He Writes

Он пишет. Пишет запоями, длинными предложениями на несколько страниц - без единой точки и запятой. В его черновиках - тьма, закрученная резким почерком чернильной ручки. В его мыслях - водоворот идей и воплощений, поток сознания, который он намеренно не пытается удержать в рамках. Ему нравится то, что выходит на бумаге. Он пишет. Пишет, когда не может ходить. Пишет, когда нет сил терпеть боль. Пишет, когда горло уже сорвано от криков. Пишет, потому что это также больно, как бездействовать вовсе. Эйдан приносит ему тетради. Желтые листы в кожаном переплете, на которые он трудолюбиво высеивает собственную ненависть и разочарование. Почему-то все думают, что так ему будет легче. Что так он справится. [Касл справлялся именно так]. Он пишет. Строчки приходят на ум сами, укладываются плотным частоколом завитков и резкими всполохами точек. Он пишет, не понимая, к чему приведет бушующая в его душе история. Он просто пишет. Потому что остановиться - значит умереть. Совсем, окончательно сдаться. /…/ Эмили не верит. Пытается прорваться в операционную. Бьет Мерлина наотмашь, отпихивает его в сторону, но проигрывает сражение с отцом. - Она мертва, Эмили, - чеканит Рэд привычно безжалостно, почти безразлично. – Кейт мертва. Эмили не верит. /…/ - У тебя что-то случилось? – Хотч напряженно всматривается в её глаза, ищет признаки ПТСР, проявляет участие, которое растекается по её венам отравляющим ядом. Она не может рассказать ему. - Она умерла, - она произносит это не впервые, но все равно не может вложить в два коротких слова всю значимость этой идиотской смерти. – Просто она умерла. /…/ Поцелуй горчит на губах, и Эмили хочется проверить, не осталось ли на них пепла того подвала, в котором она пытала… кого? Не важно. Больше ничего не важно. - Почему ты не рассказала мне о них раньше? – лучше бы Хотч злился и орал, пригрозил ей опекой и адвокатами. Но Аарон не такой. Он слишком хорош для нее. - Я не знаю, зачем рассказала о них сейчас. /…/ Мир вокруг взрывается. Шумит. Вертится яркими красками пламени. - Какого черта, Прентисс? Что ты натворила?! Убила. Она просто убила и ничего не почувствовала. В их тандеме, Кейт чувствовала за двоих. - Ты понимаешь, что теперь будет?! Ничего. Джеймс отбрасывает тетрадь. Старается восстановить дыхание. Не получается. Писать. Сейчас он может только писать. Ему страшно, больно, невыносимо одиноко, хотя рядом всегда есть кто-то из их большой шведской* семьи. Воспоминание о Чарли взрывается в голове новым воспоминанием, новой болью, от которой он невообразимо устал. Он помнит, что именно она была с ним в вертолете. Помнит её руки на своих щеках, помнит белую кожу, украшенную разводами крови и грязи. Война – не дело для семнадцатилетних девчонок, так откуда ты взялась там, Чарли? [- Мама? - Ты только держись, Джей, хорошо?] Он не помнит своих пыток. Помнит боль, нескончаемую череду вопросов и голос матери, уговаривающей его потерпеть совсем немного. Еще совсем немного. Он терпел. Он терпит до сих пор, потому что боль не заканчивается. Потому что Максвелл и Эйдан еще большие эксперты в пытках, нежели южнокорейские наркоторговцы. А еще он пишет, потому что так боль становится меньше. /…/ - Вы были в курсе, что агент Прентисс на самом деле дочь разыскиваемого Реймонда Реддингтона? – Хотч играет в гляделки с Клайдом Истером, желая швырнуть того в стену. - Того самого… - В ее личном деле – том самом, что было сфабриковано вашим ведомством, об этом нет ни слова, - он грубо прерывает Рида, не желая впускать в это противоборство кого-то еще. - Она украла ребенка, агент Хотчнер. Она украла Джеймса Касла и исчезла! Аарон знает, но не может осуждать. /…/ Они гуляют по Парижу. Эмили всегда нравилась Франция, жаль, она не помнит, нравилась ли Франция Кейт. - Ты слышала новости? – отец протягивает ей распечатки фотографий и коротких выдержек из уголовного дела. - Он жив? – светский тон её голоса пугает даже повидавшего слишком много Реддингтона. Пугает по-настоящему, потому что его дочь – это более жестокое воплощение его самого, и сейчас он это осознает в полной мере. Во истину, из женщин выходят самые лучшие убийцы. Из женщин, потерявших самое дорогое в своей жизни – еще и самые жестокие. - Они называют его Бостонский Потрошитель. - Присмотришь за внуками? /…/ - Нам позвонили из телефона-автомата на углу, - полицейский, постоянно отводящий взгляд от раскинутого на полу тела, с трудом сдерживает тошноту. Хотч его понимает. – Мы просто приехали на вызов. - Звонил мужчина? Женщина? – он задает вопрос как можно безразличнее. Пусть это будет мужчина. - Кажется, диспетчер сказала, что звонила женщина. - Семьдесят два ножевых ранения, - почти восхищенно отзывается коронер, - и ни одного смертельного. Этот человек умирал очень долго. Хотч не уверен, что может назвать Джорджа Фойета человеком. Он не уверен, что не хочет сказать «спасибо» его убийце лично. Черновики быстро заканчиваются. Стопка тетрадей растет в таком быстром темпе, что Эйдан уже ворчит о том, сколько пыли накапливается в его комнате. Каслу все равно. Он знает, что конец уже близко. /…/ Он не знает, почему она выбрала Рим – Прентисс никогда не любила Италию, слишком много неприятных воспоминаний. Он не знает, что ждет от их будущей встречи: у Эмили нет пути назад. На самом деле, самой Эмили тоже больше нет. Он понимает это едва входит в номер – запах крови оседает на языке, не смотря на усердно работающий кондиционер. Эмили безучастно смотрит в окно, распахнутые глаза навечно фиксируют красоту древнего города. Тело заботливо укрыто одеялом, прикрывая наготу смерти. Клайд, чертов ублюдок, не смог не проявить раскаяния, но и не смог не сделать свою работу. Хотч даже рад, что задержался в аэропорту и не стал в этой сцене третьим лишним. /…/ - Она ушла, Дембе? - Она больше не вернется, Адам. /…/ Реддингтон снова выбирает Париж. Сентиментальность делает его уязвимым, но он слишком долго играет в игру, в которой ему нет равных. Франция. Они обе любили Францию. - Простите, Вам плохо? Вызвать скорую? Париж. Он должен был еще раз увидеть Париж. - Мне нравится, как ты выглядишь, - Эмили привычно не разменивается на приветствия, мягко касается его отросших за время пребывания в реабилитационном центре волос. – Написал новый роман? Она кивает в сторону тетрадей, с легкой тоской вспоминая такие же черновики в том коттедже, где когда-то прятали Касла. Такие же исчерканные желтые листы в кожаных обложках, превратившиеся в один миг в самый темный из его романов. В самый значимый и самый дорогой. Прентисс всегда было интересно, стоила ли Пулитцеровская премия заплаченной за неё цены. - Да, - он впервые за долгое время вздыхает полной грудью. – У тебя для меня что-то есть? Когда-нибудь он напишет еще один роман. Много романов. Но они будут о другом.