, которые Крисания могла бы применить к нему, но она не знала иного имени этим чувствам. — Ты такая... совсем другая.       — Я помолюсь за вас обоих, — она покачала головой. — Быть может, Паладайн пошлет мне знак. Быть может, его милость окажется больше, чем мы оба думаем.       Комнату заливал солнечный свет — в первый раз за много веков.       — Крисания, — повторил он, обводя комнату взглядом. — Как думаешь, я правда... еще маг?       Не дожидаясь ответа на вопрос, Рейстлин щелкнул пальцами.       Посох, лежавший грудой обломков подле них, засиял. Крисания зажмурилась от яркого света, а когда распахнула глаза — увидела, что новый посох стал короче, черное дерево снова стало обычным, а сияние хрустального шара стало теплее.       — Я не думал... это невозможно! Маг не может сам себя посвятить, не может изменить облик посоха...       Он вскочил на ноги, легко, как никогда прежде. В груди не болело. Он был... свободен?       — Я... Крисания, я теперь могу все исправить! Я понял, что... что надо делать!       Он подхватил с пола обрывок пергамента, написал на нем пару слов и отправил его в полет ударом посоха. Лицо его просияло. Да, оно оставалось таким же пугающе желтым, а волосы — такими же седыми, но теперь все было по-другому, и эта попытка наконец могла увенчаться успехом.       Теперь он знал правду. Каждый может спасти себя только сам. Он не смог вытащить брата, но если дать тому лишь толчок...       ...Два месяца назад Карамон получил послание от брата, в котором было всего несколько строк: "Возвращайся домой, иначе у меня вновь не станет брата — навсегда".       В ту минуту, когда удар посоха прозвучал, одинокий всадник въехал в Утеху.       Тика выбежала на стук копыт — и обомлела. Ее муж слез с коня и метнулся к ней. Живой. Пахнущий кровью — но живой, живой...       — Я получила письмо, что ты убит... уже месяц тому назад как получила! Я думала, тебя нет в живых уже два месяца! — по щекам женщины текли слезы. Силач прижимал ее к себе, целуя в губы с такой страстью, как будто он хотел прямо здесь и сейчас решить вопрос с еще одним ребенком в их дружной семье.       — Два месяца назад я получил письмо! Письмо от брата. Я притворился мертвым, выпив один из его ядов... а когда все стихло, я выехал сюда. Прости, я не подумал, что ты узнаешь!       Тика отвесила ему затрещину.       — Какой же ты... Маджере!       Она вспомнила лицо девушки, что приходила к ней вчера. Могла ли она... эта жрица... защитить Карамона? Привести его домой, как увела когда-то?       Тика не хотела знать. Она целовала мужа.       Он был дома. Живой. Все было хорошо.