Легенды из Кельи.

Бриз приносит запах моря, перемешанный со свежим ароматом смолы самого Га’Хуула. Пока в вечерней заре слышен только гул прибоя и морского ветра, несущего северную прохладу. Скоро здесь зачирикают сычики, загукают филины и протяжно заголосят неясыти, но пока — только сонная тишина. Листопады здесь тихие: ветвистая крона дерева не пропускает ветра и во внутренней развилке птенцам легче всего учиться летать, прыгая по веткам. Молочник низко спустил лозу, зимние белые его ягодки отливали бронзой в закатном солнце — постепенно приближался Серебрянник. На Древе посреди моря он мягкий, не холодный, даже насекомые не впадают в спячку надолго, а только больше отъедаются опадающей листвой, становятся сочными. Сорен вздрагивает, стряхивая дрему: думает, что тоже неплохо бы слетать на завтрак. Опять зачитался допоздна и сейчас сонно щелкает клювом, сидя на ветке при входе в дупло. Заспанно оглядывается, разлепляя третье веко — в дупле нужно бы и прибраться. Старое перо из хвоста в углах лежит, листья и цветочный пух с ореховыми скорлпуками ветерком занесло на плетеный ковер, книги лежат где попало. Благо еще не дошло до погадков в укромном местечке… Нет, Сорен до такого не доведет. Кивает сам себе, давая добро на уборку чуть позже ночью, сразу после завтрака… и снова замирает на ветке, наслаждаясь остатками вечерней дремы. Снизу от дупла кузнеца в столь ранний час поднимается дымок горна вместе с теплым воздухом, греет лапки и перышки, начиная от хвоста и поднимаясь мягким потоком к голове, заставляет сладко потянуться и взъерошить каждое перышко на спинке и голове. Вдоволь насладившись полудремой, сипуха бесшумно расправляет светлые крылья и таким же безвольным листом слетает с ветки, повисая на восходящем потоке. Парит рядом с толстой несущей ветвью, лениво лавируя между ткаными подвесными гнездами и сшитыми листами-фонарями, и берет крен к соседней ветви. Из давно знакомого дупла все еще виден свет свечных огарков, как и обычно пахнет воском, старым пергаментом и кожей с книжных переплетов, совиным пухом и немного пылью, но запах этот такой домашний и уютный, что хочется в этом же гнезде снова уснуть. Он приземляется на затертый лапами порожек дупла, вглядываясь в темноту, лышит клокотание и щелканье клюва откуда-то из глубины, но не проходит внутрь — хозяин домика с самого утра уже занят и отевлекать его скорее всего не стоит. И Сорен просто сидит на месте, сонно оглядывая полки, выдолбленные прямо в стенах, скользит взглядом по корешкам книг, столу с открытым большим Летописцем, на первой странице которого начинались новые, еще совсем свежие подсыхающие записи. Капля чернил блестела на столе, и Сорен медленно проковылял до него, подцепив когтем промокашку и собрав в нее эту каплю. Мягкий затертый уголок бумажки тут же почернел, впитал в себя чернила, оставив после себя темное пятно на древесине. Сипух в это время читал размашистое описание последней спокойной недели: ничего необычного, просто факты, подсчеты и выводы. Тоже успокаивает. Из предыдущих страниц выпадает закладка — дубовый листок. Сорен выдыхает смешком и заправляет ее обратно, приглаживая страницу. — А, рановато ты сегодня, — гаркает Иезекель, показывая косой глаз из соседней комнатки. Прихрамывает к совенку, тоже заглядывая в книгу. — Ничего особенного, как и обычно. Хоть помирай тут со скуки. Что скажешь, дружок — не хочешь сегодня полетать, поискать хороший вихрь, а? Обещают славную грозу с севера. — Неплохо бы, — все еще вяло ухает тот в ответ, млеет от тепла свечки и запаха завтрака из окошка, принесенный ветерком. Эзилриб его, видимо, тоже чувствует — топорщит перья на бородке, — а значит можно сказать, что Сорену это не приснилось. — Да, так и сделаем, — кивает совка, заскакивая на порожек, на котором недавно сидел сам Сорен. Вдыхает свежий вечерний воздух и ухает. — Летим, подкрепиться не помешает. И с довольным гуканьем камнем падает с ветки. Сипух усмехается в ответ, глядя вниз на расправленные крылья Лайза, пока тот своим кличем будит сонь. Всегда он такой — активный, даже не смотря на свой почтенный возраст. Сорен тоже пикирует следом за учителем вниз, оставляя чужое гнездо позади. И невольно думает — лучше бы так оставалось всегда. Под словом «так» он имеет в виду это мирное сонное спокойствие, размеренное течение жизни, маленькие радости, всеобщее дружелюбие. Недавняя война — страшный сон, оседающий в памяти неприятным осадком и закрывает его с лихвой радость за тех, у кого теперь все хорошо. Теперь можно спокойно сидеть в гнезде, сыто ухая после толстой гусеницы, смотреть за горизонтом и ловить залипательное вечернее состояние после сна. Слушать старые легенды из Кельи.