Carpe Diem. Memento Mori.

      Трудно точно сказать, когда это началось. Когда Сега пытался вспомнить, он запутался в годах. Они знают друг друга так давно. Тяжело понять, когда именно ты влюбился в того, кто был рядом с детства.       Признаться он боялся до ужаса, до мурашек, до дрожи в коленях, до обморока. Сначала даже себе самому. Одна только мысль об этом заставляла лицо бледнеть, а руки трястись. Как будто ты совершил какое-то преступление, и тебя вот-вот раскроют. Как будто снова маленький, и ты играешь в прятки; сидя в укрытии, слышишь своё заполошно бьющееся сердце. Но правила изменились с тех пор: теперь ты прячешься не от других детей, а от себя. И Сергей долгие годы нежно хранил эту тайну под сердцем, которая — он был уверен — уйдёт с ним в могилу.       Потом, потихоньку, это ушло, притупилось. Но не по отношению к Артёму. «Уж лучше бы он сам как-нибудь об этом узнал,» — думал Сега, — «догадался или услышал от кого-то, не умеющего держать язык за зубами. Было бы проще,» — думал он, — «намного проще.» Тогда — представлял Сега — он просто сбежал бы куда подальше, в другой город, а, может, и в другую страну. Тогда группа бы благополучно распалась, а Сергей укатил бы со всеми своими чемоданами и чувствами, сгорая от стыда, и никогда бы больше его не увидел. Почему-то думалось, что так было бы лучше для всех. Признаться ему по-прежнему было самым страшным кошмаром.       Он был точно уверен, что когда если это произойдёт, случится конец света, не меньше. Земля разверзнется прямо под ногами, и он отправится прямиком в ад, на личную встречу с Сатаной. А варясь заживо в большом чугунном котле, будет смотреть на него и вопрошать, за что же он сделал с ним это. За что позволил ему любить Артёма.       Когда он окончательно осознал, он не пытался отрицать. Он, в конце концов, взрослый человек. Но он пытался переждать. Дистанцировался, временно отдалился, проводил целые дни с учителем по вокалу, сублимировал эмоции в творчество, не давал себе продыху. Наивная надежда, что влюблённость сама по себе исчезнет всё-таки оставалась. Ночами сидел за текстами, — да уж, продуктивный период — в общем, делал всё, чтобы на Артёма — а особенно на мысли о нём — оставалось как можно меньше времени. Самостоятельно залез в клетку и своими руками повернул ключ в замке. И полностью отдавал себе в этом отчёт.       Он вполне успешно делал вид, что всё в порядке, ничего необычного. Прокачал, так сказать, скилл. Делов-то. Улыбнуться, почувствовать его руку на своём плече, успешно выступить на одной сцене, гримёрка, зрительный контакт, выпить немного больше остальных, расслабиться, отвлечься, не думать о нём. Не думать так. Всё нормально. Он уже не придаёт этому особого значения. Привычно. Ведь Артём так со всеми. При-выч-но. Нормально. По-дружески. Восторженная обжигающая влюблённость давно ушла, осталась только тёплая и преданная с привкусом горечи.       Со временем Сега привык к этому. Стал воспринимать, как данное. Как то, что было с ним всегда. А, может, оно и было? Он перестал искать подтекст в его словах и действиях. Взгляды и улыбки перестали быть особенными. Это же Артём. Самый близкий. Родной. Лучший друг.       Потом было лето, Алина, приглашение на свадьбу в белом конверте с витиеватым узором, свадьба, кольцо на Его пальце, много гостей, цветы, подарки, Сережин запой. Нет, ну, а чего он хотел? Конечно, Артём ничего не подозревал. Прекрасный скилл, Сега, отличная работа. А потом Артём уехал. Не навсегда, конечно, а всего лишь в путешествие на медовый месяц. Без него было совсем тяжело. Редкие сообщения, обновление ленты Инстаграма, нехватка его — мимолётных — прикосновений, больше алкоголя, вдохновение для новых песен. Скрытые признания в названиях альбомов. Глупая — абсолютно детская — ревность. Поэт с разбитым сердцем — слишком избитое клише, но разве он виноват?       Потом, вроде, всё опять было нормально. Почти по-старому. Только кольцо это грёбаное своим золотистым блеском мозолило глаза.       А в один из дней, — кажется, за окнами было темно и пасмурно — когда они опять сидели на студии, доделывая альбом, все уже разошлись и остались только они вдвоём, Карамушкин спешно собирал вещи, а Артём сидел на кожаном диване, кутаясь в худи. — Всё в порядке? Ты какой-то нервный, — спросил вполголоса. Короткий взгляд глаза в глаза. Оно вырвалось само. — Я влюблён в тебя четыре года, — неожиданно даже для себя выпалил он. И тут же умолк. Голос затих, будто его песком засыпали. В комнате стояла тишина. Стояла аппаратура и мониторы на деревянном столе, стоял где-то на полу забытый стакан с холодным чаем и пустые бутылки тоже стояли. В этой блядской комнате стояло всё. И только Сергей падал.