Chess

Мягкая, теплая, хрупкая, она напоминала бархат и шёлк в человеческом облике. Хао же был как раскаленное железо, обжигающее холодом взгляда. Но пробирающий до дрожи откровенными касаниями. Длинные стройные ноги, узкая талия, не успевшие налиться тяжестью, бесстыдно вздернутые бугорки грудей. Воздушные розовые волосы, спавшие на нежную кожу щёк. Хао развернул её, оборачивая к себе спиной, оставил пылающий алым отпечаток ладони на упругой ягодице. Тамао вскрикнула тихо и выгнулась под ним, как тростник, который прижали к земле чрезвычайно сильные волны ветра. Хао сам: и воздух, и вода, и пламя. В карих глазах его все тайны Земли, в довольной улыбке, преисполненной власти, отражение доверия — Хао улыбался так только Тамао, и только тогда, когда они заходили в своей тайне столь далеко, как сейчас. По пальцам Хао струилась влага, в то время как внутри Тамао пылал огонь. Асакура скользнул глубже, и Тамао вскинула голову, заставляя слипшиеся на концах влажные пряди прочертить полукруг в лунном полумраке. Движения Хао, сперва размеренные, стали настойчивыми, почти что грубость проскальзывала в его темпе. Тамао вскрикнула несколько раз, а потом тихо, протяжно простонала, когда Асакура чуть согнул пальцы, расширяя ее изнутри. Тамао хотелось большего: она потерлась локтями по футону, закусила губу и в молчании ждала, пока Хао исполнит действо, ставшее их ритуалом. Тамамура должна просить. Она знала, что ей следует отыграть свою роль, но сперва ход Хао. — Проси, — приказал он, и его голос разрезал застывшую октябрьскую ночь. Зашумел в саду бамбук, волны проснувшегося ветра прозвенели висящими у порога колокольчиками. Под фон вспомогательных звуков Тамао выдохнула: — Пожалуйста. Хао погладил ее по спине, его узкая ладонь и длинные пальцы оставили незримый след: Тамао показалось, что ее только что омыло теплой океанской водой. Хао погладил ее живот, и Тамао представила, как ее касаются лепестки роз. — Еще, — потребовал Хао, и в тон его добавилась легкая хрипотца, от которой плавился космос, и звезды на небе мерцали перед глазами Тамао, устремленными на оконное стекло. Сердце, как бешеное, стучало и билось в груди, живое, раскаленное, и Тамао чуть опустила лицо, пряча наполненные солью глаза под челкой. — Возьми, — выдохнула она. — Я хочу этого. Прошу тебя, возьми. Этого было достаточно, и Хао снова положил руку Тамао на спину, прижимая ее к полу. Тамао послушно наклонилась ниже и раздвинула согнутые в коленях ноги. Хао никогда не позволял ей смотреть на себя: на пике страсти Тамао всегда в позе покорности. Упираясь коленями и локтями в пол, опустив голову, она часто дышала и стонала, пока он входил в нее, раз за разом, глубоко и болезненно. Тамао юная медиум, чистая и светлая настолько, что величайшая сила не смогла обойти ее на своем пути. Тамамуре думалось, что их пути не могли не пересечься, но то, что их связь станет именно такой, заслуга если не случая, но чего-то высшего, чего-то сродни судьбе. Хао не думал о предназначении в этот момент. Он вспоминал другую силу, которая когда-то смогла привлечь его почти так же сильно. Правда, обманчивость личины скоро разрушила тот замок порока, который он возвел для нее. У Жанны волосы были гораздо длиннее. И было в ее образе нечто ангельское, как и во внешности юной девочки, что изнемогала под ним от любви сейчас. Тонкие руки, преисполненный благости взгляд: Хао почти что свершал святотатство, оскверняя бога в виде себя ради той, которая отдала себя служению свету. То, что Жанна путает свет и тьму, стало для него огромным разочарованием. Тамао всё видела совершенно в ином свете. На белую материю упали соленые капли, и Тамао простонала его имя. Хао улыбнулся. Тамамура видела в нём высшую силу, считая себя добром, сражающимся против тьмы. Жанна видела в нём зло и творила зло сама, при этом искренне считая себя почти что святой. Хао положил обе руки на плечи Тамао и нагнулся ближе к ней, выдыхая в ответ ее имя, одновременно с еще более резким толчком, чем раньше. Тамао, как и всегда, обрушилась оргазменным криком именно в этот момент. У нее так трогательно разъезжались колени и подрагивали плечи, пока он струился семенем по ее ляжкам. С тихим всхлипом, она собрала себя по осколкам в одно целое и нашла в себе смелость обернуться к нему через плечо. Он любил этот момент почти так же сильно. Ее губы выдыхали одно-единственное слово, после которого (он знал, он следил за тем, что она делает после того, как остается, по ее мнению, одна) она рыдала потом до утра, стискивая в ладонях ткань мокрого от слез и семени футона. Тамао говорила: «Люблю». Жанна говорила: «Спасибо». (И еще добавляла: «Гори ты в Аду», когда оргазм сотрясал ее почти невесомое тело особенно сильными судорогами). Хао не всегда завершал их ночи так, но в этот раз он, как и месяц назад, привлек Тамао к себе, позволяя спрятать горящее краской стыда лицо на своей груди. Волосы Тамао пахли карамелью, а духи ее, смешавшись с потом, стали более тяжелым ароматом, нежели привычные весенние цветочные нотки. Тамамура плакала, сотрясаясь в его объятиях, и он снова вспомнил ту, которая реагировала иначе. Жанна улыбалась. И сам Дьявол чудился Хао в этой улыбке. Хао играл в любовь, как в шахматы, выверяя каждый ход и тщательно подбирая партнера для партии. И в который раз уже менял цвет фигур с черного на белый и наоборот, выбирая королеву, за которую хотел сражаться. В этот раз он вновь ушел, напоследок обратив губы Тамао в цвет спелой вишни. И оставив алое пятно касания на ее шее. Неосторожное же сжатие плеча подарило розовый след синяка, которому предстояло пройти градацию от фиолетового к темно-серому. Хао надеялся, что однажды Тамао зайдет еще дальше и вместо того, чтобы рыдать в одиночестве рассвета, попросит его остаться. Но помогать ей и нарушать очередность он не собирался — сейчас ее ход.