What do u think?

— Чон Чонгук. Рейвенкловец резко вздрагивает, переводя замутнённый взгляд на молодого мужчину за широким преподавательским столом и жалобно заламывая брови на его ядовитую ухмылку. На парня тотчас же оборачивается по меньшей мере половина его однокурсников, явно удивлённых тому, что именно Чонгука окликнул новый профессор зельеварения; ведь все в Хогвартсе знают: обычно внимание со стороны профессора Уэльса не предвещает ничего хорошего. Чонгук тихонько стонет, наверняка забавно краснея ушами и чувствуя кожей ликующий взгляд преподавателя, пока мысленно ругает себя: с самого первого курса он запомнил одно простейшее правило, которое соблюдал последние шесть лет жизни — всего пара минут мечтаний на уроке зельеварения может стоить ему карьеры «любимчика факультета». И это звание, добытое мальчишкой благодаря его множественным порывам альтруизма и умением быть очаровательным (что, нельзя не упомянуть, является невероятно сложным и редким умением, наравне с наследием Героя или… ну, способностью не совершать глупейшие ошибки), было по-настоящему дорого, чтобы наплевательски к нему относиться. Так что да, ничто в мире не могло заставить его забыть об этой важной вещи… раньше. До того момента, как Чонгук впервые увидел розовые локоны на голове у одного особенно противного (на самом деле, нет) слизеринца. И теперь чёртов розовый цвет полностью рушит привычный ему ритм жизни.  — Интересно, — мужчина подходит ближе к напуганному мальчишке, наклоняясь над его котлом, где оживлённо бурлит густое красноватое нечто, агрессивно бросаясь на стенки котла. — Уверены ли Вы, мистер Чон, что можете отвлекаться на моём уроке, учитывая низкий уровень Ваших теоретических и… практических знаний? Чонгук стыдливо опускает взгляд в свой котёл, наконец осознавая масштаб случившейся трагедии: в книге написано, что зелье должно быть полупрозрачным с коралловым оттенком и обязательно едва слышно кипеть. Но то, что сейчас злобно журчит на столе у парня — кажется, ещё и плюётся в разные стороны, как мадам Пинс, когда кто-либо из учеников оставляет на книжках в библиотеке следы чернил — оттенком напоминает клубничный джем.  — Н-нет, сэр. Мне очень жаль. Мужчина приподнимает одну бровь, элегантно поправляя средним пальцем тонкую оправу своих очков, и хищно улыбается напуганному мальчишке.  — Посмотрим, что вышло из Вашей невнимательности, мистер Чон, — профессор Уэльс отходит к своему столу и взмахивает палочкой. Он чётко произносит заклинание «Темпус», являя ученикам громадные волшебные часы, величественно клокочущие с каждой пробитой секундой. — Через две минуты все зелья должны быть готовы. Прошу перелить получившиеся жидкости в стоящие справа от вас стаканы. Весь класс тяжело вздыхает и ребята почти одновременно отворачиваются обратно к своим зельям, разочарованно качая головой (по большей части) и снимая котлы с огня. Чонгук же в этот момент завидует даже бедняжке слизеринке, чьё зелье вышло не слишком идеальным, но хотя бы не столь агрессивным, как у самого парня. ,  — Итак, время вышло, — профессор Уэльс громко хлопает в ладони, обозначив окончание работы своих учеников, и премило улыбается девушке с первого ряда, из-за чего стакан с зельем опасно покачивается в её дрожащей руке. — За эту работу каждый из вас получит определённое количество очков. Факультет, суммарно набравший наиболее приближенную к «превосходно» оценку, получит десять баллов, — слизеринец Маркус восторженно взвизгивает на весь класс, вызывая волну громкого хохота, и профессор не по-доброму скалится, прежде чем поставить развеселившихся учеников на место: — но вы обязаны доказать мне, что заслуживаете свою оценку. Кто расскажет мне, какое зелье мы варили на этом уроке? Намджун, лучший из соседей Чонгука (и, если честно, из всех знакомых ему людей), ожидаемо поднимает руку.  — Упрощённую сыворотку правды, сэр. Её действие длится всего 10 минут, и при крайне сильном нежелании отвечать на вопрос оппонента человек может промолчать, не раскрыв ожидаемую правду, но и не солгав. Профессор Уэльс согласно кивает, одаривая Намджуна скупым «всё верно, мистер Ким».  — И теперь, дамы и господа, мы переходим к главному элементу нашего урока. Сегодня каждый из вас испробует на себе эффект собственного зелья, и ученики, справившиеся с заданием, получат заслуженные высокие баллы. Все остальные… Что ж, будем надеяться, что мадам Помфри сможет помочь некоторым из присутствующих в критичной ситуации. По классу громкой вибрацией проходит возмущённый шёпот ребят, не до конца уверенных в том, что профессор не пытается просто прикончить их всех разом: чёртова сыворотка правды оказалась одной из самых сложных в приготовлении за все уроки зельеварения, и почти каждый человек в этом классе уверен в том, что провалил задание. Чонгук же, принявший свою участь, лишь в очередной раз окидывает взглядом безнадёжно испорченную жидкость в собственном стакане, молясь Мерлину о том, чтобы она не убила его. Первыми профессор Уэльс опрашивает Намджуна, Розу и слизеринку с мутноватым на вид зельем. Каждый из них троих, на удивление присутствующих, идеально справляется со своей работой: спустя десять минут весьма непосредственных диалогов с профессором (Чонгук и правда не понимает, зачем ему знать о том, сколько маггловских книг в детстве прочитал Намджун; но профессор задаёт этот вопрос, и его друг естественно не может заткнуться об этом. Даже после того, как действие сыворотки прекращается) все ребята со спокойной совестью рассаживаются по своим местам. Когда профессор Уэльс наконец оборачивается к Чонгуку, сверкая глазами за тонкими стёклами очков, мальчишка чувствует, как страх сковывает стальными прутьями всё его тело; в этот же момент его личная мессия за соседней партой наконец за всё время пребывания на уроке обращает на Чонгука своё внимание, и парень предполагает, сможет ли мадам Помфри помочь ему в том случае, если у него вдруг откажет от позора сердце.  — Мистер Чон. Вы знаете, что делать. Чонгук делает глубокий вдох, вспоминая все самые счастливые моменты собственной жизни, и почему-то в каждом из своих видений находит лишь широкие мазки нежного розового цвета. Слизеринец за соседней партой почему-то не отводит от Чонгука глаз ни на секунду, и, мальчишка готов поклясться, он улыбается. Это конец, думает Чонгук. И, жмурясь, одним рывком вливает в горло зелье. ; Когда он приходит в себя, вокруг вместо привычно тёмного кабинета оказывается много-много монотонных, белых оттенков; запах чего-то противного забивается в ноздри, и мир потихоньку начинает приобретать все более и более ясные очертания. Первой из нескольких стоящих у его койки человек Чонгук узнаёт мадам Помфри, и думает, что, вполне возможно, он действительно умер, а Лимбо почему-то подозрительно сильно напоминает больничное крыло.  — Мальчику нужен покой, мистер Ким. Он сильно переволновался. Чонгук хмурится, пытаясь разглядеть сквозь лучи солнца, падающие прямо на веки, лица остальных его посетителей. Спустя минуту он наконец разглядывает Намджуна, а рядом с ним — неожиданно обеспокоенного профессора Уэльса. Чонгук пытается детально вспомнить произошедшее, но в голове все картинки слипаются в один громадный ком, и парень не уверен, что способен что-либо разузнать без помощи извне. Намджун замечает очнувшегося друга первым.  — Мерлин, Чонгук, ты жив! — парень прорывается сквозь преграду из упрямых рук целительницы, подбегая к кровати мальчишки, и обеспокоенно сканирует его взглядом. Не найдя явных повреждений на теле друга, он облегчённо и очень шумно вздыхает, словно последние несколько часов держал в постоянном напряжении свои лёгкие. — Мы все ужасно переволновались! Ты выпил своё зелье, и на секунду мне показалось, что ты умер: там всё было так БАМ! А потом ты вдруг БУМ — и упал на пол. Чувак, ты реально напугал нас, и даже Пак Чимин вскочил с места-  — Достаточно, мистер Ким, — профессор Уэльс кладёт руку на плечо разбушевавшегося Намджуна, и тот одними губами шепчет Чонгуку «увидимся в комнате», прежде чем мадам Помфри не слишком ласково выталкивает его за дверь. Мужчина перед койкой снимает с переносицы очки, сильно хмурясь из-за помутившегося зрения, и достаёт из кармана мантии небольшую синюю тряпочку, протирая ею окуляры, когда вдруг продолжает говорить: — Как и сказал Ваш друг, действительно произошёл неприятный инцидент, в ходе которого мы все оказались здесь. То, что Вы упали в обморок — не страшно, отнюдь. Хуже будет, если Ваше ужасно сваренное зелье возымеет какой-то неожиданный эффект, так что мне нужно узнать здесь и сейчас о Вашем самочувствии, мистер-  — Кажется, я доставил много проблем. Чонгук лишь спустя секунду осознаёт, что сказал первую свою мысль вслух, и это приводит его (как и профессора, сердито выгнувшего бровь на дерзость со стороны ученика) в некое замешательство.  — Я что, только что сказал об этом? О боже, почему я продолжаю говорить? Что за чёрт, кто-нибудь, заткните меня, пожалуйста, пока я не сболтнул лишнего. Лишнего? А если я во сне говорил про Чимина? Господи, я только что-  — Кажется, — профессор Уэльс вдруг широко и насмешливо улыбается, внимательно разглядывая Чонгука и, вероятно, придумывая в своей гениальной голове многоступенчатый план для манипуляции мальчишкой. Чонгук не знает. Боится даже подумать об этом. Единственное, что понятно наверняка: следующие несколько дней его жизни будут самыми выматывающими за эти годы, — мы имеем дело с _очень_ серьёзным отклонением от нормы. , Чонгук в совершенно унылом настроении возвращается из больничного крыла в свою спальню только ближе к ужину. Его кровать, почему-то заваленная письмами и шоколадными лягушками, почти прогибается под тяжёлым весом огромного количества макулатуры на простынях; вдруг, когда Чонгук оказывается на грани того, чтобы вслух предположить, как быстро избавиться от скопившихся на кровати подарков (видимо, от обеспокоенных однокурсниц), с верхнего яруса сползает Намджун, явно весьма озабоченный состоянием друга. Он громко шлёпает босыми ногами по полу и затем, преодолев несколько препятствий в виде маленьких горок неубранных фантиков от лакричных червяков, крепко обнимает Чонгука поперёк спины. Мальчишка чувствует, как его лицо расплывается в широкой улыбке, и думает:  — Он волновался обо мне, это так мило. На пару мгновений Намджун застывает, прекратив даже, кажется, дышать, и тут же отодвигается от Чонгука, словно ошпаренный. В его взгляде сквозит непонимание и некоторая доля волнения, и Чонгук со звонким шлепком бьёт себя по лбу. Вспоминает о том, почему же путь к его гостиной впервые за шесть лет показался ему бесконечно долгим и смущающим.  — Чёрт, я такой тупой. Он ведь не знает о последствиях той чертовщины на уроке. Почему профессор не сказал ему? О, точно, он и сам узнал только недавно. Блин, замолчи, замолчи! Почему нельзя просто не думать ни о чём, Чонгук? И почему здесь так много шоколада? Я даже не ем этот грёбанный шоколад, кто мне всё это отправи-  — Стоп, Чонгук, у меня уже мозг кипит, — Намджун закрывает ладонью рот другу и сильно хмурит брови, массируя переносицу подушечками пальцев другой руки. Чонгук послушно крепко смыкает губы, представляя в голове мёртвый эфир, и взглядом утыкается в свои ботинки, виновато загибая брови. Намджун несколько секунд молча стоит, вероятно, анализируя происходящее, и через какое-то время словно отрезает: — Ты проебался. Чонгук жалобно стонет и лишь кутается в свою длинную мантию.        На ужин они собираются чуть позже обычного. Намджун, как и ожидалось от его мега сексуального мозга (и раздражающего, о чём Чонгук, находящийся под действием зелья, не побоялся сказать. Если честно, он сделал бы это в любом случае), устроил долгую тираду на тему того, как не надо вести себя на уроках зельеварения, чтобы не оказаться в ситуации, когда ты, предположим, озвучиваешь буквально каждую свою более-менее связную мысль независимо от собственного желания. Чонгук лишь жалобно поджимал губы и думал (говорил) о том, что ненавидит Уэльса и розовый цвет.  — Это вообще можно остановить? — Намджун взмахивает палочкой, кидая на стопку писем для Чонгука облегчающие чары, и переносит их всех в открытый сундук друга для самых-важных-но-на-самом-деле-нет писем. Всё это он делает, не отводя от Чонгука заинтересованного взгляда, и мальчишка восхищённо шепчет «он крут», прежде чем Намджун продолжает: — Я имею в виду, что должно же быть что-то, что обеспечивает полное отсутствие мыслей в твоей голове? Ты неплохо справляешься, но, сам понимаешь, в критической ситуации невозможно ни о чём не думать.  — Я знаю, — Чонгук устало выдыхает, когда они с другом наконец выходят из гостиной, направляясь в Большой зал на ужин. В больничном крыле он уже пытался придумать способ избавиться от собственных мыслей, но это неизменно приводило лишь к тому, что парень начинал безостановочно тараторить, не в силах прекратить эту пытку и для себя, и для бедной старушки мадам Помфри. — Мне кажется, что сейчас у меня нет возможности общаться с людьми нормально, в плане… без приключений? Почему я сказал это слово? Это звучит странно- Ох, извини. Я снова думаю о лишнем… Ну, в общем-то ты понимаешь, о чём я. Иногда крошечный Чонгук в моей голове просто не хочет затыкаться. Намджун коротко кивает и следующие несколько минут лишь молча следует за другом по лестнице на этаж ниже. Чонгук пытается отвлечься и вспомнить мотив одной песни, услышанной в детстве во время прогулки по маггловским магазинам, и это занимает у него непривычно много времени: они с другом уже почти заходят в Большой зал, но Чонгук снова и снова хмурит брови, в голове раз за разом проигрывая различные варианты мелодий. Его безмолвная идиллия прерывается слишком резко, так что мальчишка даже не успевает это осознать: Намджун рывком притягивает его на пару шагов назад, разворачивая к себе лицом, и выглядит в высшей степени напуганно. Чонгук произносит весьма не информативное «ты похож на оленя», когда Намджун вдруг тихонько шепчет:  — Чимин. Ох. Ох. Чонгук, кажется, впадает в астрал в момент, когда его вновь резко разворачивают за плечо, только в этот раз вид перед его глазами предстаёт едва ли не божественный: красиво уложенные розовые волосы; чистый, гладкий лоб; приподнятые аккуратные брови; невероятно тёмные, глубокие глаза. Пак Чимин смотрит на Чонгука и наверняка спрашивает его о чём-нибудь. Возможно, даже высмеивает прямо в лицо. Но даже в этом случае мальчишка ничего не слышит, оглушённый трепетным звоном чужого тембра, и полностью вверяет своё ослабшее тело и разум лучшему другу, пока продолжает рассматривать великолепного слизеринца.  — Он в порядке? — Чимин тянет руку к ладони Чонгука, и у мальчишки от тёплого касания чужой кожи на глазах неожиданно собираются искорки слёз, а уши горят адским пламенем. Слизеринец испуганно одёргивает кисть, взволнованно заламывая брови, и уже не пытается коснуться рейвенкловца.  — Ага, да, эм, он в полном порядке, просто… — Намджун незаметно для Чимина щипает друга за поясницу, пытаясь привести его в чувства, но в ответ получает лишь громкий вздох, наверняка вводящий в ещё больший ступор главного красавчика змеиного факультета. — Просто немного тормозит. Видимо, ударился головой о пол, когда упал.  — Ох. Понятно, — Чимин недоверчиво хмурится, но не решается задать ещё больше вопросов зашуганному Киму, нервно копошащемуся за спиной Чонгука. Это всё выглядит странно до момента, когда младший рейвенкловец вдруг раскрывает рот, чтобы тихонько, словно делясь своей самой сокровенной тайной, произнести:  — Такой невероятно красивый. Чонгук не до конца осознаёт происходящее следующие секунд двадцать: Намджун сзади него вдруг перестаёт двигаться и, вероятно, дышать, а Чимин отчего-то удивлённо приподнимает одну бровь и легко улыбается уголками своих чудесных, прекрасных, гладких, ярких губ. Кажется, Чонгук придумывает в своей голове более десятка новых оттенков, способных максимально приближённо описать изумительную красоту чужих уст, когда вдруг Намджун сильно пихает его под рёбра, прерывая вязкий поток мыслей. Понимание ударяет в голову, как бладжер.  — Ох… спасибо? — Пак Чимин приглаживает ладонью волосы на затылке, свои прекрасные розовые волосы, и улыбается Чонгуку так ярко, что у того в желудке взрываются крошечные салюты. Слизеринец не выглядит смущённым или злым, скорее наоборот — он весьма доволен и, кажется, счастлив, но Чонгук всё равно на всякий случай готовится выхватить палочку из кармана мантии на случай, если ему вдруг придётся защищаться от жалящих проклятий. Намджун за его плечом продолжает притворяться каменным изваянием, и мальчишка не может винить его в этом. — Увидимся позже? Чонгук кивает так увлечённо и долго, что Намджуну в конце концов приходится схватить его голову обеими руками, чтобы она не отвалилась от сильной тряски. Чимин, наблюдая этот маленький спектакль, звонко смеётся, и мир вокруг, кажется, тускнеет на фоне этой трепетной мелодии. К чёрту маггловские песни. В конце концов, в мире есть смех Пак Чимина.  — Ты… — Намджун отмирает спустя некоторое время, позволив Чонгуку тихонько повздыхать над своей крышесносной влюблённостью, и обходит парня кругом, становясь прямо перед его грустным лицом. Чонгук не может сказать или даже придумать в своей голове ни одного оправдания собственному поведению, так что просто стоит, ожидая заслуженных упрёков со стороны лучшего друга. Однако Намджун поступает иначе: он вдруг сгибается в неукротимом приступе хохота, хватая Чонгука за мантию в попытке не упасть на пол. Он выглядит так, словно умрёт прямо здесь и сейчас от нехватки кислорода, и его младший друг испуганно сгребает парня в охапку, смотря в искрящиеся смехом глаза. — Ты серьёзно считаешь, что его губы по оттенку напоминают лепестки роз, сваренные в кристально-чистой воде? Чонгук со звонким шлепком ударяет друга по обеим рукам, злобно стиснув зубы. Он для себя решает (о чём не может не упомянуть вслух), что не станет спасать Намджуна, если вдруг тот когда-нибудь попросит помощи с любовным письмом или ещё чем-нибудь, требующим вмешательства романтики, пусть вероятность этого ниже, чем возможность перерождения тёмного лорда.  — Чёрт, Чонгук, ты безнадёжен. Чонгук хмурится и снова бьёт друга. , Остаток дня (в том числе и ночь, наполненная непрекращающимися смешками лучшего друга) и начало следующего утра кажутся Чонгуку вполне терпимыми после небольшого разговора с умным и иногда действительно полезным Намджуном, предложившим использовать заклинание немоты на уроках, дабы не мешать профессорам вести свои предметы. Несколько готовых записок от мадам Помфри помогут в случае, если профессор Биннс не поверит ученику (что было бы… честно сказать, абсурдом), а множество пергаментов могут пригодиться, если Чонгука вызовут отвечать на какой-либо вопрос. Завтрак также проходит мирно, что кажется весьма подозрительным: Намджун в один момент вдруг перестаёт подкалывать друга за каждое лишнее слово, вырванное из его мыслей и совершенно не подходящее контексту разговора, и вместо этого постоянно перескакивает с темы на тему, лишь бы не допустить никаких неловких ситуаций. Чонгук, честно признаться, благодарен за это, но ни его гордость, ни его обиженное эго не позволяют сказать об этом прямо. Он старается не зацикливаться по очевидным причинам. Но рано или поздно всё хорошее заканчивается, и, безусловно, покою Чонгука приходит конец.  — Доброе утро, парни, — знакомый голос остановившегося у их стола Чимина заставляет рейвенкловца застыть на месте с кусочком хрустящего бекона, сжатым меж его зубов. Чонгук поворачивает голову к слизеринцу, пытаясь как можно скорее прожевать свой завтрак, и тихонько лепечет что-то в ответ на приветствие. Намджун приглашает Пака присесть рядом, и тот без лишних вопросов опускается на свободное место напротив Чонгука, перекладывая на свою тарелку пару кусочков бекона и одно жареное яйцо. — Я слышал, что после завтрака у вас будет история магии. Профессор Биннс почему-то особенно тусклый сегодня.  — Да? Может, это из-за того, что приближается годовщина его смерти? — Намджун подносит ко рту ложку с овсянкой, бросая мимолётный взгляд на своего покрасневшего друга, и полностью поворачивается к Чимину, предпочитая его компанию совершенно бесполезному сейчас Чонгуку. — Кажется, он говорил об этом на прошлом занятии, но я немного… задремал. Чонгук хмурит брови, наконец приходя в себя и глотая несчастный кусочек бекона. Неужели Намджун, идеальный пример ученика любого учебного заведения, спит на уроках?  — Ох, Чонгук, даже самый усердный ученик заснёт на уроке профессора Биннса, — Чимин радостно хихикает, наконец вовлекая Чонгука в их с Намджуном разговор, и мальчишка поздно осознаёт, что снова озвучил свои мысли. — Что насчёт тебя? Как ты думаешь, почему он в таком тоскливом настроении сегодня? Чонгук на мгновение давится соком, не успев обработать информацию о том, что предмет его вожделения прямо сейчас разговаривает с ним, хихикает из-за него (и неважно, что Чонгук выглядит как напуганный кролик; он заставил Чимина издать этот божественный звук, который хочется называть песней ангелов, но никак не обычным смехом, а каким образом он это сделал — не имеет значения) и даже интересуется его мнением. Для крошечного Чонгука в его голове это оказывается слишком большой нагрузкой.  — Если бы он увидел твою улыбку, то ожил бы. Чимин в шоке застывает с поднесённой ко рту вилкой, прежде чем его звонкий смех разносится эхом по всему Большому залу, привлекая внимание некоторых учеников. Не то чтобы между факультетами на их курсе велась война, вовсе нет. Многие ребята дружат друг с другом несмотря на чистокровность или её отсутствие; даже Гриффиндор и Слизерин, соперничающие столетиями, периодически проводят дружеские матчи по квиддичу, после которых устраивают не самые скромные вечеринки втайне от профессора Макгонагалл, куда приглашают абсолютно всех учеников с разных факультетов. Так что никто не удивляется, застав слизеринца рядышком с рейвенкловцами. Но дело в том, что Пак Чимин впервые за семь лет обучения в Хогвартсе позволяет себе так громко и искренне рассмеяться — и именно это является чем-то абсолютно неожиданным. Чонгук, кажется, умирает.  — Прости его, — Намджун как ни в чём ни бывало продолжает завтрак, промакивая губы синей салфеткой, лежащей у него на коленях; он смотрит на Чимина, вытирающего слёзы рукавом мантии, и едва заметно ухмыляется. — Я же говорил, что удар нанёс ущерб его и без того хрупкой голове.  — Всё в порядке, — отвечает Чимин, вероятно, Намджуну. Однако его взгляд направлен в сторону Чонгука, спрятавшего горящее от стыда лицо в собственных ладошках. Слизеринец на удивление мягко улыбается, и тон его голоса вдруг становится похож на бархатное полотно, греющее кожу своей нежностью: — Это мило. Через несколько минут безмолвного, но вполне комфортного (по меркам Намджуна; Чонгук же всё это время пытается не умереть от счастья) завтрака, Чимин поднимается со своего места и благодарит парней за приятную компанию, прежде чем отправиться на травологию. Чонгук кивает ему вместо прощания, за что получает полный теплоты взгляд.  — Кажется, тебе следует применить заклинание немоты прямо сейчас и оставить до тех пор, пока профессор Уэльс не сварит противоядие. Или, возможно, до конца своих дней. Чонгук поворачивается к Намджуну, отвлекаясь от созерцания прекрасного затылка слизеринца с розовыми волосами, и смотрит на друга убийственным взглядом.  — Я убью тебя и скормлю твой труп гигантскому кальмару. Намджун закатывает глаза, кидает в друга землянику и шустро сбегает на урок. ; Чонгук говорил о том, что Намджун бывает полезен? Так вот, он берёт свои слова обратно. Этот план был провальным с самых первых минут своего рождения, и Чонгук чувствовал это всем своим существом. Но он, глупый, тупой ребёнок, доверился своему глупому, тупому другу, и из-за этого так сильно опозорился. Всё было в порядке поначалу: заклинание немоты и правда подействовало (и лишь через несколько часов Чонгук осознал, что на истории магии думать о чём-либо было практически невозможно из-за скрипучего, монотонного голоса мистера Биннса, вгоняющего в дрёму, что лишний раз доказывало, насколько бессмысленным было это заклинание), и профессор, сразу поверив словам одного из лучших учеников факультета Рейвенкло, лишь попросил записывать материал с урока на пергамент вместе с остальными ребятами. Всё должно было сработать идеально. И оно, действительно, работало. Но в середине лекции о великом Драугрском сражении одна тысяча седьмого года в кабинет, заранее вежливо постучав в дверь костяшками пальцев, вошёл Чимин. Его розовые волосы так великолепно переливались перламутром в тусклом отблеске множества летающих свечей, и в его руках была громадная стопка пергаментов, вероятно, с эссе или другими нужными профессору бумагами, а его ладони так красиво и изящно придерживали документы; так что естественно первое, о чём подумал в эту же секунду Чонгук, было:  — Я так чертовски сильно влюблён. И конечно же какое-то хрупкое заклинание не смогло заглушить столь сильную и чёткую мысль в голове мальчишки. И он произнёс её, эту фразу — предзнаменование громадного Армагеддона в его жизни, — вслух, да ещё и на весь класс.        Так что да, сейчас он сидит и пялится на удивлённо приподнявшего бровь Чимина, пытаясь придумать хоть какое-нибудь жалкое оправдание, пока его одногруппники агрессивно перешёптываются, строя бессмысленные догадки о неожиданном признании их золотого мальчика. Чонгук думает, что розовый цвет однажды погубит его сердце. И в классе воцаряется тишина.  — Чонгук… — Намджун аккуратно кладёт ладонь на напряжённое предплечье друга, неожиданно нежно оглаживая окаменевшие мышцы парня, и Чонгук чувствует, как весь класс взглядами пожирает его спину и профиль, слишком быстро определив объект симпатии Чона в этом кабинете. Он ненавидит свой факультет. Но ещё больше ненавидит тот факт, что Чимин не отводит от него взгляд.  — Успокойтесь, ребята! Нам нужно продолжить лекцию, — профессор Биннс, уставший от вечно отвлекающихся учеников, едва заметно хмурится и сонорусом увеличивает громкость своего голоса, приводя подростков в ужас. Затем говорит уже тише, не поворачиваясь к Чимину: — спасибо, мистер Пак, за Вашу помощь. Возвращайтесь на урок к профессору Лонгботтому. Слизеринец молча ставит стопку бумаг на преподавательский стол, вежливо кланяясь профессору, и напоследок кидает сверкающий в свете сотен огоньков взгляд на Чонгука. У того по телу бегут мурашки, и все возможные мысли из головы выветриваются до конца дня. , Чонгук помнит первые слова старшекурсников, когда он, крошечный мальчик с большими глазами, впервые ступил за величественные, громадные двери Хогвартса: со временем может меняться внешний вид, внутренняя политика школы, но неизменна остаётся её жаркая любовь к сплетням. Чонгуку было всего одиннадцать, и он не сразу понял, почему старшие ребята с такой ненавистью говорили про сплетни; ему не приходилось встречаться с негативом или непониманием со стороны ровесников прежде. Однако сейчас, заходя в Большой зал вместе с Намджуном, Чонгук впервые за много лет осознаёт смысл слов старших ребят.        Мальчишка прокручивает в голове какую-то заезженную мелодию, лишь бы не ляпнуть что-нибудь в гробовую тишину Большого зала. Каждый ученик словно считает своей прямой обязанностью — проводить рейвенкловцев удивлённым, сочувствующим или насмешливым взглядом, и Чонгук жалобно жмурится, пытаясь спрятаться не столько от такого количества ненужного ему внимания, сколько от взгляда одного единственного человека. Намджун же дарит всем очевидцам сердечной слабости лучшего друга самые злобные взгляды из своего многолетнего арсенала, и через несколько минут по залу наконец проходят первые отдалённые шепотки на отвлечённые темы. Намджун кладёт на тарелку Чонгука несколько жареных яиц и немыслимую гору хрустящего, золотистого бекона, заботливо разрезая каждый кусочек чужого завтрака. Когда Ким отдаёт приборы обратно Чонгуку, чтобы тот смог поесть, младший тихонько благодарит друга, и Намджун хлопает его по плечу, принимаясь за свой завтрак. У Чонгука не то чтобы есть аппетит, но он медленно кладёт на язык и пережёвывает бекон, с благодарностью принимая стакан тыквенного сока из рук соседа. Он не чувствует ненависти со стороны однокурсников, вовсе нет, но он ощущает словно физически разочарование — не совсем понятно, кому принадлежащее: ему самому или…  — Чон Чонгук, — Роза, рыжая девушка с очень милым характером и изумительными веснушками на маленьком личике, родственница одного мужчины из известного Золотого Трио, вдруг уверенно поднимается со своего места, почти обиженно поджимая губы и злобно хмурясь. — Это правда? Что ты и Пак Чимин… Ж-женаты? Чонгук закрывает лицо руками, устало выдыхая, и медленно встаёт со своего места. Парень знает, что каждый человек в Большом зале ждёт от него шоу; и он готов к этому. Если они так сильно хотят слышать о вселенской (и, разумеется, чуток гейской) любви Чонгука к одному конкретно взятому слизеринцу, то парень даст им это. Вопрос лишь в том, захочет ли его личная мессия присутствовать во время этого публичного выступления. Чонгук не успевает подумать о том, как красиво смотрелось бы его фамильное кольцо на безымянном пальце Чимина, или как идеально подошло бы ему самому кольцо четы Паков, и только раскрывает рот для надвигающейся тирады, как его вдруг прерывает знакомый мелодичный голос:  — Пока нет, но мы весьма успешно движемся в этом направлении. На мгновение Большой зал вновь затихает, словно буквально каждый находящийся в нём человек остолбенел на неопределённый срок; и затем, когда Чимин резко поднимается со своего места и подходит ближе к Чонгуку, зал взрывается громкими разговорами вперемешку с аплодисментами. Мальчишка застывает на месте, неспособный на логическое мышление в эту минуту, и последнее, что замечает прежде, чем оказывается затащен за двери Большого зала — это весёлое лицо Розы, отвешивающей слизеринцу (и по совместительству близкому другу Чимина) Тому щелбан.        Он это подстроил. Наверняка попросил Розу устроить этот концерт… Вдруг он пытается надо мной поиздеваться? Мерлин, или он так мстит за то, что я сказал перед всем классом? Чёрт, а если он считает, что я опозорил его нарочно? Но я ведь не хотел приносить никому неудобств, особенно ему. Почему у него такие красивые волосы? Почему я вообще заметил его в конце прошлого года? О, чёрт возьми, он держит меня за руку, я-  — Чонгук, я буквально слышу, как ты думаешь, — слизеринец вдруг останавливается после нескольких минут ходьбы по пустующему коридору второго этажа, резко оборачиваясь к рейвенкловцу и сталкиваясь с ним, не успевшим затормозить, грудью. — Да, я попросил Розу об услуге, и они с Томом поспорили о том, кто из нас первым подойдёт к другому. И нет, я сделал это не потому, что презираю тебя или издеваюсь. Ты же умный парень, подумай хорошенько. Чонгук немного опускает голову, смотря прямо в глаза Чимина, и чувствует касание бархатной кожи чужих ладоней к собственным щекам, отчего-то слегка влажным. В его груди взрывается один фейерверк за другим, медленно осыпаясь на лёгкие и тлея в грудной клетке. Чонгук думает (и, конечно же, шепчет это вслух: надломленно и как-то совсем безнадёжно), что любить Чимина… здорово. Пусть очень-очень смущающе. Чимин в ответ улыбается и подушечками пальцев легко притягивает чужое лицо чуть ближе к себе, нежно сталкиваясь с Чонгуком носами.  — Молодец, малыш, — шепчет вдруг Чимин. Мысли в голове Чонгука рассыпаются пластмассовыми шариками, разбегаясь в разные стороны, когда он видит вблизи каждую ресничку слизеринца, каждый дюйм его трогательно дрожащих век. Чимин хихикает, посылая вибрацию с кончиков своих пальцев на кожу Чонгука, и разливается по его организму мягким светом; И спустя мгновение приникает своими мягкими губами к младшему. Чонгук сильно щурится, боясь потерять тепло тела в своих руках, словно сон поутру, и думает о том, что губы старшего такие же восхитительные, как он и представлял долгими июльскими ночами в свои шестнадцать лет; думает, что привыкать к его поцелуям следует уже с этого момента, потому что, чёрт, это так прекрасно и правильно; думает, что, кажется, готов разорваться на части от того, какой восторг парень напротив у него вызывает. Думает. Но не говорит. Он разрывает изумительный поцелуй со своей розовой мечтой слишком скоро (к своему величайшему сожалению), в голове прокручивая множество разных фраз, но Чимин лишь недовольно хмурится и вопросительно приподнимает одну бровь.  — Кажется, я больше… больше не озвучиваю свои мысли, — Чонгук застенчиво улыбается хмурому Чимину, опуская взгляд на поджатые сочные губы и думая о том, является ли произошедшее волшебным исцелением от слизеринца или всё же действием зелья, закончившимся весьма вовремя. (Но, конечно же, это не то чтобы важно, когда Чонгук снова смотрит на губы Чимина и желает вновь прикоснуться к ним. на секундочку. разумеется, с позволения Пака).  — Оу, я рад. Но ты действительно хочешь обсуждать это сейчас? Это точно звучит как позволение, думает Чонгук. И ярко, по-кроличьи улыбается. А затем снова целует слизеринца. (кажется, он уже привык к этому).