insomnia.

Томное чувство блуждало в крепкой груди мужчины, разжигая невероятную страсть; осталось подложить немного дров, чтобы костёр, неизбежно, пустился языками ввысь и ворвался в небо жгучими искрами, завертевшимися в дикой пляске. Эти спокойные глаза напротив, — ледяная гладь карего озера, — заставляли гореть, желать, жить. Красный бархат крепко стягивал местную мебель комнаты, обои в тон сливались вместе с утварью, шёлк покрывала медленным ручьём стекал с кровати, разбиваясь брызгами о пол. И бледная кожа, играющая на фоне тканей контрастом, была нежнее ласкового морского бриза; от одного касания грубых и шершавых рук она покрывалась багрово-синими пятнами, позволяя тонким капиллярам лопаться. Номер мотеля. Значок «не беспокоить». Тихий скрип дешёвой кровати. Тяжёлый вздох. Прикрытые глаза. И оба медленно сгорают во власти страстного горизонтального танца. Они умели и любили увлекаться друг другом до последней капли. — Забуза. Никакого официоза. Никакого стеснения. Сегодня они на «ты». Тонкие и изящные пальцы впиваются в крепкую спину, хватаются с такой силой, будто тело вот-вот свалится в пропасть и спина — единственное, за что можно удержаться; поясница гнётся, как ствол худого дерева под волнами ветра. Юки прикрывает глаза и тянет носом раскалённый воздух; здесь невероятно жарко. Тела покрылись испариной. А между ног приятно тянет возбуждение. Лёгкая и примитивная поза. Они не хотели использовать Камасутру по назначению, не хотели изощряться. Желание было одно — отдаться друг другу здесь и сейчас. И не важно чьё лицо уткнётся в подушку, чьи руки будут впиваться в бёдра, и с какой силой будут вбиваться в податливое тело, вырывая остатки разума. По комнате разносится первый громкий стон наслаждения, Забуза сменил угол проникновения и теперь наметил цель, по которой точно «стрелял», двигая бёдрами каждый раз, когда тело под ним вздрагивает от ритмичных толчков. Ноющий член проникает каждый раз глубже, раздвигая тугие стенки задницы, касается чувствительной точки и медленно скользит, выходя наружу, оставляя за собой неприятную пустоту; Юки оставалось лишь сильнее вжиматься пальцами в спину, терзать кожу и снимать твердые волокна мышц, умоляя таким образом ворваться внутрь ещё, ещё, ещё и ещё. Чтобы остатки воздуха покидали слабое тельце. Чтобы горячая волна наслаждения пульсировала в паху, а после разрядами тока ползла по венам вверх, достигая центра удовольствия. Момочи приподнимается, чтобы внимательнее рассмотреть своего напарника, а тому приходится оторваться от спины и опустить кисти к шёлковому покрывалу. Глаза встречаются. Забуза только усмехается, ощущая над телом полный контроль и власть; Хаку закатывает глаза от наслаждения и запрокидывает голову назад: смотри, мол, как мне хорошо с тобой, Господин; после он раздвигает свои аккуратные ноги, и его бёдра приходят в действие, постепенно поддаваясь движениям чужих; глаза закрываются. Крепкие руки хватают худое тело. Рывок. И новая позиция. И кто говорил, что не хотят изощрения? Теперь очередь Хаку. И Юки это нравится. Теперь он сводит ноги и сжимает чужие бёдра между своих ног, опускается задницей вниз и позволяет члену проникнуть внутрь; а сам, показывая своё наслаждение, опускает томный взгляд вниз. — Не отводи от меня взгляда, — команду отдаёт Хаку, впадая в непривычное ощущение власти. Ведь только в такие моменты он видел, как слаб перед ним его Господин. Как от его движений зависит самочувствие Забузы: — Смотри на меня. Последнее уже произносит надрывисто, с нотками мольбы в голосе; но ледяной взгляд не спускает с чужих глаз. Момочи не отрывается. Смотрит. Изучает. Медленно входит во вкус и передаёт «кнут» в руки своего юного напарника. Холодный мальчик знал, как управлять огнём внутри своего собственного демона; знал, как владеть своим Господином, знал все его слабости и достоинства; знал наизусть каждый шрам; знал, каким вкусом обладает его сперма и каким теплом она разливается в тугой заднице. От этих знаний голову срывало напрочь. Так близко к мечнику никто не был и не будет. До самой смерти. Хаку приподнимается, ощущая, с каким трепетом ручища хватаются за его бёдра. Эта эйфория разносится бабочками по животу и поступает вверх, к самой глотке — вырывается наружу громким стоном и летит по всей комнате, доходя до ушей соседних номеров. Тело приходит в движение. Юки «седлает» чужие бёдра, подхватывая своими ритм и скорость; он приподнимается, опускается и снова, раз за разом. Позволяя быть мечнику снизу, почти в полном бездействии. Глаза прикрываются, веки слабо подрагивают и голова отклоняется назад. Всем своим телом, всеми движениями, действиями, вздохами, Хаку показывает, как ему нравится чужой орган внутри его тугой задницы. Всё лицо горит пунцовыми красками. Становится невыносимо жарко. — Ох, чёрт. Хрупкие ладони опускаются на крепкую грудь и Хаку сжимает их, впиваясь, — как когда-то недавно в спину, — мелкими ноготками, не стесняясь царапать чужие соски. Юки хватается зубами за нижнюю губу и сдавливает её, да с такой силой, что нежная кожа под зубами неаккуратно надрывается и лопается, спуская с раны кровь. Укусы опухают мгновенно. Удовольствие разливается по всему юношескому телу. В свои пятнадцать он слишком много испытал на себе. И пытается испытать ещё. И будет. Ещё и ещё. Терпение мужчины подходит к концу. Неровной линии, всё самообладание подлетает к финишу и рвёт красную линию; вулкан внутри взрывается. Грубо, совсем не контролируя свои действия, он вновь хватается за аккуратные бёдра Хаку и опускает те вниз так резко, что мальчишка невольно кричит. Естественно от удовольствия. Теперь тело в чужих руках отдается под контроль Господина, а последний, в свою очередь не намерен упускать свою цель — выжать из своего напарника все соки. Юки ослабленной укладывается на чужую грудь, опускается лицом во влажную шею своего товарища и жмется: по-блядски ластится и льнёт, аккуратно сминая своими опухшими губами выступающие крепкие вены мечника, изучает каждый сантиметр и приподнимает голову к уху, чтобы протяжно застонать, призывая к не менее ласковым действиям. И бёдра Забузы срываются в необычайно бешеном темпе: он приподнимает чужую задницу и постепенно подтягивается вверх, чтобы член оказался глубже; толчок за толчком, стон за стоном, эти скачки становились быстрее. Словно безвольная кукла, Хаку просто свалился на чужом теле и ощущал, как в заднице приятно жжёт, как показывает возбуждение и с какой скоростью член входит в него; всё это сопровождается хлюпающими звуками смазки, когда яйца соприкасаются ударом о маленькие ягодицы; толчок, толчок, толчок. От этого удушающего удовольствия сводило все суставы. Хотелось лезть на стенку и выть, пока наслаждение не прокатится волной по столбу позвоночника, пока ноги не онемеют и в голову не ударит волна радости. — О-о-о, х-хватит, — тянет слова, задыхаясь в своих стонах, Хаку приближается к горячему уху мечника. Аккуратные пальчики окольцовывают маленький и набухший член, сжимают и начинают быстрые движения под стать движениям чужих бёдер; на мгновение замирает и, приоткрыв губы, затихает совсем, ощущая, как экстаз разносит все свои импульсы по телу юноши; с головы до ног. Он кончает с напряжением в мышцах, а после расслабляется и «растекается» на чужой груди. Теперь Хаку точно, как тряпичная кукла — податливый, пассивный, — как пластилин, — мягкий и теплый, в умелых руках. Остаётся ещё чуть-чуть и Забуза, дрожа телом, вгоняет член во всю длину и остаётся внутри, пока семя полностью заливает нутро; лёгкое головокружение сопровождает его, но это лишь на несколько секунд — дальше он снова берёт себя в руки и приходит в себя; Момочи выдыхает и оставляет бёдра Хаку в покое, опускает свои и позволяет члену выскользнуть из задницы; сперма тут же вытекает наружу и мечник, будто нарочно, подбирает её пальцами, аккуратно размазывая по горячему анусу, который наверняка ещё и неприятно горел. Однако, всё удовольствие покрывало неприятные моменты. *** — Я люблю тебя, — мужчина позволяет сентиментальности после секса и накрывает бледное тело красным шёлком, прижимает к себе и опускает нос в чужую макушку. Остаётся несколько часов до рассвета, поэтому обоим стоит хорошо отдохнуть, чтобы после отправиться в далёкий путь, вновь делая вид, что ночью они не были так близки.