Как забываешься ты

      Когда время для волшебства доброй сказки близилось к концу, он знал — знал, как неотъемлемая часть всего чёрного — что в ночь вырывается что-то тёмное и безутешное. Злое, но не гневное. Знал и чувствовал. И каждый раз, когда это чувство перехватывало его дыхание, он бежал ему навстречу.       А ещё каждый раз он проходил мимо балкона Маринетт Дюпэн-Чен.       Это был его личный патруль, который не входил в обязанности героя Парижа и осведомлённость напарницы; просто на плечах был долг, от которого он не собирался отступаться.       Скрепя сердце, Кот всегда боялся, что сейчас, под куполом незнакомых созвездий, оказавшись на близлежащей крыше, с которой открывался хороший обзор на её дом, ему придётся задержаться. Задержаться потому, что на чердаке горел свет. Потому, что она была там одна. Потому, что она неподвижно проводила несколько часов после полуночи за наблюдением абсолютно неподвижной точки. Потому, что она была здесь и её здесь не было.       Этот страх воплощался в явь всегда.       Нуар, будучи хорошим другом, приютил к себе в точности такие же синяки, что лежали у неё под глазами, не задумываясь, ради чего жертвует здоровьем.       Зато он бесконечно много думал о ней.       Спустя дни, которые не подчинялись счёту, он подозрительно легко принял тот факт, что не верил глупым отговоркам, и все причины его ночных прогулок объяснились немым зовом печальной принцессы. Или тому, что заставляло встречаться их порознь       нет вместе, вместе!       под одной луной.       Маринетт таяла каждой ночью, прячась за фальшивыми масками. Они не были волшебными и настоящими, зримыми и мнимыми, но он видел их, понимал, как ей хочется быть живой, как хочется чувствовать лёгкость ветра и пустить сквозняк в запутанные коридоры души. Знал по собственному опыту, какого испытать это.       А ещё знал, что она беспросветно врёт.       И не хотел её терять.       Вернись.       Тосковал. Скучал. И любил.       Но, конечно, ничуть не изменял чувствам к своей Леди. Просто Маринетт… Маринетт — его хорошая подруга: живая, вольная, неуклюжая! Измена ли, когда вместо неё он видит только пустую оболочку,       за которой,       от которой       — больно.       А не видеть вовсе — невыносимо.       Сегодня,       когда ноябрьский туман рассеялся вдоль пустынных улиц, размывая жёлтый свет ночников,       когда он скрыл её за серой дымкой, отбирая чувство безопасности,       изменилось всё.       — Привет.       Она спокойно, будто тихий раскатистый голос вовсе не застал её врасплох, оторвала локти от чёрного парапета и медленно развернулась к нему.       — Привет.       Нуар по-кошачьи спрыгнул на нижний ярус, осторожно устраиваясь по соседству на самом краю перил, оставляя между ними меньше метра пространства. В отличие от неё на Сену он не смотрел, ведь распущенные волосы       какая же ты красивая       синим шёлком струились по её плечам.       — Мы снова здесь, — едва слышно шепчет Дюпэн-Чен, чуть касаясь ребра его ладони. — Совсем как тогда.       А тогда… он помнил.       Ночь сюрприза для его героинаи.       Но из шипящего воспоминания только фигурными ножницами старательно вырезал маленький отрывок их тёплой беседы вдвоём. Разговор двух разбитых половинок, которые утешались друг другом среди колыхавшихся свечей; он сейчас возрождался вновь — неслышимый и такой же реальный, как её ниспадающая маска.       Кот перехватил холодные девичьи пальцы, заглядывая вглубь синевы морей, нежных, чувственных, как её имя, и наблюдал, как она усилием воли прячет на дно саму себя.       Но нет, моя Дорогая Маринетт, твоя песчаная пыль не сделает меня слепцом.       Он не желал, чтобы она страшилась своей слабости перед ним. Это друг,       хороший друг,       перед которым она могла быть собой.       Не стесняйся себя, я прошу.       — Ты в порядке?       Вместо ответа       Маринетт целует бархатные губы.       Она прильнула к нему всем телом с чувством, силой, что казалось — не отпустит. Он ни за что не отпустит её.       Тысячи «почему?» в истерике бились на задворках подсознания, пока сознание освобождало место для памяти тысячи рваных поцелуев.       Куффен сочинял новые песни,       Цуруги сохраняла алые розы.       Кот и не думал останавливаться.       И вот, Дюпэн-Чен находится в объятиях хорошего друга, которого любит и который любит её, и сбивчивое дыхание почему-то кажется нужным, верным, не чужим и точно правильным.       Они были здесь, вдвоём, под навесом прошлого — по той же причине, что и в прошлый раз. Один в один.       Только он сейчас не думал о своей Леди. Он целовал Маринетт.       А она вместо его лица по-прежнему представляла Агреста.       Прочь! без церемоний и трогательный речей;       Я выжгу тебя, потому что иначе остановится сердце,       Я отпущу тебя, потому что без этого никогда не стану свободной.       Так, после объятий чёрного кота, она спустится в спальню и сорвёт все плакаты, даже не оставив глянец в мусорной корзине. Она обратит раскромсанную мечту в пепел, такой же серый, как туман вокруг; такой же чёрный, как небосвод над головой. Без шансов, потому что их было миллионы и потому, что ни один из них себя не оправдал.       И так забываешься ты.       Маринетт вслепую накрывает рот Нуара и почему-то думает, что именно его ей всегда не хватало.       Что касается Адриана…       — Он мне не нужен.       — Конечно, не нужен, — согласился с ней Кот, ненадолго задержавшись губами у её виска. — Но ты всё равно любишь его. И будешь любить.