***
Доума велел отмыть Котоху, так звали эту сиротку с младенцем на руках, и каково же было его удивление, когда вместо жалкой дурнушки-провинциалки он увидел прелестное создание неземной красоты. Кто бы мог подумать, что под слоем дорожной пыли и запёкшейся крови скрывалось настоящее сокровище. Люди обладали никудышной регенерацией, какой-нибудь пустяковый порез затягивался у них в течение нескольких дней. И всё же отдых, хорошее питание и пресловутое время сделали своё дело. Из всех женских лиц, которые он когда-либо видел за свою долгую жизнь, её кроткое, белое, как лилия, личико было, без сомнения, самым прекрасным. Хрупкое телосложение, прозрачная матовая кожа, высокий лоб, аккуратный нос и нежные, красиво очерченные губы делали её похожей на фарфоровую статуэтку. После недолгих раздумий демон решил оставить её подле себя в качестве своеобразного, так сказать, украшения. Доума любил красивые вещи и знал в них толк.***
Клянусь на мизинцах, клянусь на мизинцах… Как и большинство миловидных девушек, Котоха особым умом не отличалась. Она была по-детски наивна и восторженно радовалась любым мелочам: пышным цветам, что целыми стопками складывали к его ногам последователи, хорошей погоде или чашке ароматного чая. Доума частенько приглашал её на чаепития и угощал различными сладостями. Но чего было не отнять у глупышки — так это таланта. Котоха обладала необыкновенно чарующим голосом. Каждый вечер она напевала своему малышу колыбельную, убаюкивая в ласковых объятиях. Слова лились тоненьким мелодичным ручейком, и Доума с упоением заслушивался, уперев подбородок в сложенные ладони. Я тебя одарю любовью, Все сомнения отложив на потом. Я тебя от ненастий укрою, Приютив под надёжным крылом. Клянусь на мизинцах, клянусь на мизинцах… — Смотри-ка, а он, кажется, подрос, — перегнувшись через плечо Котохи, сказал Доума, задумчиво разглядывая человеческого детёныша. Мальчик, едва завидев его, тут же недовольно сморщился. С него мгновенно спала вся сонливость. Пухлые щёчки покраснели, бровки насупились, а ноздри воинственно раздулись, как бы говоря: «Ты мне не нравишься». Доума мимолётно усмехнулся, наблюдая за реакцией Иноске. Уже, кстати, не первый раз сей малец реагировал на его приближение столь неприязненным образом. Конечно же, полугодовалый сопляк ничегошеньки не знал о демонах, но определённо что-то чувствовал. Чего нельзя сказать о беспечной Котохе, как впрочем, и о целом стаде суеверных баранов, превозносящих Доуму на пьедестал божества за одни лишь глаза, пусть даже и необычного, радужного оттенка. Хмыкнув, он протянул, было, к Иноске руку, намереваясь легонько пощекотать, но мальчонка внезапно остановил его жест, ухватив за палец. — Ого, какой крепкий хват! — воскликнул Доума, откровенно забавляясь происходящим. — Чую дух настоящего бойца! Неужто… — он повернул голову к Котохе, как вдруг осёкся и замолчал, переводя своё внимание вновь на Иноске. Уличив момент, он начал увлечённо жевать его палец, вот только незадача — прокусить было нечем. Первые нижние резцы ещё даже не начали пробиваться. Однако стоило отдать этому щенку должное — старался он из-за всех сил, аж пыхтел от усилий. — Извините, Доума-сама, не знаю что на него нашло, — пристыженно произнесла Котоха, тщетно пытаясь утихомирить Иноске. — О, не переживай, мой милый друг, — елейно отозвался Доума. — У тебя такой замечательный ребёнок. Подрастёт и станет твоим защитником, — выпрямившись, он поглядел на подопечную сверху вниз и ласково похлопал её по макушке. — Каждый в общине знает, что вы видите в людях только хорошее, не осуждаете никого. Вы добрейшей души человек, Доума-сама, — Котоха смущённо потупилась. Наклонив голову, демон добродушно прищурился. Ему нравилось, как Котоха произносила его имя, — и как молитву, и как мольбу одновременно.***
Доума обгладывал ногу приглянувшего ему прихожанина, когда на пороге нежданно-негаданно возникла Котоха. Обычно, все нормальные люди в это время уже видели пятый сон. Увлёкшись трапезой, он не сразу заметил её появление. Мясо последнего из трёх, кем он сегодня решил полакомиться, было как раз в его вкусе: сочное, но не слишком жирное, с лёгкой, восхитительной кислинкой. Настоящий деликатес. Почувствовав за спиной постороннее присутствие, Доума замер. Он не спешил оборачиваться, медленно сглатывая прожёванный кусочек сырятины и облизывая испачканные в крови губы. Затем, отряхнувшись, повернулся к Котохе, приподнял церемониальный головной убор в приветственном жесте и отвесил учтивый поклон. Девушка вздрогнула, словно очнувшись от транса, но не сдвинулась с места. Ах, Котоха, Котоха… ну чего же тебе не лежалось в своей тёплой постели? Даже Иноске с собой притащила, непутёвая ты дурёха. Мальчик, завёрнутый в узорчатое покрывальце, крепко спал у неё на руках, посасывая собственный кулачок. — Добрый вечер, Котоха-тян, или, точнее, доброй ночи. Чем обязан столь позднему визиту? Только не подумай, пожалуйста, будто я не рад тебя видеть. Ты всегда желанный гость в моих чертогах, ненаглядная… всегда… — Это вы их убили, так ведь? — запинаясь, выдавила она. Котоха всё больше съёживалась, Доума видел, как её недоумённый взгляд метался по залитому кровью полу, как пульсировали зрачки, наливаясь страхом, как дрожали губы. — Я не был бы столь категоричен, — ответил он и картинно развёл руками. — Многие тешут себя мыслью, что их ждут райские кущи, счастливая загробная жизнь, но ничего этого они, разумеется, не получат, потому что пустые мечты никогда не станут реальностью. Наивная вера в жизнь после смерти, в то, что существование человека не заканчивается в этом мире — какая ужасная, непроходимая, дремучая, несусветная чушь! — И каким образом это должно вас оправдывать? — перебила его Котоха, постепенно пятясь назад. — Жизнь людей — череда непрекращающихся страданий, борьба с ветряными мельницами. Человек рождается слабым и беспомощным, потом неизбежно дряхлеет, его одолевают всевозможные болезни и, в конце концов, он умирает. Но внутри меня все эти заблудшие души будут жить целую вечность! Я дарую спасение всем, кого поглощаю. Сливаясь со мной в единое целое, они обретают долгожданное счастье, — пояснил Доума. Причём, всё это он проговорил вовсе не зло, без намёка на грубость, а, напротив, очень терпеливо, доброжелательно, с обаятельной улыбкой, так, что при иных обстоятельствах не согласиться с ним, было бы трудно. Окончив речь, Доума пытливо вгляделся в лицо Котохи. И разом сник, ибо оно моментально захлопнулось. Как окошко перед нежеланным гостем. Внешне ничего не изменилось, она даже не моргнула, но привычное тепло, идущее от неё, куда-то мигом испарилось. Глаза — зеркало души — сказали сами за себя: его глаза задавали немой вопрос, а её красноречиво отвечали, что к чувствам боли, разочарования и недоверия добавилась ещё и абсолютная отчуждённость. Перешагивая через разодранные трупы своих последователей, он подошёл к ней вплотную и, наклонившись, поцеловал в лоб. — Беги, — прошептал на ухо, слегка прикусив мочку, — беги как можно быстрее. Котоха в ужасе отшатнулась, но едва она начала разворачиваться, чтобы броситься наутёк, как Доума внезапно подался вперёд и, обхватив её одной рукой, порывисто притянул обратно к себе, а вторую положил на затылок, не давая вырваться. Запустив пальцы ей в волосы, сжал их у корней и дёрнул, заставляя Котоху резко запрокинуть голову. Дождавшись изумлённо-испуганного вскрика, он впился в её губы жёстким требовательным поцелуем, выпивая этот короткий беспомощный вопль вместе с дыханием. От её тела и волос исходил опьяняющий запах душистых трав. Эта тесная и жаркая близость взбудоражила его, он провёл носом по хрупкому виску, по тоненькой жилке, дрожащей в бешеном ритме. Ощутил губами, как быстро бьётся пульс под нежной бархатистой кожей — и внутри всё перевернулось. Доума принялся терзать её уста с удвоенной страстью: жадно, властно, ненасытно, с каждой секундой углубляя поцелуй. Котоха практически не сопротивлялась его напору, только слабо извивалась и отворачивалась, боясь выронить Иноске. Одинокая слезинка скатилась с девичьих ресниц и замерла в уголке припухших губ. Доума почувствовал солоноватый вкус и, глухо застонав, нехотя оторвался от её рта. Не удержавшись от соблазна, мазнул кончиком языка по щеке, слизывая солёную влагу. Это лёгкое, почти невесомое прикосновение отозвалось горячим спазмом внизу живота, и ему вдруг нестерпимо захотелось повалить Котоху на пол и прямо тут, посреди разбросанных окровавленных останков, овладеть ею, сжать в объятиях до хруста костей. Стиснув зубы, демон оттолкнул её подальше от себя, удивившись столь откровенной реакции собственного тела. Прежде с ним такого не бывало. Девушка пошатнулась, однако ей с трудом удалось сохранить равновесие. Иноске плаксиво захныкал, проснувшись из-за резкой встряски. Одна гэта слетела, но Котоха не стала тратить время на её поиски — она отбросила вторую и босиком побежала к выходу. Доума проводил её взглядом до раскрытых сёдзе, втайне надеясь, что она оглянётся. И, как оказалось, напрасно. Она упорхнула от него с завидной прытью, только пятки сверкали. Прислонившись плечом к стене, он достал из кармана веер, раскрыл его и принялся неспешно им обмахиваться. Монотонные движения помогали сосредоточиться. По правде говоря, Доума предпочёл бы уладить возникшее между ними недоразумение каким-нибудь иным способом, например, стереть Котохе память, но гипноз в арсенал его умений, увы, не входил. На мгновение, одно краткое мгновение, он задумался над тем, чтобы позволить ей сбежать. Вот только если господин Кибутсуджи прознает о его слабости, то будет крайне недоволен. Мудзан славился вспыльчивым характером и невиданным, даже по меркам своих же соплеменников, садизмом. Доума входил в число немногих демонов, приближенных к создателю. А посему не понаслышке знал, что может случиться с теми, кому не посчастливилось вызвать его мимолётное раздражение. При таком раскладе убить Котоху собственноручно будет актом скорее милосердия, чем жестокости. Но как несправедливо всё это! Люди постоянно заводят различных питомцев, так почему он — не абы кто, а вторая Высшая Луна — не может приютить одного человека? Помахивая веером, Доума размышлял о желаниях, которых, по его собственному мнению, у него никогда не было. Даже в свою бытность простым смертным он ни к кому не привязывался, не тосковал по рано почившим родителям, никого не любил… Но Доума не мог отрицать очевидного — в тот момент, когда он прижал Котоху к своей груди, внутри что-то шевельнулось. Что-то жаркое и неведомое. Она пахла весенней свежестью, цветами и ещё чем-то неуловимым, но невероятно притягательным, а её глаза, зелёные и глубокие, словно колдовское зелье, смотрели на него доверчиво и с надеждой. До событий сегодняшней ночи, разумеется. Как ни крути, а время вспять не повернёшь: теперь их отношения уже никогда не будут прежними. Рефлексия, сомнения, сожаления — удел убогих. Став демоном, Доума окончательно избавился от несовершенств человеческой природы и обрёл достаточную ясность мысли. И всё же ему хотелось кое-что сделать для неё напоследок. Котоха была его любимым украшением, своего рода отдушиной в веренице однообразных будней. В отличие от подавляющего большинства надоедливых прихожан, она безропотно сносила все лишения, невзгоды и удары судьбы, ни на что не жалуясь и ничего не прося. Доума прошёл в угол зала и подобрал недоеденную ляжку. Итак, решено. Он сделает ей прощальное одолжение: даст любопытной, на свою беду, птичке небольшую фору. А пока — не пропадать же добру.***
Доума стоял в тишине, рассматривая бездыханное тело Котохи, распростёртое перед ним на земле. Её спина превратилась в кровавое месиво. Из глубоких продольных ран сочилась тёмная кровь, стекала по бокам и скапливалась в складках скомканной юкаты. Уголки его губ были опущены, тёмные кустистые брови скорбно изломаны, по лицу катились крупные слёзы. — Падение с обрыва не могло спасти Иноске жизнь. Ты вела себя глупо и опрометчиво до самого конца, — последние слова он проговорил вслух, даже не заметив этого. Тяжело вздохнув, демон наклонился над убитой и более пристально осмотрел её ранения. Выбрал то место, что находилось ближе всего к левой лопатке, пальцами раздвинул края разреза и, погрузив в него свободную руку, принялся с чавкающим звуком плавно проворачивать, пока не нащупал сердце Котохи. Схватив в горсть гладкий, мясистый комок, вырвал его из сплетения сосудов, разбрызгивая в стороны красные дымящиеся капли. Доума остекленевшим взглядом смотрел на застывшую плоть с торчащими обрубками артерий, будто ожидая, что в ней внезапно запульсирует жизнь. Прошло несколько томительных минут, однако чуда так и не случилось. А ведь он, основатель культа Вечного Рая, как никто другой должен понимать бесполезность подобных измышлений. Демон нахмурился, прислушиваясь к собственным ощущениям. Некая щемящая пустота, вернее даже не пустота, а чёрная дыра раскрылась в лёгких, пустила склизкие щупальца в желудок и добралась до глотки. Запершило в горле, и он с удивлением обнаружил, что по-прежнему плачет. Всегда, сколько себя помнил, он мог проливать целые ручьи слёз одним лишь усилием воли, не испытывая при этом подлинной грусти или других неприятных эмоций. Сей трюк проворачивался весьма просто: Доума сперва дышал учащённо, словно уже рыдал взахлёб, и потом действительно плакал. Так же легко, играючи, он прекращал свой маленький спектакль, и его лицо мгновенно просыхало. Но остановить поток слёз, беспрестанно катившихся из глаз, на этот раз почему-то не получалось. Где-то глубоко внутри, в самом центре его существа, продолжала расползаться ледяная пустота. Она стремительно разрасталась, как раковая опухоль, пуская свои метастазы всё дальше и дальше. По телу пробежал озноб, внутренности сжались в комок. Доума осознал, что ему срочно необходимо чем-то заполнить этот немыслимый вакуум, клубящийся за рёбрами, иначе, он засосёт в себя весь мир, включая его самого. Что ж, оставалось лишь одно: съесть сердце Котохи, поглотить её всю до последнего кусочка. И тогда она останется с ним навсегда.