На белом покрывале января

Никого не устраивающий счёт на табло Альянц-арены. Ничейный 1:1. Мюнхенские болельщики уже несколько раз в начале второго тайма заряжали Forever number one, но что-то не шло: напряжение игры быстро затыкало рты поющим. Нехорошие предчувствия и осознание нестабильности результата превращали хор в ропот и редкие вскрики то на хозяйской, то на гостевой трибуне при перехвате мяча. Ночные сумерки спустились на Мюнхен, но их без шансов прогоняли мощные прожектора стадиона. Температура упала к вечеру сильнее, холодный невыносимо сухой воздух свербил в носу и ошейником сдавливал глотку, зимние игры, особенно в январе, всегда - кровь в горле и иней на ресницах. Снова свисток. В этот раз Геррейру. Арбитр, педант, каких поискать, свистел почти поровну в сторону обоих соперников, нервируя атакующую Боруссию и заставляя ошибаться Баварию. Левандовский старался держать себя в руках, и его голова правда оставалась холодной, а намерения чистыми и ясными, как южногерманское небо. Поляк медленно прикрыл веки, опустил припорошенные снегом тёмные ресницы, крепко отрезвляюще зажмурился, так что иней талой водой смочил глаза. Подчиняясь инстинкту и видя перемещения Зюле, Роберт совершил пробежку на свою позицию в штрафной соперника. Удобно, беспрепятственно добежав на точку, откуда он планировал сыграть на добивание, Роберт самодовольно оскалился на Бюрки. Швейцарский голкипер стойко проигнорировал этот фарс, краем глаза держа Левандовского в поле зрения; блефовал или не блефовал польский бомбардир, Роман не отвлекался на эти игры, читая главную игру — на поле. Натянутое рандеву с дортмундским вратарём прервал свисток об остановке игры. “Опять какой-то симулянт сбивает темп, зная, что главный судья отреагирует с должным вниманием на поднятые в апелляции к нему руки и спорные столкновения, – мелькнуло в мыслях Левандовского с досады. – Он, видно, решил побить личный рекорд по желтым, их уже шесть, ещё полчаса, ну что ж ему ещё надо..." -  вихрем пронеслось в голове. Форварда не покидали  недовольство и  возмущение, которые он непременно выскажет после матча, задрапировав под критику соперника, а не судьи. Роберт признавал только свои нырки и ласточки искусством - всё, что ради счёта. Форвард досадливо, почти зло цокнул. Напоследок встретился глазами с Бюрки, взглядом отсрочив приговор, и развернулся, но швейцарец едва ли заметил это или уже потерял к Роберту интерес. И устремил встревоженный взгляд к центру поля, опустив руки и выйдя из ворот. Развернувшись, Левандовский увидел столпотворение и смятение в середине поля у бровки. Нехорошее, раздражающее нетерпение от неведения погнало его вперёд, посмотреть вместе со всеми, что стряслось. И с кем. Еще не все поняли, что что-то случилось. Кто-то из баварцев оставался на своих позициях, кто-то пил воду. Мюллер ошарашенно и дико эмоционально размахивал руками, в чем-то убеждая арбитра, пытаясь защититься. Боруссия уже всем составом подоспела к месту стычки. У кромки поля, усевшись на подмёрзлой траве, Ройс, зажмурившись и с остервенением стискивая зубы, держался за левый голеностоп. Не вытерпев боли, запрокинул голову назад. Запустил пальцы в непослушные, жестковатые от геля блондинистые, с рыжевизной волосы, с силой оттягивая их. К нему уже направились медики из штаба Боруссии. Всё понимая. Уже с носилками. Ошеломленный Фавр вскочил со скамейки и неверяще схватился за лоб. Ковач взволнованно теребил свой штаб, не понимая, что произошло только что прямо у линии поля, и растерянно, уже виновато поглядывал на борусского тренера. Левандовский смотрел на это всё со стороны, застыв в метре ото всех. Зрачок дрожал, Роберт недоумевающе пытался сфокусироваться и охватить всю картину несчастья. — В мяч!.. - доносился обрывками разговор между Томасом и арбитром. Судья успокаивающим, отстраняющим жестом старался утихомирить немца, показывая своим видом, что понимает все его доводы, но будет просмотр эпизода. Хуммельс кривил рот и отмахивался от Томаса, как от чего-то неважного, но в целом хранил потрясающий воображение нейтралитет. Закончив с Мюллером, арбитр отправился к Марко, положил руку ему на плечо и, видно, пытался понять самочувствие игрока. Ройс разбито мотал головой в ответ на всё. Судья понимающе и сдержанно потрепал его по плечу и, в поддержку хлопнув по спине, поднял глаза к медштабу на бровке. Ударив кулаком по газону, Марко откинулся на спину, оставив невредимую ногу согнутой в колене. Явная, бессильная ярость капитана Боруссии вызвала у Левандовского в сознании карусель из похожих и более страшных эпизодов, где у Марко был такой же взбешенный, разочарованный вид и искаженный не только и не столько физической болью рот, когда травма путала все карты вечному неудачнику - несдающемуся неунывающему Вуди из Дортмунда. Коротко перехватило дыхание, как будто сердце, но Роберт знал, что сердце правее, ближе к середине грудины. Охватило ощущение необходимости рвануть, куда-то поспешить. Спокойствие кончилось. Растерянность, онемение и необъяснимые виражи мыслей. Но ни бежать, ни стоять здесь Роберт не может. Кажется, будто он кончился как профессионал. Мир перевернулся. Нет, он рухнул на газон в болезненном подкате. Мюллер, стоявший рядом с арбитром над Марко, всё понимает, но всё равно недоумевает и всё твердит, твердит про мяч. Хуммельс по правую руку от него распалился и неистовствует, уши раскраснелись, и он тоже машет руками, но только в сторону Томаса. Кажется, темноволосый немецкий защитник орёт уже в голос. На это судья реагирует быстро - взмах, - жёлтая никак не действует на игрока. Пако настороженно-взволнованно трясет Матса за плечо, чем приводит его в чувства. Ком в горле. Легкий ветерок, спустившийся через крышу Альянц-арены, приносит невесомые сухие снежинки. Мюллер. Роберт понимает, что вернёт его к жизни: он видит, кого винить во всём. Мюллер. Оцепенение спадает. Пробираясь к толпе игроков, он довольно бесцеремонно расталкивает Никласа и Горецку со своего пути. Зюле таращится на него с неодобрением, понимая, что градус поднят уже и так до невозможности и присутствие Роберта будет губительно для всех. По правую руку арбитра Боруссия, по левую - Бавария, но далеко не все. Некоторые воспользовались этой паузой, чтоб сделать перерыв на бровке. Добравшись до судьи, поляк видит лежащего на траве Марко Ройса и рядом медиков. Мюллер успокоился и замолк, тоже получив свою жёлтую за разговоры. Встретившись глазами с Робертом, о котором и думать забыл и точно не ожидал увидеть того в гуще событий, Томас непроизвольно иронично улыбнулся, кивнув на Ройса на траве и непонимающе разведя руками. Так легкомысленно-неверяще, будто Марко мог сейчас из корыстных целей симулировать. Имитировать травму для жёлтой или лучше - удаления в тяжелейшем матче, спекулировать рецидивом. Левандовского повело. Мужчина озлобленно сжал кулаки, в два шага сравнявшись с сокомандником, жилы на шее судорожно дернулись. Подавшись на него вперёд, он замер на мгновение. Мюллер ничего не успел понять, как и в эпизоде с Ройсом, где всё произошло так стремительно, - но там он всё осознает, увидев повтор. "Как хорошо мы с тобой дружили, Томас. Как жаль, что сегодня твоя шутка оказалась несмешной ". Отмерев, Левандовский резко набросился на второго форварда, схватив за грудки. Он бы мог его убить. Как в повести – на месте. Нокаутом. Левандовский сейчас на многое был способен и сам этого не осознавал. Вены на висках взбухли, лоб раскраснелся. На невероятной мощи, достигнутой педантичными упорными тренировками в спортзале, поляк вынес немца из кольца игроков, сметя прямо на Киммиха и Брандта, еле устоявших на ногах. С потрясенно искривленным ртом, Йозуа что-то беззвучно шепнул в воздух, Юлиан не нашёлся даже, чтобы выругаться. Но оба ошалело повернули головы вслед ветеранам мюнхенского клуба. "Боруссия в большинстве, а в Баварии драка", – читалось в их пересекшихся взглядах. И растерянность –лейтмотивом. Крепкий вообще-то мужчина и по-своему боевой, Мюллер и ответил бы чем-то и сделал это быстрей, если бы не был повержен внезапностью и понимал, в чём провинился перед товарищем. Поляк держал его под руками так же крепко, не ослабив хватку, немец дышал тяжело, потеряв на короткое время –почти невероятно – дар речи. –Вот...кретин! – поборов оторопь, не стал церемониться Мюллер, обескураженный разъяренным видом и атакой Левандовского. –Чего...взбесился? – второй форвард Баварии страшным громким шёпотом попытался осадить звезду клуба: и прописал бы ему, чтоб сработал наконец выключатель, но не с ходонка ж – Роберт вроде стал его слушать, может, образумится и не... Краем сознания Левандовский всё вроде понимал: видел и даже ощущал, что его выходка не осталась без внимания, но... Но не мог ничего с собой поделать. Не хотел. Сухие летучие хлопья чаще стали падать на стриженую траву Альянца. Такого давно не бывало. Лёгким слоем снега припорошивало игровое поле. И в этой зимней сказке вот уже несколько минут как замерла игра. Там, на газоне, Марко только начали оказывать первую помощь. Скорее всего, отнесут на носилках...больница, снимки, обсуждение результатов с лечащим врачом...диагноз...сроки восстановления...пожелания здоровья и скорейшего выздоровления...сожаления...откровенные в своей чистосердечности интервью, без единой утаённой мысли, всё наружу, всё как есть... Только всё больше жёсткости в чертах. Или кажется так из-за удивительной худобы не отличавшегося крепким телосложением капитана? С потерей одного из лидеров Дортмунда Баварии будут прочить беспрепятственное и легкое чемпионство. 1:1... Стоил того счёт?! С сезона 2018/2019 с открывшим второе дыхание, переживавшим будто вторую молодость капитаном Боруссии Дортмунд не случалось прежних выбивающих землю из-под ног несчастий, полугодовых травм... Чьими молитвами?.. И сейчас, на пороге тридцать четвёртого дня рождения - старая история. По чьей вине?.. Озлобленный, потерявший над собой власть Левандовский, вне себя от картин, что сам себе нарисовал, от того, что ожидало Марко... Ком в горле не давал и слова сказать настороженно ждущему и до сих пор не высвободившемуся из хватки Томасу, притихшему, только чтобы не спровоцировать обезумевшего поляка. Роберт ещё раз, боязливо, как будто вид закрытой травмы пугает его до дрожи, бросил взгляд на дортмундца на газоне, которого загораживали и закрывали спины собравшихся сокомандников. Марко прикусил указательный палец, чтобы меньше чувствовать боль. Ч-чёрт!.. Гори оно. – О чём ты думал!? – взревел Левандовский, за ворот приподняв одноклубника, так что пятки оторвались от земли. На адреналине форвард не чувствовал усталости, руки непрестанно сжимались в кулаки или стискивали ткань алой формы так, что вены страшно взбухли на предплечье. – Томас, как, как ты мог?! – отчаянно, с упавшим сердцем сквозь зубы проскрипел Роберт. Поляк четвёртый год просил Фортуну за Ройса. Тяжелый, ощущающийся как пудовый кулак пребывавшего в расстроенных чувствах Левандовского размазанно, но крепко прописал Мюллеру по скуле. От силы удара немцу провернуло голову на девяносто градусов. Это было решительное действие – назад не повернуть, поехавшие эмоции не дадут отойти и одуматься. В висках стучит кровь. От оскорбления и боли в челюсти Томас посмотрел на Роберта на порядок враждебней. Не по-доброму уже. В сухом жёстком взгляде неярких глаз затлел огонёк разгорающейся ярости. Публичность теперь не могла остановить ни одного из оппонентов. Из разгорячённых глоток вырывалось тёплое дыхание, застывавшее морозным паром в тяжёлом студёном воздухе. – Ты сыграл в ногу! — упёрто настаивал на обвинении Левандовский. Как будто от этого кому-то могло стать легче. Мюллер не смог не поразиться такому...мальчишеству. Свирепый форвард выглядел – при всей своей внушительности и физическом превосходстве – крайне беззащитно и просто  расстроенно. И во что превращают человека непереборенные, непережитые, неотболевшие слабости? –Пх... – свирепо зыркнул в ответ, вытерев рот кулаком, Мюллер. – Что за, –он стискивал зубы и явно был зол, распаляясь всё больше с каждым неверным, наивно-глупым поступком сокомандника, – моча ударила тебе в голову, а, Левандовский? –Томас был не на шутку взбешён, раз он, обычно вполне дружелюбный, стал вульгарно фамильничать, никогда не обращавшись так к Роберту раньше. Потёр саднящую скулу и выговорил нарочито отчетливо и нагло: он, конечно, ошибался, думая, что товарища сейчас можно охладить осаждающим, укоряющим здравомыслием. Любые объяснения взбесят Левандовского лишь сильнее. –Ты ж сам ничего не мог видеть, придурок. Откуда тебе тогда знать? –очухавшись, вытер рот ладонью немец. Есть предел и его терпению... – Или стоп...или потому что это Марко, то виноват я? – обвинительно-прямо, невовремя догадавшись, в своей манере, язвительно-ехидно, поинтересовался Томас. Левандовский готовился разорвать сообразительного Мюллера, козла, отказывающегося понимать, как эта нечаянная травма бывшего друга подкосила его, вырвав почву из-под ног. – Петух, – добив замешательство Левандовского, припечатал Томас. Совершенно напрасно. Но молоть языком – и сила, и слабость Мюллера, сам не всегда видит эту границу. – Пшшё-ёл ты на..! – тут горделивый поляк оскорбился уже только за себя. Ещё замах. Не хватает душевных сил сдержаться. Он в ярости. Марко корчится на газоне от боли в голеностопе. На выдохе - в висок. От силы и скорости удара, прилетевшего так внезапно, Мюллер не удержался на ногах и в нокдауне рухнул коленями на газон, использовав руку в качестве третьей точки опоры. Нет, Роберт не ожидал такого от себя. Он не должен был этого делать. Но вот –уже. Томас некрасиво скривил рот от эхо в дребезжащей голове. Сейчас он поднимется. Стычка грозила перейти в партер. – Хэй! – громкий и уверенно-командирский голос торопливо окликнул сзади, приближаясь прямо к ним. При всей властности, проскальзывали нотки беспокойства и спешки. Нойер не жаловался ещё на зрение, но просто не смог поверить своим глазам, увидев из рамки ворот быстро закрутившуюся заварушку между разьяренными одноклубниками. И тем более –дальнейшее развитие событий. Немецкий голкипер одним из первых прибежал к месту происшествия, оказавшись, на счастье, тут же рядом по левую руку от Левандовского. Роберт уже безэмоционально, апатично перевёл взгляд с Мюллера на выставленную вперёд свою правую ведущую руку и слегка дрожащие от напряжения кулаки. – Перестали! – страшно, обезоруживающе-свирепо прикрикнул капитан Баварии, не читая в глазах, чтоб к нему прислушались. Жесткая линия губ сомкнулась. Выбежав перед поляком, для  убедительности слегка перекрыл, загородив спиной, не поднявшегося ещё Мюллера. Левандовский хмыкнул отчего-то скептически, с издёвкой. Дернул руку к лицу, чтобы утереть по-звериному потекший слюной рот. Нойер инстинктивно дернулся, пригнувшись. – Без глупостей, — перехватив резкое движение Левандовского, обездвижил его захватом под руки сзади Хуммельс. Кипер Баварии выразил явное облегчение, что кто-то ещё подоспел разнимать, в благодарном взгляде синих глаз. Хотя и Матс... Но не последний свой человек. – Хват... – Роберт раздраженно на автомате оказал сопротивление, попытавшись скинуть руки  Хуммельса. – ... хватит глупостей, Роберт! Мюллер, почти в нокауте полетев на газон, успел развернуться и получил в нос. Сейчас кровь шла, как из-под крана. - Что вы натворили?! - зашипел в негодовании Нойер, решивший, что оба пока не заслуживали снисхождения. Капитан мюнхенского клуба был неприятно потрясён: Левандовский воспользовался паузой в игре, чтоб превратить её в потасовку и зачем-то выяснять отношения с Мюллером. Живой укоряющей стеной, с непониманием и толикой любопытства, к точке стянулись игроки обеих команд, держась всё-таки на расстоянии и неловко обводя взглядами участников, пытаясь угадать, что могло произойти, и восстановить хронологию событий. Неуютная атмосфера скандалезности повергла всех в молчание. Реакция арбитра была проста, даже банальна и абсолютно справедлива: Мюллера отпустили на бровку к медикам, хотя из-за удаления на поле он уже не вернётся. Поляк без разбирательств получил свою красную, приняв это решение без возражений, потому что всё и так ясно, и тем более - без эмоций, совершенно иссякших. Бавария осталась в катастрофическом меньшинстве. И с кризисным фантомом. Ковач подозвал Нойера к себе на бровку и, скрестив руки на груди, с непроницаемым лицом отдавал тому распоряжения, кивая головой в сторону Левандовского, но даже не глядя на него. Баварский капитан коротко по-военному кивнул и бегом вернулся обратно на поле, к команде. Положил руку в толстой перчатке на плечо форварду и, наклонившись к уху, непреклонным, не терпящим возражений тоном, без купюр передал слова тренера: — Нико сказал, ты сейчас уходишь, но в раздевалке шуруешь быстро – чтоб через пятнадцать минут духу твоего там не было. Мюллера он отпустит потом. Ещё полтайма играть, а вдвоём он вас не оставит, пока сам с вами не разберётся, - отрапортовав, Нойер бросил взгляд на Левандовского, как в воду опущенного, но мрачного больше, чем раскаивающегося. Что Нойер может поделать, натворили они  делов... Под непонимающий, а временами и возмущённый гомон расшумевшихся, разгоряченных противостоянием болельщиков Роберт вышагивал в подтрибунное помещение. У бровки не удержался и бросил последний взгляд на поле, жадно, но осторожно, словно из-под ресниц высматривая и ища глазами Марко. Капитан Боруссии успел покинуть поле – не без посторонней помощи – ещё раньше, пребывая вне поля зрения Левандовского, занятого Мюллером. Пако помог смурному Ройсу, который, выразительно отговариваясь, неуступчиво отмахивался от медиков и в конце концов смачно чертыхнулся, наотрез отказавшись от носилок, подняться и, перекинув его руку себе через плечо, хотел увести на скамейку. Несколько сумбурно, как будто ревниво пристроившись, по правую сторону встал Матс, и так они почти вынесли под руки своего капитана, которому едва пришлось касаться ногами земли, с поля. Неконтролируемому разочарованию Роберта не было пределов. Он сможет узнать, что с Марко, только из газет. Сердце ухнуло в груди, Роберта подбросило на кровати, вырвав из сна. Широко раскрыв рот, форвард Баварии глубоко задышал, приподнявшись на локтях на измятой подушке. В спальне мрак, свет давно погашен, ночь на дворе – почти двенадцать, режим. Анны нет рядом, она с дочкой уехала в Швейцарию на уик-энд. Через зазор между плотными шторами льётся сквозь тюль лунный свет, падая на белые простыни. Как Роберт не любил их. Это напоминало больше гостиничные приюты, но Анечка выбрала именно белый комплект, добавив, что это освежает облик спальни. Да пропади они. Лунная дорожка пробегает по ногам и отражается в ростовом зеркале платяного шкафа. Кипенно-белый пододеяльник сбился в ногах. Видимо, Роберт много ворочался во сне и в целом спал неспокойно. Он почти полностью открыт, одеяло откинуто в сторону и накрывает лишь ноги. Когда Левандовский проснулся, по плечам и чувствительной оголенной коже живота холодило. Ему зябко, нос холодный, он чувствовал, что остыл. В голове польского форварда царил какой-то сумбур, он не мог припомнить сегодняшнюю дату или хотя бы день недели, или уже начался новый день... Леви массирующими движениями протирает глаза, чтобы – черт с ним, здоровым сном – проснуться, смазывает ладонью по щеке и уже придирчивей проводит по подбородку и от него – к шее. Стал плохо бриться, такая неприятная колючая щетина...Тревожность не спадает. Роберт снова в полудрёме пытается зацепиться за это беспокойство. То, что вырвало его из сна, не было сном. Вот и ответ. Прошло два дня с того Класикера. Да, проиграли, можно до бесконечности муссировать версии и теории, заслуженно или играя в меньшинстве после потери двух лидеров... В пекло матч. Вчера Нойер вызвонил Левандовского и невероятно удивил того, сказав, что игрок может прийти встретиться с ним и обьясниться о причинах своего поведения лично ему как капитану – с санкции Ковача, разумеется, – если причина очень личная или щепетильная. Роберт, умирающий от стыда, неспособный ни перед кем вслух произнести, что – или кто – был у него на уме в тот момент и уже четыре года, с немой благодарностью принял это приглашение. Ману, ты человечище. Да, с Нико у них полное взаимопонимание, но какое бывает между двумя сильными амбициозными мужчинами. То есть на душевную слабость и откровения о темных, потаённых уголках души наложено табу. Роберт себе просто не позволит: сто раз перед кем угодно извинился бы – для этого вовсе не нужно раскаиваться и пропускать всё через сердце и эмоции, – но правды не расскажет. Всё же и Нойеру он ничего не поверил. Предоставил наивное, полное сюжетных дыр, на коленке состряпанное и при том сбивчивое объяснение. Был зол на Томаса, что тот заработал очевидное удаление, психанул, что тот их подвёл и, к тому же, остановка игры сорвала перспективу атаки на дортмундские ворота, а сам Роберт был в выгодной игровой позиции... И он что-то резкое сказал Мюллеру, – уже и не вспомнит, что, – покритиковал, тот ему съязвил в ответ, и – понеслась. Мануэль выслушал его "версию" событий с дорого давшимся вниманием и терпением. При всём тщеславии поляка, в это невозможно было поверить. Именно из-за его доминирующей гордости. Левандовский никогда бы сам перед собой не признал, что Бавария допустила ошибку, а навалять за это напарнику, самому близкому компаньону, – тем паче. Шестое чувство подсказало голкиперу, что Роберт думал вовсе не о своём клубе. И тянуть из него правду было бесполезно и губительно для доверительных взаимоотношений, раз всё так серьёзно, что он пустился в бессовестное сочинительство. Нико написал позже, уже лично, что войдёт в положение Роберта и даст ему вместо трёх пять выходных, ведь тот так и так пропускает следующий матч из-за дисквалификации. По сути, это встреча с аутсайдером Бундеслиги, четвертым с конца таблицы, так что волноваться из-за своего места в основе и доверия Ковача не было нужды. Хорват изложил суть своего предложения так: пусть Левандовский приведёт мысли в порядок; намекнул, что понимает, как важна ментальность во второй половине сезона, когда Боруссия снова дышит в спину и отстаёт уже только на два очка благодаря последней одержанной победе. Это было похоже на упрёк в какой-то мере, но достаточно завуалированный. Таким образом Ковач мог себе позволить воздействовать и на сверхавторитетных лидеров клуба, которых в свой первый сезон он не смел даже выгнать с тренировки за потасовку, не рискуя своим авторитетом и имиджем в раздевалке, которая вполне могла расколоться на два лагеря. Один из которых – наиболее могущественный – выступил бы против него. Роберт не мог разобраться в себе, и это делало его нерешительным. С Мюллером они ещё не поговорили. Под скрип кровати Левандовский сел и спустил босые ноги на пол. Свыкнувшись с холодом паркета, встал, расшторил плотные портьеры и взял лежавший на подоконнике телефон –игрок никогда не хранил его на прикроватной тумбочке. Медленные сухие снежинки вихрились за окном, опускаясь на землю, чтобы всё замести к утру. А потом по тихой широкой мюнхенской улице пойдут первые ранние прохожие и будут топтать легкое снежное покрывало. Разблокировав, сжал телефон в руке и, зажмурившись, подумал ещё раз. Помедлив, набрал запрос. На совершенно не медийную персону Ройса всплыло поразительное количество новостных источников. Был же повод. "Один из лидеров Боруссии выбыл на неопределённый срок" "У Марко Ройса подозрение на полный разрыв связок голеностопа" "Триллер для Баварии превратился в медицинский процедурал" "Ройсу может потребоваться операция на голеностопе: шансы на лучший исход" "В матче Бавария - Боруссия сломалось всё, что могло: Ройс, нос Мюллера и атмосфера интриги в сезоне" И ни одного клубного заявления, кроме вчерашнего подтверждения, что капитан получил травму и выбыл из строя на некоторое время, но без называния диагноза и отчёта об его состоянии. По неизвестным причинам Дортмунд медлил. Не выдержав, Левандовский торопливо позакрывал все вкладки. Это либо всё полубред, либо отчасти правда. И поэтому читать было невозможно. Присев на краю кровати, Роберт погрузил лицо в ладони и глухо застонал. Ему не нужна была эта ночь, не нужен был сон. Ему нужны были уверенность и спокойствие, былая твёрдость духа. Что-то стабильное, как расписание тренировок, дарящее ощущение надёжности. У форварда оставалось ещё целых три щедро подаренных Ковачем выходных. Это сыграло с ним коварную шутку: вместо возможности привести голову в порядок, мужчина остался предоставлен сам себе, один в своём доме, без жены с дочкой. Левандовский сверился с вылетами из аэропорта Мюнхена. Одёрнул себя. Он должен перестать психовать на пустом месте. Происходит лишь то, что происходило всегда. У Марко травма. Расчётно – чуть больше часа до Дюссельдорфа и потом почти час на поезде. Слишком быстро. Настолько форсированный визит, что Роберт уже сейчас готов передумать и заставить себя всё бросить. Онлайн-бронирование. Оплата. Смс от мобильного банка. Сам не веря, что сделал это, Левандовский кинул телефон на белые простыни и пошёл из собственной спальни, в которой сон не приходил больше к нему. Он не отправится ночным рейсом: всё-таки Роберт хочет, чтоб Марко впустил его, а у Ройса маленькая дочка, и к тому же поляк не хотел столкнуться со Скарлетт. Она появилась в жизни капитана Боруссии намного позже, и они незнакомы, хотя она о нём много наслышана, разумеется... Это неловко, и в целом ночь – плохое время для визитов к семейному мужчине. На кухне Левандовский, вспомнив хороший способ призвать сон и расслабиться, разогрел молоко, каким обычно Анна поила дочку на полдник, и, сперва недоверчиво, пил вприкуску с мёдом, стоя у подоконника. В таком столбняке, глядя на кружащуюся метель за окном, Роберт провёл с полчаса. И многое вспоминал. Находящийся всегда в превосходной форме благодаря жёсткому графику и строгому режиму питания и тренировок, форвард Баварии проснулся с огромным трудом. Чувствовал себя разбитым чайным сервизом, не подлежащим восстановлению: шея затекла, плечи ныли. Боже, он заснул за столом на кухне, как с пьяну. Запоздалый сон – скорее, просто вымотанность, физическое утомление – пришёл некстати. Проклятье. Он облажался. Хорошо бы, последний раз за сегодня. Может, он хотя бы не проспал. Посмотрев на часы и испытав ужас облегчения, что обстоятельства не помешали его планам, Левандовский отправился в душ, чтобы прийти в норму. Хотя бы физическую. В прострации под горячими струями воды его мысли неотступно возвращались к Ройсу. А надо ли всё это кому-то, кроме Роберта? Позавчера такой бодрый, боевой, бивший морду товарищу, сегодня Левандовский окончательно раскис перед перспективой увидеть Марко наедине. В спальне поляк широко распахнул шкаф и придирчиво присмотрелся к содержимому гардероба. Нет ничего непозволительного в том, что он хочет впечатлить. Вызвать полезное для трудного общения волнение. И унять собственный мандраж. Пусть будут повседневные тёмные брюки, но безупречно чёрная рубашка. Утренним рейсом Левандовский покинул владения Баварии. Тихий укромный городок шахтёров и футболистов заметала нежданная январская вьюга. Температура незначительно ниже нуля, но Роберт надел тонкие чёрные перчатки в тон пальто: не переносил стужу и промозглость. Дверь долго не открывали. Это нервировало, даже пугало. Темно-каштановые слегка курчавые волосы припорошило снегом, покрасневший кончик носа выдавал долгую прогулку по городу до заветной дортмундской улицы. Поляк торговался сам с собой, решая, сколько он готов простоять под дверью. Хозяин наконец закопошился с замком. Левандовский напрягся, как гончая, почуявшая охоту. Ройс отворил дверь и выглянул за порог, сморщив нос от сухого зимнего воздуха. Крепче держаться на ногах ему помогали костыли, на левый голеностоп была наложена лангетка. Внимательные застывшие каре-голубые глаза, набравшись терпения, без видимого удивления остановились на Левандовском. Тонкие губы сомкнулись плотнее. Девять лет спустя Роберт нашёл дорогу к его дому. Если бы Марко не видел баварца ещё каких-то два дня назад, он бы просто остолбенел, растерялся и не знал, что думать. Все душевные метания и смятение отразились в острых асимметричных чертах худощавого капитана Боруссии. Ройс и рад был бы замаскировать нервозность, но отчаянно не умел притворяться и симулировать. Дортмундец невольно закусил губу. – Привет, — даже сказав невпопад, после неестественного, натянутого приветствия Марко оставался беспрецендентно непосредственен. – Я... — Ройс, стоя в дверях, прислонил правый костыль к косяку и взволнованно начал массировать шею, – никак не ожидал...снова здесь тебя... Прости, Роберт... – несмотря на поток извинений и учтивости, веяло холодком: хозяин вовсе не источал то, прежнее тепло. Это – искусственный свет. – Марко, – не растерявшись, с готовностью трепетно отозвался в ответ поляк. После стольких лет урывистых, коротких случайных встреч и неполнокровных разговоров, прекратившихся поздравлений с днём рождения Роберту ласкал слух просто звук его имени, произнесенного губами Марко. Перепуганный вид поляк списал на внезапность своего визита, но никак не на нежелание его видеть. — Ты... Конечно, можешь пройти, – нервозно, зажатым голосом – видно, что Ройсу было именно неуютно, – поскорее пригласил с улицы в дом. Марко посторонился, и Роберт переступил порог. Раздеваясь в прихожей, поляк боковым зрением наблюдал за товарищем в отражении ростового зеркала. Марко, стоя в стороне и не сводя с него глаз, жадно изучал Левандовского, с заметным беспокойством переводя взгляд на каждый элемент гардероба. Черная рубашка плотно обтягивала рельефные руки и торс, как, впрочем, и всегда, – Леви умел. А вот что до черноты тёмно-каштановых волос... К щемящему, неимоверному сожалению Ройса, которое он не мог контролировать даже сейчас, несправедливая природа брала своё уже пару лет как. Виски у Левандовского были практически полностью седые, и это в тридцать четыре. Марко всегда на ум приходил Басти, который тоже рано начал седеть... Неужели баварец правда, вот так заявившись, собирался остаться? — Ты мне не рад? — вместо того, что хотел спросить в первую очередь, со скрытым раздражением поинтересовался Роберт, обернувшись. — Как ты в Дортмунде? – недоверчиво отозвался Ройс, удобней перебрав костыли под руками. Невзначай перевёл взгляд к потолку, чтобы только не помешать поляку ответить правду. — Решил, что могу тебя навестить. После твоей... — Томас уже звонил, – встав на здоровую правую ногу и прислонив костыли к стене, Марко не удержался, непроизвольно с вызовом сложив руки на груди. –Он попросил прощения. Всё улажено, правда. Зачем Баварии амбассадоры в этом вопросе? – к раздражению Левандовского, его речи были встречены колючим недовольством, замаскированным недоверием в голосе Ройса. — Думаешь, меня подослали зачем-то? — Роберт вскинул бровь, забывая о чувствах, побудивших его на этот отчаянный поступок и ранний утренний перелёт. – Нет, – вздохнул Марко. Дортмундец уже обругал себя мысленно за неуместный наезд на поляка, но чувствовал, что чисто эмоционально сейчас был не в лучшей кондиции. – Нет, Роберт, – у Ройса не хватило энергии спорить. В футболке с принтом и мягких длинных спортивных штанах, он правда выглядел, как человек, вышедший на больничный и нуждающийся в постельном режиме. — Поставлю чайник. Пошли на кухню, – оттолкнувшись от стены, Марко был неожиданно перехвачен сильными руками Левандовского, попытавшегося подставить ему плечо и забрать костыли. В ответ на оправданное изумление и промелькнувшее короткой вспышкой недовольство в поднятых на него глазах – несмутимый васильковый взгляд с поволокой. – Не нужно, Роберт, – предостерёг, как от неуместного поступка, о котором поляк будет потом сожалеть, Ройс, сохранив собственные границы в неприкосновенности, – я умею обращаться с костылями, – с усмешкой преломленной улыбки, крайне вежливо отринул любую помощь. Это укололо. Ройс первым прошёл на кухню, Левандовский - следом. Мюллер уже звонил, знает, значит, как здоровье Марко, но не стал передавать Роберту. Ещё бы. Тот, верно, заслужил. Они до сих пор не разговаривают. Просто один не набирает вызов, и другому не приходится брать входящий. Обхватив пальцами сверху горячую обжигающую чашку и сморщившись, Марко поставил её перед поляком. Сам капитан Боруссии занял стул напротив, чтобы смотреть на собеседника прямо. Ну как можно на него не глядеть? Каждый прибавлявшийся год не мог испортить красоты польского форварда: сосредоточенное выражение волевых черт лица, ещё сильнее обозначившиеся скулы, взгляд нетускнеющих глаз с поволокой.  – Я помешал? – Левандовский потребовал опровержение этому нахально, чтобы склонить добродушие Ройса на свою сторону. Он не мечтал, что, увидевшись один на один, Марко бросится ему на шею, но верил — убеждал себя, –что тот будет тронут визитом. И отреагирует как-то иначе. Ройс, не задавая вопросов, пустил поляка так далеко, как тот этого хотел. От порога к столу – беспрепятственно. Или этого мало? — Скарлетт у родителей на неделю, – как будто только чтобы угодить Левандовскому, выдал Марко. Поляка очень обрадовало, что не объявится никто из третьих лиц. Непреодолимое желание увидеться с Ройсом заставило Роберта напрочь забыть о том, как это может сказаться на его имидже. – Я тоже должен был поехать, но тут стряслось... — Ройс поморщился на лангетку, не скрывая досады. - Сказала, малышка будет меня беспокоить, раз я весь день дома, она же в таком возрасте непоседливом... – Марко усмехнулся, с улыбкой закатив глаза. Впервые с начала их разговора, подметил Левандовский, мысленно приказав себе не зацикливаться на этом. – Что с твоим диагнозом? – разжав сцепленные в замок пальцы, Роберт потянулся к рукам Марко, обхватившим кружку, накрыв их своей ладонью. — Слушай, – Марко закусил губу, терпеливо отвернувшись. Мягко высвободил руки, для виду несколько раз разгладив скатерть. – Скажи мне, – кристалликов голубого льда глаза, взгляд зовущий, но слишком заманчиво. Поэтому - стоп. – Я прошу слишком много? – Я на костылях. Ты всё видишь сам, –доброжелательно, бесхитростно увильнул Марко. Он не хотел делиться этим. Ройс становился то ближе и совершенно открывался, начиная рассказывать про семью, то снова отдалялся. Он запутался в мотивах Левандовского: тот недавно устроил настоящий хаос на Класикере, схлопотал дисквалификацию и вот теперь приехал в Дортмунд. Марко пытался гнать прочь все возможные мысли о связи между этими поступками. Боялся даже задумываться. – Марко, пишут черт знает что, ты знаешь... – теряя терпение, стал почти умолять Роберт. За окном вьюжило, но слепое солнце светило, посылая луч в просвет между облаками. — Рецидив, – солнечный свет падал прямо на сидевшего лицом к окну Ройса; он щурился, и вокруг глаз собирались лучистые морщинки. Левандовскому казалось, что время для вингера Боруссии остановилось: несмотря на худобу, возраст не оставлял отпечатка на его лице, а морщинки были будто сплошь мимические, вызванные невероятной смешливостью Марко. Его рассмешить было правда всегда раз плюнуть, и он до смерти боялся щекотки, помнил Роберт... – Той травмы...как раз перед Мундиалем. – Четырнадцатый год? – вроде припомнив, невпопад ответил Левандовский, изобразив размышления. – Кресты? – Частичный надрыв мышц голеностопа, – Марко достаточно убедительно проигнорировал забывчивость Левандовского, только правый уголок губ конвульсивно дернулся вверх, обнажая зубы, но это даже походило на улыбку. Хотя...откуда, собственно, тому помнить это хорошо? Сезон уже закончился, поляк душой – пока ещё не телом – был с Баварией, та же сборная Польши... Совсем другие люди были тогда рядом с Ройсом. Марко робко взглянул на  Роберта и нехотя, но, скрепя сердце, честный перед собой, признал: – Есть вещи, которые время не лечит. Звонки сокомандников летом 2014 сперва просто не приносили утешения, а потом начали злить, Марко хватило терпения и решимости предупредить всех, чтоб не беспокоили его лишний раз. Он тоже не железный. Он не хотел сорваться и повести себя ужасно. Но звонка с одного номера всё же ждал. И долго продолжал ждать. Что-то, видимо, пошло не так, и Роберт так никогда и не позвонил тем летом, когда весь мир болел футболом. Тогда Ройс решил, что к ожиданию с трудом, но можно привыкнуть. Выбора ему, во всяком случае, не оставили. Роберт, до этого покорявший Ройса откровенным, прямым взглядом, отвел глаза, не зная, чем ему ответить на откровенность. Не найдя, к чему обратиться, посмотрел в свою чашку: – Кофе? Я не... - поляк хотел отказаться. Не пьёт, не будет, не хочется. Да и всё равно не поможет. Он прокручивал слова Марко, и становилось безумно жаль: он тогда...просто не посчитал это важным. Ему было хорошо. – Ты плохо выглядишь, - припухшие верхние веки и наметившиеся мешки под глазами придавали Роберту более уязвимый, беззащитный вид. Самому Левандовскому это не нравилось: бодрое и выспавшееся лицо смотрелось куда мужественнее, но природу было не обмануть, недосып и нервы попортили ему внешний вид. – Знаю, рейс был ранний, да и  поезд... – даже в сейчас таком чужом, отстраненном Марко мелькнул порыв нежности к поляку. – Пей, в этом нет ничего вредного, сахар я, на всякий случай, не ложил... – тут же опережаюше потянулся к сахарнице, – вдруг ты всё ещё не любишь, – неповторимый лисий прищур голубо-карих, будто способных соблазнить на что угодно. – Или? – Ох, нет, я не... – Левандовский неловко выставил перед собой руки. – Так и подумал. Если бы только Марко перестал быть таким неизменно вежливым и снисходительным: ни о чём личном между ними. Всё, что происходит сейчас, будто само собой разумеется: форвард Баварии в Дортмунде январским полднем. И скольких таких Ройс принимает за день? – Скарлетт тоже не любительница, я уж привык, – Марко говорил с Робертом о матери своего ребёнка так естественно, хотя для поляка это была женщина, которую он едва знал. Вообще, Роберт был в полном праве не знать даже её имени. — И кофе во время беременности совсем отвыкла пить, – Ройс подпёр ладонью щёку, посмотрев томно и приглашающе. – Это у тебя такой режим? "Никакого кофе"? — Левандовскому показалось, он словно должен был сейчас выбирать между Марко и отказом от кофеина. И поднёс чашку к губам, пригубив непривычно горький напиток. Не вытерпев горечи, поморщился и облизал губы. – И ... Как тебе отцовство? – Роберт ляпнул, не подумав, и готов был провалиться сквозь землю. Какой чертовски нелепый вопрос. Самый нелепый четыре года спустя после рождения ребёнка. Как давно они избегают разговаривать наедине? В Баварии это восприняли бы не очень хорошо... – Лучше не бывает, — с наслаждением, мечтательно и умиротворенно откликнулся Марко, удивив поляка простотой ответа. Будто нет ничего естественней для ответа на вопрос "самый счастливый момент в твоей жизни". – Ты ведь сам знаешь, – помешивая в кружке, Ройс выдержал паузу, почему-то смутившись, и, помявшись, перевёл взгляд, заглянув в глаза Роберту. – Я люблю и любим в ответ, – у Левандовского отчего-то загорелось изнутри, и отнюдь не радостно. – Ни на что это не променяю, – не теряя легкости, забывшись, машинально начал массировать правой рукой татуировки на левом предплечье Марко. –И девочка – такая нежность, –умиленно, ласково зажмурившись, усмехнулся капитан Боруссии. С каждым словом монолога Роберт всё чаще наслаждался смехом немца. И не мог смириться, что не имел к этому никакого отношения. –Я привык возиться с мальчишками, – Ройс закатил глаза к потолку, так что лучики морщинок собрались вокруг. – Но, знаешь, теперь я понимаю: воспитывать совершеннолетних мальчиков было ничем не легче, чем четырехлетнюю девочку. – Было? –единственное, что смог выдавить из себя, выговорить Левандовский: в его глазах –Марко просто купался в любви. Или он её излучал? Во всяком случае, Роберт не ощущал её сейчас на себе, даже кожей. Это была не его любовь. – "Было", потому что они выросли, –к непониманию Левандовского, сейчас Марко вовсе не иронизировал: время отеческой капитанской заботы уходило, и он это ощущал. Вдруг игриво сощурившись, как что-то особенное, сокровенное, Ройс предложил: –Хочешь, покажу её спаленку? Пауза. Роберт неверяще переваривал это сюсюканное "спаленка". Он не знал такого Марко. - А...прости, – почти покраснев, шокирующе неловко стушевался Ройс. –Проехали. – Нет, – Роберт, инстинктивно потянувшись к его руке, остановил Марко. – Кхм. То есть, конечно, я бы посмотрел, как вы с.. – Роберт так и не смог запомнить имя жены Марко. Нет, не жены, конечно, но это формальности... – всё там обустроили. – Да...но – чего ты там не видел? У тебя ведь тоже дочка... – У моей вряд ли над кроваткой висит шарф Боруссии Дортмунд, –обезоруживающе любезно отшутился Левандовский. Это вызвало улыбку, такую смущенную, что: неужели угадал? Щелкнув выключателем в детской, Марко присел на краешек кровати, задумчиво разглаживая складки покрывала на софе дочери. Левандовский неуместной чужеродной фигурой громоздился посреди комнаты, как мигрант в центре Берлина, не зная, куда себя деть и где ему здесь место. Это жизнь Марко. К чему он может прикасаться? Не обращая внимания на смятение гостя, Ройс ударился в многословные россказни про первый ремонт в детской и все сопряженные с ним события. Поляк слушал увлечённого и, казалось, совсем позабывшего об его присутствии немца и от бессильной досады крепче сжимал зубы. Даже хорошо, что дортмундец не видел, что сейчас Роберт вовсе не радуется за него. Не может больше это выслушивать. Поляка мучил, отзываясь почти физической болью в висках, один-единственный вопрос: где в рейтинге того, что дарило Марко Ройсу настоящую радость, – "Боруссия, семья, маленькая дочурка" – запропастился Роберт Левандовский? Там же, где их прекратившиеся пару лет назад звонки перед Класикерами и поздравления с днём рождения? Там же, где его поздравление Боруссии с чемпионством в Бундеслиге 2020/2021? – Роберт, – звук собственного имени вывел поляка из оцепенения, – пошли. В гостиной присядем. Не думаю, что тебе интересно дальше слушать, – прозвучало просто, непретенциозно и искренне, но суховато. Даже укоряюще. От Ройса не укрылось отвлеченное, отсутствующее выражение лица Левандовского. Пристроив под руками костыли, Марко покинул комнату первым. Видя беспомощность Ройса, не решавшегося – попросту не рисковавшего, – ступать без опоры, чтобы уберечь ногу и не усугубить состояние, Левандовский замер, пялясь ему в спину, увлеченный неожиданным порывом, но тут же мотнул головой, чтобы прогнать эти мысли. Это грязно, он не будет. Тенью проследовав в гостиную следом за хозяином, Роберт остановился при виде Ройса, приглашающим жестом указывающего на диван. Наверное, Марко отдыхал здесь после обеда, для разнообразия игнорируя спальню – первые дни вынужденного отдыха протекали всегда тяжелее всего и тянулись дольше прочих, мозг упорно не мог ни на что настроиться. Несмотря на снежную мрачность дня, окна гостиной были зашторены. В два шага преодолев расстояние между ними, польский форвард молча отбросил костыли, выхватив их буквально у Марко из-под рук. Стал решительно наступать на него, заставив пятиться спиной, неловко поджимая травмированную ногу и буквально подпрыгивая на одной, пока не свалил того на диван. Плюхнувшись на сиденье, Ройс сполз по спинке, оказавшись полулежа. Поднял ничуть не возмущенный, исполненный ещё безграничного терпения и снисхождения к происходящему взгляд на поляка. В ожидании. Как-то подкошенно, надломленно Левандовский опустился у дивана между коленей Ройса и, дернув на себя почти с силой, порывисто притянув руки Марко, спрятал лицо в его ладонях. Всегда живая, импульсивная мимика немца застыла в ожидающем напряжении. Марко никогда не мог оставаться по-настоящему равнодушным к Роберту. – Всё неправильно, – обессиленно, но всё ещё зло, горячо выдохнул в ладони Ройса Левандовский. – Несправедливо, — плохо справляясь с эмоциями, почти прорычал, – к тебе, — Марко судорожно сглотнул, не обрывая поляка. — Все девять лет...заявления клуба, сборной, бесконечно повторяющиеся фото с восстановительных процедур, и всё шло по кругу, по кругу... Я не мог не думать о тебе в этот год, и всё шло, как надо... — с пугающей убежденностью и чувством обманутости самой Фортуной зашептал, не в силах говорить громче без срыва, Левандовский, – травмы обходили стороной, и я решил...решил, что не стану причиной твоих поражений... — Роберт, — не потворствуя больше этому невыносимому, бредовому чистосердечному признанию, ровным тоном спешно прервал его Ройс. —Хочешь, расскажу тебе страшную правду? —Марко обратился к нему так безнадёжно, будто поляк испортил ему праздничное настроение. Выпустил лицо Роберта из своих ладоней. — Ты и не был. Причиной чего-либо, – нервно провёл по шее, собираясь, чтобы продолжить невнятным, негромким голосом. Почти шёпотом, хоть они и наедине. – Ничего, –будто досадуя на себя, Марко зажал ладонью рот. Слишком нелегко давались слова. –Не бери на себя, — мелькнуло "не бери на себя слишком много, ты не смог бы". –Я... Мы никогда не обвиняли в своих поражениях успехи соперника, твою Баварию, кого-то ещё... – случайно или преднамеренно, а это укололо. – Мы отвечали за них. И я всем парням это внушал, — жестче отрезал Ройс, вернув в прежнее русло поехавший голос. Повисла недолгая пауза, но Марко собрался с духом, чтобы продолжить. – Ты думал. Вспоминал. Пытался повлиять, —вернее, считал так, – на лбу немца сложились достаточно глубокие морщины, –но я —я тогда отпустил, —Марко зажмурился и оттянул волосы назад. – Сейчас ты говоришь про фотки в Инстаграме, клубном Твиттере... Роберт, — Марко бережно взял паузу, вдруг ощутив, что начинает жестить с поляком. Не устояв, инстинктивно бережно провел ладонью по небритой, непривычно щетинистой щеке Левандовского, — дорогой, даже я не захожу туда так часто, – Ройс с виноватым видом, неловко отвёл взгляд. — И я...правда не знаю, "берёг" ли ты меня, но ты правда всегда, всё это время был свободен думать и делать, что заблагорассудится. Не считай себя моим злым гением. Ты не влиял. – Я? – Роберт конвульсивно сглотнул, не найдя больше ни одного слова, не веря словам немца. Марко Ройс провел деноминацию их одиннадцатилетних отношений, хотя и списав Роберту все долги. Левандовский поднял чистые бессмысленно голубые глаза на Ройса. Встретил спокойные голубо-карие – и, кажется, готов был заплакать. С самого начала по чуть-чуть, а последние четыре года немец влиял, давил —даже решал. Фантомная боль с солнечно-рыжими волосами под именем "Марко Ройс". Не он сам, разумеется, а беспрестанные мысли и переживание за него. Когда поляк потерял позиции в сердце капитана Боруссии..? Он же сорвался. Сорвался на Томаса. Сорвался сюда, к нему. Гордость капитулировала перед чувствами. Ещё на поле. И даже сейчас Роберт не раскаивался в этом. И как это тогда называть? Неужели Мюллеру так крепко досталось за разбитое отчаянием сердце Левандовского из-за фантома? – Ты будешь в порядке? –с утвердительной интонацией позвал поляк, вернувшись так же преданно к рукам Ройса, почти касаясь внутренней стороны запястья и ладоней губами. —Сроки? Ройс горько взглянул на Левандовского. Тот будто не понял вовсе, что немец ему говорил. Ничего. —Врачи говорят, месяц, —Марко слабо улыбнулся. Такой долгий срок ощутимо ударял по мощи Боруссии. – Боже, — Левандовский наивно поверил спокойствию Ройса, с которым тот держался всю их беседу, когда он его буквально допрашивал. Игроки слишком хорошо чувствуют своё тело и прекрасно понимают, если травма тяжелая. Значит, всё будет в порядке, верил поляк. —Марко...а кто капитан? — Матс заменит меня. "Заменит". Форвард Баварии был уверен, что не ослышался. Заменит уже пять лет как бессменного капитана Марко Ройса? Целый месяц старых регалий власти столько лет спустя? Хуммельс? Матс?! — Почему он? — будто потерпевший сокрушительное поражение, попытался возразить Левандовский. Он всё понимал: так сложились непредсказуемые обстоятельства, никто не мог ни предотвратить, ни просчитать, но. Но это в его глазах было несправедливо. Оскорбительно для Ройса. Этот сезон должен был стать его лебединой песнью. — Тшш, — Марко прижал ладонь к его губам, не позволяя дальше говорить, круговыми движениями большого пальца оглаживая щёку. - Не надо. —Что? — Левандовский с оскароносной невинностью притворился, что не расслышал. Он боялся, —в глубине души мазохистски надеясь, - что Марко озвучит это “что“ вслух и собственноручно всё разрушит, что осталось от их доверия и гордости самого Левандовского. Воспользуется его эмоциями, чтобы подовлеть. Сжать сердце в кулаке и показать свою власть. Не надо ревновать. —Вернувшись тогда, Матс подарил нам чудо, —Марко на уровне инстинктивной убежденности, что это никогда не попадёт в раздевалку Баварии, открылся Левандовскому. К трепетной радости поляка, Ройс не вынудил его обнажать свою зависимость, не упрекнув в постыдных чувствах. —Второй сезон моего капитанства начинал катиться под откос, я подумал, что не справляюсь, я был, чёрт, готов... — Это всё сплетни, Марко, они пытались надавить на тебя, поверь, ты прекр... —и почему же ты не набрал его, чтобы сказать это тогда? Сейчас всё - пустое. Может, Левандовский и стал реакционно сентиментальнее с годами, но в самом человеке мало что изменилось. Как ни жаль. —...готов отдать Матсу капитанскую повязку, — левый уголок рта пополз вверх. Это нервное. Этого Марко никому ещё не рассказывал. Даже в минуту слабости. —Это правда. Прости, Леви, если тебе неприятно это слышать. Я никогда не говорил с ним об этом, но, думаю, Матс всё понимал. Не мог не догадываться. Как он меня спасал, на поле и после игр: я бы не смог без этой поддержки и защиты. Не капитулировал тогда только ради парней, команды — это бы уничтожило нас, пресса бы дожала и размазала по стенке, понаписали бы небылиц, навыдумывали скандалов... — к удивлению Роберта, ожесточённо добавил Ройс, выходя из себя при одной мысли об оскорблении команды, его ребят. — Но Матс был достоин тогда, —Марко непроизвольно обхватил плечо там, где его сжимала фантомная капитанская повязка. Всё-таки перетерпел, отмучился те тяжелые месяцы, но не отказался от звания. И это грело Роберту душу: Марко хватило сил и терпения не отказаться и не отпустить то, чего он достиг своим трудом и что было частью его души. А в душе Марко Ройс был  капитаном Боруссии Дортмунд. И, пожалуй, на памяти Левандовского это было единственное, чем немец ревниво гордился. — Мне кажется, мы с Матсом возвращаемся на прежний уровень. Почти смогли вернуть отношения, что были между нами раньше... Я заметил это года два назад. Стало легче. И Матс глядит по-другому, с прежней уверенностью, что ли, видя, что я так считаю. Ройс вздохнул, будто всё сказал. Может, дальше им останется просто помолчать и не травить друг другу душу. Левандовский воспринял исповедь и рассказ про Хуммельса на свой счёт. И, как помешанный, поднял теперь лихорадочные прозрачные глаза на друга: — Тысячу раз "прости", Марко. О чём он? Боже, да обо всём, что между ними было. В чем виноват Марко, он или оба. В чём виноват Его Величество Случай —тоже. — Ну что я могу сделать для тебя, чтобы ты простил? — изнывая, но без упрёка прошептал Левандовский. Твоё слабое место — не голеностоп, низкий тонус мышщ или повышенная травматичность, Марко. А я. Вот кто мешает тебе всю жизнь. Губы Марко дрогнули при словах поляка. Роберт может делать, что сам считает нужным. Может целовать эмблему, может присягу в верности дать. — Береги себя, Леви. И никогда этого больше не спрашивай, —поставил точку  в их отношениях Ройс. В который раз. Левандовский зарычал от негодования и отстранился, оставшись стоять на коленях. —Я не держу на тебя зла, помни. Эти девять лет Марко Ройс правда не мог злиться на Роберта. Не хотел себе этого позволить. Ведь гнев и ненависть вытесняют воспоминания. — Ты не был злодеем, Роберт, — Марко приподнялся, сев прямо, и протянул руку, крепко сжав плечо Левандовского.— Просто нам чего-то не хватило, что ты нашёл с другими людьми. Не пытайся меня удержать, Леви. Поляк смахнул руку Ройса с плеча, задержал на немце немигающий взгляд в упор, эмоционально совсем обессилев и перестав себя как-то держать. Глубоко вдохнув, обнял Марко, уткнувшись лицом ему в грудь, сразу ощутив тепло, такое знакомое, без которого уже устал. Сердцебиение. Взволнованное. Если бы сердце Марко Ройса билось сейчас ровно, всё было бы, наверное, кончено. — Леви, ты сводишь меня с ума, —в висок выдохнул немец, бессильный дальше сопротивляться. Хрипловатый тронутый голос выдавал своим звучанием артикуляцию. На лице Марко была нежная, осторожная улыбка. Левандовский и забыл, как может быть хорошо. Вместо бесполезных опоздавших извинений, давай останемся хоть сегодня вместе. — Оставайся, — тихо попросил Марко. —Посмотрим вместе Формулу*, —повод на полтора часа. Зимние ранние сумерки остались за окном, спрятанным за плотными шторами гостиной. С Робертом сейчас хотелось заигрывать. Хоть виски и поседели раньше времени, темно-каштановые волосы не утратили курчавости с годами и всё ещё вились мягкими крупными колечками, которые немец любил когда-то наматывать на палец, хотя хватало только на два оборота. —Обратного вечернего рейса нет, Марко. —Знаю. Извини. Они остались на софе в гостиной. Крепко прижавшись и обнимая со спины, Марко вдыхал запах волос поляка, тесно ютясь на узком для двоих диване.