Разница

Занзас застыл. Осознание этого факта ударило Скуало под голове не хуже кувалды. Мадонна, каким же он был идиотом! Он даже никогда об этом не думал, тупо пытаясь вытащить босса из чёртового айсберга. Если честно, до него, Скуало, это бы и не дошло, если бы по ящику однажды не вещали про вирусы, застывшие во льдах Антарктиды – мол, они не развивались, не приспосабливались, и до ужаса опасны; говорили, что они находятся в том же состоянии, в котором были миллионы лет назад. Миллион Занзаса – у Скуало эта цифра всегда была перед глазами – сейчас был почти равен восьми. И, да, Занзас был тем ещё вирусом. Он был жутко опасен. Но… Он застыл. Скуало прогнулся по Девятого, он прогнул под него всю Варию – они стали похожи на ручных псов, которых то и дело выпускают на ринг. Он выпросил – выпросил, блядь! – у старикана Занзаса, кольца и снисхождение к первому. Восемь лет выпрашивал. Бегал в штаб Вонголы раз в квартал, приносил в зубах – собака же – толстенную папку с общим отчётом на данный момент, рассказывал о том, какие они там умнички, как верно служат Семье, рассказывал, что они даже и не думают рыпаться; Скуало говорил дону о том, что они охуенно выдрессированные псы, которые умеют подавать лапу, притворяться мёртвыми и – самое, пожалуй, главное – отлично знают команду «фас». Девятый в это верил слабо, потому что на пса Скуало не тянул, как бы ни старался – акула, – но Занзаса освободил. Уж чёрт знает, из каких побуждений, но кольца выдал, а с ними бригаду врачей и – как уж без этого! – целый охранный отряд. Вряд ли он собирался от кого-то защищать Занзаса, но защищать кого-то от него – вполне. Занзас застыл. Окончательно понять это Скуало смог только тогда, когда увидел его. Он ни разу не спускался в вонгольский подвал за все занзасовы миллионы – восемь, – но даже и представить не мог, что настолько отвык от босса. И Скуало никак не мог понять: он настолько вырос, или, всё-таки, отвык. Босс был щуплым – чёрт пойми, от заточения или нет – и лицо у него было слегка детским: с большими выразительными глазами и забавной припухлостью; чёртов лёд мешал рассмотреть больше. Наверное, Скуало прыснул бы от таких мыслей, если бы его так не затягивало то, что именно было в этих глазах. Гнев. Ярость. Ненависть. Господи, какая же в этих глазах тлела злоба! Тогда Скуало понял, что немного ошибался: гнев Занзаса нихрена не застыл. Застыл Занзас, принадлежащий гневу. Полностью Скуало осознал и принял это, когда лёд окончательно растаял. Занзас даже смог сделать вдох. А потом, всё такой же застывший, закатил глаза, прикрывая их веками. Чёрт возьми, каким же он был ребёнком! Совсем невысоким, хотя раньше Скуало смотрел на него снизу вверх, худющим – мослы да и только – и таким неправильно милым и совершенно неожиданно привлекательным, что мечник оторопел. «Соскучился,» - отмахиваясь, подумал он. Занзас почти две недели лежал в не то что бы в коме, скорее, просто спал – врачи нихрена не могли нормально объяснить. Скуало всё это время думал, злобно косясь на босса, что за восемь лет тот уж мог бы выспаться. Хотелось, жутко хотелось услышать его голос, потому что из-за хрипов, которые то и дело Занзас издавал во сне, Скуало казалось, будто у того в глотке застрял кусок льда. Босс был ледяным, и мечник даже пару раз всерьёз задумывался, сможет ли он использовать пламя. Ещё, наверное, Занзасу снились кошмары – его лицо кривилось, а брови начинали изламываться так, как совсем не подобает спящему. И тогда Скуало, будучи, наверное, чуточку идиотом, не мог придумать ничего лучше, чем схватить костлявую бледную ладонь в свою. Легко-легко – лишь бы чёртов босс не проснулся. Его запястья никогда раньше не выглядели для Скуало такими хрупкими, а пальцы – пальцы, пальцы! – никогда не казались настолько тонкими. Занзас был бледным даже по меркам Скуало, и эти его новые шрамы… Багровели огромными пятнами, жирно намазанными какой-то мазью. Он был таким ненастоящим, донельзя непохожим на того Занзаса, которого помнил Скуало – был совсем ребёнком, и его ладонь тонула в скуаловой руке, подрагивая и едва ощутимо сжимая пальцы. Скуало восемь лет двигался вперёд. Он бежал, не позволяя себе спотыкнуться хотя бы раз, старался догнать Занзаса, чтобы прийти ему на помощь. А Занзас, сука, застыл, и для Скуало это было сродни маленькому предательству (самому большому за всю жизнь). Он винил себя во всём, что случилось в тот день, но, чёрт возьми, от Занзаса всего-то требовалось быть в порядке! А он не справился. Оставил. Одного. На восьмёрку, которая для Скуало стала горизонтальной. Занзас застыл. И даже сам признал это, едва открыв глаза. Скуало и не поверил-то сначала, когда увидел, что веки того подрагивают, а потом и вовсе открываются. Глаза у Занзаса были мутными, заплывшими, как у подтухающей рыбы. Скуало даже показалось, что тот нихрена не видит – поверх склеры была дымчато-ледяная пелена. Но Занзас вращал глазными яблоками. Как Сатана, мать его. Заметил силуэт на кресле, бегло оглядел, пытаясь, наверное, сфокусировать взгляд, а потом выдал, совершенно неожиданно для Скуало: - Я застыл, - о, да, подумал Суперби. «Ты охренеть как застыл, Занзас!». «Смотри, у меня волосы до жопы отросли, смотри, я теперь выше тебя на полголовы!». «Бля, Занзас, у меня теперь даже плечи шире!». Скуало показалось в тот момент, что весь занзасов лёд растаял ему в лёгкие – там как будто что-то перекатывалось и пузырилось – он не мог выдавить из себя ни слова. У Занзаса были пухловатые потрескавшиеся губы с опущенными уголками и всё тот же голос. Немного осипший – от долгого молчания, не иначе, – но всё такой же грудной и грубый. Скуало не знал, кого в нём видел Занзас, щурясь в темноте, но сам он видел пацана. Потерянного, мелкого и охуенно тупого. И дико самоуверенного – это уж точно. И эта разница во времени, эта ебучая восьмёрка казалась ему до такой вопиющей жути неправильной, что даже слов не находилось. Занзас мелкий. Как так? Занзас тупой. Как так? Занзас застывший. Как так? Привыкать к Занзасу было чертовски сложно. Он был таким новым, совершенно непривычным, что Скуало казалось, будто это он был столько лет во льду. И Скуало не уставал в мыслях поражаться тому, насколько же мелким был босс. Вонгола? Какая этому мальчишке Вонгола? У него даже мимика полудетской была, не говоря уж о замашках и желаниях. В Занзасе всё было непривычно абсурдным и немного детским, не считая гнева. И Скуало казалось, что он, Занзас, плавает в этом гневе, зажаривается в нём, как в кипящем масле. Тонет. Он лупил кулаками по кровати, разбивая о пластиковую больничную спинку костяшки пальцев. Он рычал от бессилия, посылая в окружающих столько ненависти своим взглядом, сколько те, наверное, не чувствовали за всю свою жизнь. Занзас горел. О, да, он сгорал изнутри, опускаясь всё дальше на дно блядской кастрюльки с кипящим маслом – гневом. От него даже пахло, казалось, не только лекарствами и больницей, но ещё и гарью. Занзас никогда не чувствовал себя слабым, и Скуало отлично это понимал. Не давал ему никаких поблажек. Обматерить? Да, конечно. Наорать? Без этого никуда. Увеличить максимальную громкость врайканья? Само собой разумеется. Скуало с головой бросался в кипящее масло, вытягивая Занзаса наружу. Он жутко старался. А Занзас, чёртов ублюдок, тонул. Он застывал ещё больше, сгорая изнутри. Это был не Занзас. Начиная от всех этих шрамов, потихоньку заживающих на нём, и заканчивая мутным взглядом. Он как будто что-то искал – Скуало не знал, что именно. Но проснувшись ночью от какого-то странного жара, немного, кажется, догнал. Всё ещё не имея понятия, что искал Занзас и искал ли вообще, он всего-навсего понял, что тот сбрендил. Окончательно и бесповоротно. - Ты какого хрена творишь, бля? – Скуало не мог понять, что Занзасу надо от него посреди ночи, пока не заметил, что тот расстёгивает его ремень. - Повеситься, что ли, решил? - Заткнись. - Врой! Босс, слезь с меня, итак спина затекла, - вообще-то, Занзас совсем не был тяжёлым, наоборот, каким-то неожиданно лёгким, но вся эта херня Скуало не нравилась. Он не рыпался и не останавливал Занзаса, хотя запросто смог бы. Тот, расстегнув ремень, задрал скуалову рубашку, приспуская трусы. Навалился на его грудь, шипя что-то малопонятное. О, у Скуало почти стоял – это же Занзас. Его тощая задница торчала где-то над коленями, мелко подрагивая вместе с телом. Он прислонился щекой, заклеенной пластырем, к щеке Скуало и прикусил мочку его уха. Грубо и больно, но обоим было как-то насрать. Занзас надрачивал рывками, абсолютно лишёнными ритма, и Скуало чувствовал его пальцевые кости, надавливающее на член то тут, то там; второй рукой он задирал больничную рубаху, и глаза блестели так затхло и убито, что хотелось ему вмазать. У Скуало в голове было пусто. Так охуенно пусто, как не было последние лет восемь уж точно. Он хреново понимал, что вообще происходит, но – о, Мадонна! – внутри Занзаса было настолько горячо, он настолько сильно сдавливал член в себе, что Скуало забывал, как дышать. Костлявые колени упирались ему в бока, вдалбливались в них, пока Занзас насаживался на член, а его зубы на предплечье ни на минуту не размыкались. Суперби не знал, куда деть свои руки, потому что трогать ими этот комок ненависти было бы слишком рискованно. Занзас прыгал на его члене, как чёртова наездница, не давая задать нормальный темп – член то выскальзывал из задницы, еле залезая обратно, то упирался внутри в какую-то херню. Скуало не был знатоком анатомии, но после упирания в эту херню Занзас вздрагивал, до онемения сжимая скуалов локоть. Суперби чувствовал, как из прокушенной шеи течёт кровь – всего пару капель, – а Занзас тёрся об него, как кот – плотно-плотно, всем телом, и его блядские рёбра врезались в грудную клетку и елозили по ней, казалось, до синяков. И пластырь на его щеке царапал мечнику скулу. Босс был взмокшим – мокрым, – и Скуало подумал, что он тает. И когда Занзас откинул голову, делая совсем уж сбитые дёрганые толчки, Суперби увидел в его полуоткрытых глазах то самое – слабый отголосок – томление, жажду, власть и гнев. Власть над гневом, томление этого гнева – о, да, он кипел внутри Занзаса, но не смел его обжигать – и жажду крови. Скуало в этот момент как будто прострелило, – вернулся! – он дёрнулся, кончая прямо в Занзаса, не сказав ни слова, и тупо сидел, пялясь на его кадык, норовивший порвать кожу шеи, смотрел, как он вздрагивает, сильнее сжимая его член внутри себя, и кончает прямо на больничную рубаху. Оргазм был и не оргазмом вовсе. Чем-то вроде избавления. Чёрт возьми, Скуало сидел, чувствуя, как его собственная сперма из очка Занзаса вытекает ему на колени, пялился в прострацию и думал о том, что секс с Занзасом – что-то вроде исповеди. И полегчало даже больше, чем от этой церковной хуйни. Они сидели так, хрен знает сколько. Занзас навалился исхудавшим телом Скуало на грудь, дышал тяжело и сбито где-то под ухом, порыкивал и старался посадить зад на бёдра так, чтоб не было больно. А сам Скуало снова не знал, куда деть руки: протезом он к чертям разорвал подлокотник, когда сжимал его, а настоящей всё-таки чуть было не вцепился в Занзаса – это было бы той ещё ошибкой. Было мокро и неудобно, воняло потом, лекарствами и спермой. Скуало не спрашивал, нахрена Занзас это сделал – было насрать. Если для того, чтобы этот долбоёб перестал тухнуть и раздражать своим застывшим видом, надо было его трахнуть – Скуало был не против. И ещё раз, и ещё, и ещё. - Я убью этого блядского старикана. О, да, Скуало явно был не против. Занзас оттаивал.