Снова туда, где море огней

Август. Все началось в последний день кастинга «Ромео и Джульетты», когда основные составы были утверждены, и искали только ансамбль. Подмостки Петербургского театра мюзикла давно не видели такого ажиотажа. Столько прекрасных голосов прозвучало с них за последнюю неделю, и когда сонм смолк, и оставалось лишь набрать последних танцоров, произошло непредвиденное. На сцену поднялся человек, мужчина лет тридцати, длинноволосый, высокий. Взглянув на него из сумерек кулис, Саша Метлицкий присвистнул и осклабился, настолько пришелец не внушал доверия своими танцевальными способностями. Но к его удивлению, которое разделили остальные артисты труппы, присутствовавшие здесь, мужчина объявил, что собирается прослушиваться на роль графа Капулетти. Среди жюри пронесся стон раздражения. Дескать, ещё один провинциальный актеришка, возомнивший о себе невесть что. Но для проформы перелистали портфолио и попросили исполнить первый куплет, а капелла. Музыку за такую дерзость никто бы и не поставил. Актеры с интересом наблюдали за происходящим. Мало кому удавалось с боем и вне главного кастинга вырвать себе пусть не первую, но и не последнюю роль. Артистов для Капулетти было уже трое, среди них был и Метлицкий, которого откровенно покоробила наглость очередного претендента. Сразу угадывалось, что тот не первый раз прослушивался на роль, но и подчеркнутой самоуверенности, с которой выходил на сцену тот же Александр, не было. Игорь Солянников, как значилось в лежащем на столе жюри портфолио, служил в театре Музкомедии, был лауреатом несколько локальных конкурсов оперетты, а в родном Томске, из которого приехал несколько лет назад, участвовал в нескольких любительских мюзиклах. И этот никому неизвестный человек вышел на сцену северной столицы в надежде получить роль в постановке мирового шедевра. Все ожидали одного: случится ли чудо? Чудо действительно случилось. На глазах всех начертанные схемы рухнули под силой чарующего низкого голоса, и стоило в зале повиснуть тишине, как раздались аплодисменты. Продюсеры смирились, и Игоря Солянникова утвердили наравне с остальными. Услышав заветные слова, он едва заметно вздрогнул и улыбнулся той самой открытой искренней улыбкой человека, к которому, наконец, пришла удача. И многие артисты разделили ее, но не все. Саша Метлицкий, которого совершенно не прельщал ещё один соперник на роли графа, демонстративно фыркнул и ушел курить. — Ну, что, что это такое? — говорил он потом, усмехаясь. — Давайте всех тогда пускать, всех талантливых, всех, кто умеет петь. Будет десять Ромео, семь Джульетт и куча другого народу. У нас три состава. В Париже было столько же. И куда девать Севу? Как они будут вообще делить вечера? Значит, что платить будут меньше. Нет, это решительно мне не нравится. Леонид Рудко, его ближайший приятель и исполнитель роли Ромео, который к двадцати восьми годам ещё сохранил трепетную нежность юношества во взгляде и движениях, пожал плечами. — Не один Сева, но и вы с Серёгой. Спектаклей действительно станет для вас меньше. Зато у тебя будет больше времени на другие проекты. — Мой самый главный проект здесь. А играть в корявых, любительских постановках пусть едут те, кому сопутствует невероятная удача, — отрезал Саша. — Это третий мюзикл, где у меня приличные роли. Нужно держать марку. — Значит, надо исполнить роль графа так, чтобы быть лучше всех, — пожал плечами Лёня. — Ничего сложного. Тем более, если ты заметил, милый Сашка, вы абсолютно разные. Зрителю будет, где развернуться в симпатиях. — Надеюсь, — хмыкнули в ответ. В первую же репетицию, когда все составы собрались в одном зале театра, без всякого опоздания, ровно в девять утра вошла приземистая женщина в толстых модных очках и, оглядев присутствующих, сообщила, что она их режиссер-постановщик. Эмма Иосифовна, так ее звали, имела достаточный опыт в своем деле — вот уже несколько лет она моталась между Петербургом и Парижем, где принимала деятельное участие в постановке оригинального «Ромео и Джульетты». Потому видение спектакля в российских реалиях у нее было четкое, и никто, как она выразилась, со своим фантазиями не посмеет вмешаться. После оглашения правил, в том числе, железного «не опаздывать», Эмма решила взглянуть на исполнителей. С замечаниями и высказываниями, дойдя, наконец, до графа Капулетти, она окинула целых четырех артистов оценивающим взглядом. — И откуда вас так много? — спросила она. Актеры замялись, и Саша решил ответить за всех. — На последнем дне кастинга утвердили ещё одного. — А, — кивнула режиссер в сторону Игоря, — помню. Я бы не брала, — сказала она без обиняков, — но у вас хороший голос. Впишется. Саша только успел закатить глаза, как его настиг скрипучий голос Эммы. — Метлицкий, я помню тебя в «Кабаре». — Да? — попытался придать он лицу максимально ангельское выражение. — Надеюсь, здесь ты будешь петь лучше, — сказала она и продолжила смотр. Саша вспыхнул, но рта не раскрыл. Он давно усвоил, что хамить начальству, пока не приблизился к нему достаточно, слишком опасное дело. В университете он как-то потерял роль в оперетте после подобного спора с режиссером. Теперь на кону стояло слишком многое. Но сказать перед всей труппой, что он должен петь лучше… Дождавшись перерыва, он выскользнул из зала и вышел на задний двор театра покурить. Рука с зажигалкой предательски дрожала. Скрипнула дверь черного хода, и перед Метлицким возникла еще одна зажигалка. — Помочь? — спросил низкий, глубокий голос. Над ним, возвышаясь на добрых полголовы, стоял чертов Игорь. — Нет, — отрезал Саша. — Я сам. — Зря она так, — посмотрел куда-то вдаль Солянников, — первый раз встречаю такого резкого режиссера. — О чем вы? — О том, что она сказала. Я слышал вас в «Кабаре», в прошлом сезоне на закрытии. Вы были замечательным Людвигом. — Вы знаете, — смерил Игоря насмешливым взглядом Метлицкий, — мне не требуются комплименты. Не знаю, что вы там себе вообразили. С этими словами он все-таки подкурил и отвернулся, всем своим видом говоря, что разговор окончен. В дальнейшем Эмма Иосифовна не пыталась унизить его больше, чем кого-либо в труппе. Доставалось всем. А Саша был по природе своей отчаянным перфекционистом. Несмотря на возраст, в нем сидело неуемное желание сделать роль и окружающее пространство безукоризненными. Поэтому он с остервенением репетировал каждое движение и слово, чем заслужил даже похвалу от режиссера. Но это не остудило, а даже наоборот подстегнуло в работе. Он никогда не позволял отвлекать себя во время репетиций, а тем, кто пробовал, доставались ядовитые замечания. Поэтому к нему относились с прохладцей, находя талантливым, но крайне неоднозначным человеком. На счету Метлицкого были несколько крупных проектов, в том числе «Кабаре» и «Чикаго», и он полноправно чувствовал себя в некоей мере успешным для молодого артиста. Что касается основной труппы, первое впечатление о новоприбывшем в мир мюзикла Игоре действительно оказалось поверхностным, и спустя несколько репетиций к нему начали относиться не как к удачливому провинциалу, а как к достойному артисту. Он был дружелюбен, помогал по мелочам и умел разбавить театральную рутину хорошей шуткой. Девушкам труппы это понравилось особенно. Лерочка Доманская, совсем юное и прелестное создание, игравшая Джульетту, даже образовала с ним подобие коалиции по розыгрышам. — О, кажется, Саша забыл партитуру, — заметила как-то Лера оставленную папку. — Может подбросить туда парочку страниц из «Призрака Оперы»? Игорь сдержанно усмехнулся, но попытался увести девушку прочь. — Не надо, — миролюбиво сказал он. — Ты же знаешь его. Расстроится. — Скорее разгневается, — прыснула Доманская. — Ты слышал, как он орал на Леню, когда тот едва его не свалил с ног на сцене? — Сложный он человек, — пожал плечами Солянников. — Но славный. — Когда спит зубами к стенке! — захохотала Лера. — Ему бы режиссером быть. Чем-то они с Эммой Йозефовной похожи. Октябрь. — Саш? — окликнул Игорь его. Был поздний вечер, почти все уже разошлись по домам. Оставалась только группа балета, репетировавшая связку в зале. — Что? — холодно отозвался Метлицкий. — Поможешь мне? Нужно спеть несколько вступительных фраз из арии от лица Джульетты. Александр насмешливо посмотрел на Солянникова. — Разве нельзя сразу начать со слов графа? — Тогда можно потерять первоначальное чувство. Но если ты спешишь, — извиняющимся тоном продолжил Игорь, — то не смею… — Ох, какой ты церемонный, — раздраженно кинул Саша, подходя ближе и хватая ноты, лежащие на стуле. — Да, я могу начать вот отсюда. Придется побыть твоей милой дочуркой, — и бросил глумливый взгляд на соперника. — Спасибо, — искренне ответил Игорь. И они вступили. Подвод вышел немного неуклюжий, потому что Саша не мог настроиться на нужный тембр. Но когда голос его выровнялся и зазвучал с обычной проникновенностью, Игорь вплел свой собственный. И Метлицкий вздрогнул от той гармонии, которая рождалась от дуэта, от соединения разных тембров, головокружительного верха, которым он всегда гордился, и низких пробирающих ноток Солянникова. Они не заметили, как начали петь саму арию, и голоса как в танце скользили меж друг другом. Допев последние слова, они оба не смели проронить и слова. Наконец, Игорь смущённо улыбнулся и откинул волосы, упавшие на лицо. — Спасибо, это было… Было очень здорово. Жаль, у нас с тобой нет дуэтов. — Да, — слабо кивнул Саша, все ещё находясь под впечатлением. — Действительно, жаль… Удивительная гармония их голосов поразила его. Ему хотелось петь снова, раскрыть клавир, указать на арию и погрузиться в прекрасный мир созвучия. Но он тут же отбросил от себя этот вдохновенный бред и просто посмотрел на коллегу другими глазами. Кажется, Игорь не был уж таким раздражающим. Они уходили из театра вместе, и впервые за два месяца говорили о каких-то мелочах и последних фильмах, которые посмотрели. Днем шел дождь, а вечером подморозило, и все тротуары превратились в сплошной каток. Саша в своих кроссовках норовил рухнуть на каждом камне брусчатки. И когда Солянников почти с отеческой заботой взял его под руку и крепко держал всю дорогу до метро, Сашино сердце, такое гордое и себялюбивое, внезапно забилось быстрее. Игорь заглядывал в серые глаза, и теплая улыбка трогала тонкие губы. Александр же не понимал еще, что произошло, но был непривычно смущён и разговорчив. Магия рассеялась уже в вагоне метро, Солянников вышел на станции, поезд скользнул в тоннель, увозя притихшего и растерянного Метлицкого. Той ночью он сидел на кухне, кутаясь в старый плед, и бездумно пялился во взятых из библиотеки давным-давно «Унесённые ветром». Чтение не шло, и на страницах то и дело Метлицкий выхватывал «он вежливо поклонился», «он улыбнулся ей»… И в образе главного героя он видел осанистого и чуткого Игоря, который придерживал ему двери на выходе из театра, схватившего его под руку, когда он умудрился поскользнуться, и десятки других глупых, незаметных мелочей, которые не менее глупо грели сердце. Он не влюблялся в коллег. Это стало его принципом ещё в университете. Театральная тусовка — чертово осиное гнездо, и неосторожно заведённый роман мог потопить любого. Потому случайные знакомства вне привычной среды становились спасением. С женщинами все было просто. Он флиртовал и иногда спал с ними для некой проформы, для поддержания репутации. С мужчинами дела обстояли гораздо запутанней. В театральной среде, если и поощрялись подобные связи, от них Саша держался на расстоянии, руководствуясь вышеописанным принципом. Его отчаянно влекло, но он раз за разом останавливал себя, списывая на глупую блажь и желание искать приключения. Время шло, университет был закончен, началась взрослая жизнь, он пришел на кастинг «Чикаго». Получив заветную роль, он возвращался пешком домой. Была ранняя весна, отвратительная гололедица покрыла тротуары, и, конечно, он не смог избежать участи грохнуться посреди Литейного проспекта. Да так что в глазах потемнело. — Молодой человек, как вы? — чьи-то заботливые руки помогли ему подняться. — Нормально, — протянул он, потирая ушибленную спину. Спасителем оказался высокий мужчина лет сорока, с царственной осанкой и ярким акцентом. — Джианни, — улыбнулся человек. — Занесло из Палермо в ваш холодный Петербург по делам компании. — Очень приятно, Александр, — чувствуя, как необъяснимо краснеет, сказал Метлицкий. — Погода не балует, конечно. Он не помнил до конца, как они оказались в «Астории», как новый знакомый заботливо поил его кофе, рассказывал про родные края, как пришел в восторг, что Саша поёт, но петь, слава Богу, не заставил. С ним было легко, Джианни хотелось довериться. И пусть позже Александр клял себя за неосторожность, ведь попадись ему кто-то другой, можно было закончить вечер где-нибудь в Неве, тогда ему было наплевать. Он позволил чертовому итальянцу влезть себе в душу и вывернуть ее наизнанку. В тот вечер Джианни лишил его иллюзий и одарил новой верой, сладостной, горькой, но такой нежной и головокружительной, что одни воспоминания о случившемся, бросали Сашу в дрожь. Больше они не встречались никогда. Джианни улетел, оставив Метлицкому лишь осознание себя и того, чего он действительно хотел. И, сидя на кухне, три года спустя, он невольно вспомнил обо всем, и подумал: могли ли они, Джианни и Игорь, быть хоть немного похожи? Март После триумфальной премьеры и последовавших восторгов, спектакли потянулись один за другим. Труппа играла по две постановки в день, и иногда это становилось настоящим испытанием для артистов. Саша совершенно не вовремя подхватил простуду, и только хитро намешанное Лерой Доманской лекарство держало его на ногах. Проклятый костюм, кажется, весил целую тонну, и сковывал каждое движение. Так ещё и прожекторы, не упускавшие его из виду, нещадно палили, и он был весь мокрый, раздраженный, едва сохраняющий подобие актерской игры. Это было половиной беды, потому что к середине второго акта он начал отвратительно гнусавить, и только пинок от Эммы Йозефовны, железного режиссера, как она выражалась, «всего этого бардака», заставил его в последний раз собраться и доиграть. Как только отгремели овации и общие поклоны, он, проклиная костюмеров, плелся за кулисы среди других, не менее уставших и взлохмаченных. Будто не актерская труппа, а крестовый поход в песках Палестины. Горло горело огнем. Метлицкому попросту хотелось сдохнуть. И тут совершенно внезапно прозвучало: — Саша? Он сразу узнал Игоря, стоявшего в стороне от кулис. Гражданская одежда, сумка через плечо. И что он здесь вообще забыл? — Ты вернулся за чем-то? — спросил Александр, подходя ближе. — Нет, — покачал головой Солянников. — Смотрел и слушал вас отсюда. Саше только и оставалось фыркнуть. Надо же, заняться нечем! — Я пришел послушать, — улыбнулся Игорь. — Ты замечательный был сегодня. Столько чувства. — Спасибо, — последовал вежливый кивок. — Если бы еще и здоровый. — Чаю? — потряс перед его носом термосом Игорь. — Ты хрипишь немного. — С удовольствием. Пойдем в гримерку. Сниму этот чертов балахон. Когда грим был смыт, костюм вздернут на вешалку, а Метлицкий до глаз спрятался в бесформенном зимнем свитере, по кружкам разлили чай. Саша пил медленно, морщился, чувствуя, как драло больное горло. Похоже, спектаклей ему было не видать до следующей недели точно. Ту же благоухали сваленные бесформенной кучей на стол букеты от поклонников. Может, в иной раз их бы забрали домой, но сейчас они были брошены и забыты. Голова безнадежно плыла и раскалывалась. — Убей меня, пожалуйста, — простонал Саша. — Как же херово. — Может, в больницу? — обеспокоенно спросил Игорь. — Только с утра оттуда. Сказали, что не заразен. Но нужен постельный режим, все дела. — И ты здесь? Какой ты дурак, — воскликнул Солянников, подымаясь со стула. — Пошли быстро! — Куда это? — опешил Метлицкий. Его буквально дернули и повели к дверям. — Отвезу домой. Будешь лежать. Напомни, где живешь? — Заставская, рядом с Московскими воротами, — плелся Саша вслед за Игорем. Они взяли куртки из служебной раздевалки и, выйдя на задний двор, нырнули в подержанную, но сносного вида иномарку. Машина долго не желала заводиться, и Солянников ругался почем зря. В другой раз ситуация бы изрядно повеселила Метлицкого, но он надвинул горло свитера повыше и только смотрел, как бился коллега над мотором. Сам он не водил, и в машинах не разбирался, поэтому толку от его помощи не было никакого. Наконец, машина поддалась увещеваниям и сдвинулась с места. Пробок к этому часу не было, и они спокойно проскочили по Московскому проспекту вниз, до триумфальной арки, а после, свернув на одну из узких улочек, остановились у нужного дома. Игорь, конечно же, пошел до самого пятого этажа и перед входной дверью в квартиру спросил: — Ты с девушкой живешь? — Один, — гремя ключами, буркнул Саша. — Можешь остаться сторожить меня, чтобы не сбежал. Солянников рассмеялся в ответ. — Остался бы. Но обещал жене вернуться после спектакля. — Тогда, — Метлицкий невольно загородил вход в квартиру, — поезжай уже. Я справлюсь. Поставлю чайник, полежу под одеялом с книжкой. — Уверен? — смерил его внимательным взглядом Игорь. — Конечно! Ты и так довез меня до дома. Спасибо, — Саша протянул руку. И вдруг Солянников шагнул к нему и крепко, по-медвежьи обнял. Саша неловко попытался обхватить его за плечи, но усталость валила с ног, поэтому он просто уткнулся лицом в изгиб шеи. Длинные волосы задели щеку, и в ухо тепло прошептали: — Не делай глупостей. Можно же и слечь так. Ты большой талант, Сашка. Я горжусь, что ты мой друг и коллега. Это врезалось в сердце. Сладко, шемяще. Метлицкий прижался ближе и поднял глаза на Игоря, внутренне содрогаясь. — Спасибо, — выдавил он. В ту минуту ему до отчаяния хотелось поцеловать эти тонкие губы. — Впрочем, тебе, наверное, много раз говорили… — Нет, нет, — спешно затвердил Александр. — От тебя это важнее всего… Всё-таки я не Ромео и даже не Тибальт или Меркуцио. Широкая ладонь потрепала его по плечу. — Хватит ещё на твой век ролей. Близость разорвалась, и, пожелав скорейшего выздоровления, Игорь спустился вниз, к машине. Саша же зашел домой, стянул колющий свитер и опустился на пол, привалившись к двери. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. — Одни среди толпы, лишь только я и ты, я и ты среди тишины, где слова не нужны. Это ты, тот, о ком мечтала, — прошептал он слова из арии Джульетты. Апрель следующего года По серой глади Невы шел ледоход. Было ветрено, и у кого-то из английских туристок на Дворцовой набережной сорвало цветастый шарф и унесло прочь. Саша не любил ходить через центр в выходные — слишком много народу, толпы приезжих с фотоаппаратами, того и гляди, остановят и попросят щёлкнуть. То ли дело утро или хотя бы самые ледяные, вздорные дни, сама погода противилась наплыву пришельцев. Но сегодня светило солнце, и, несмотря на шквалистый ветер, было достаточно тепло. Он шел по набережной к Адмиралтейству, где должен был встретиться с Лерой, которая хотела передать новое либретто и ноты. Их общий знакомый предложил театру монументальную постановку по мотивам исторических событий. В центре действия значились Петровская эпоха, приключения и любовь. Главная роль императора с самого начала, по задумкам либреттиста и продюсеров, принадлежала Солянникову. Екатерину должна была сыграть Доманская. Что до Меншикова, с ним ещё не успели определиться, и Лера вместе с Игорем настойчиво уговаривали Сашу пробоваться на эту роль. Оказаться всем вместе на сцене казалась не такой уж плохой идеей, но Метлицкий сомневался, сумеет ли справиться. Девушку он заметил ещё издали. В легком для такой погоды пальтишке, она стояла, прижимая к груди внушительную папку. — Я впечатлен, — указал на нее Саша. — Не ожидал, что будет столько. — Здесь ещё некоторые измышления и справки, — усмехнулась Доманская. — Аристарх Янисович потребовал, чтобы мы знали общую подоплеку персонажей. Так что читать — не перечитать. — Игорь, небось, уже перелопатил. Будет рассказывать про этикет и нравы двора. — Так скажи Янисовичу, что ты будешь играть Меншикова, — надавила Лера. — Потягаетесь в знании истории. Саша смерил задумчивым взглядом папку. Ему хотелось взяться за эту роль. Всё-таки оригинальные проекты иногда выстреливали лучше, чем заимствованные шедевры. Да и роль сама по себе была колоритной, и недостатка в ариях не было. В одной из них Меншиков говорил Петру о том, как предан ему, но на самом деле готовил тайный сговор. Он вытащил нужные листы и, пробежавшись вскользь, заметил, как много личного взаимодействия должно было быть между императором и его фаворитом. Доманская смотрела ему через плечо. — Только представь, — сказала она почти торжествующе, — как вы с Игорем будете смотреться вместе. Народ умрет от восторга. Вот здесь, когда Меншиков встаёт на колени и целует руку Петру и говорит, что его душа принадлежит государству и его императору. В этом столько романтики! — А потом поет про то, как глупо ластиться, и готовит кинжал в спину, — показал ей язык Метлицкий. — Невероятно романтично! Да и, по-моему, такого не было в учебниках истории. — Зато, какая драма! — воскликнула Доманская. — Я бы мечтала о роли антагониста. Есть где развернуться. Тем более злодеи самые классные! — Думаешь? — закрыл папку Саша. — Ладно, попробую, — и, выдержав взрыв восторга, потянул Леру в сторону Гороховой к ближайшей станции метро. Они начинали опаздывать. Декабрь На премьере мюзикла он впервые увидел жену Игоря. Собственно Саша и до этого знал о ее существовании. В разговорах то и дело проскакивали упоминания о ней и сыновьях. Однако теперь она явилась во плоти, изящная, молодая женщина, вся под стать мужу, такая же открытая и дружелюбная. Она сразу улыбнулась, стоило Солянникову представить их друг другу, и попыталась разговорить. Метлицкий отвечал ей, шутил и даже поцеловал руку после очередного удачного пассажа. Но мысль о том, что именно эту женщину любил Игорь, не покидала его. Солянников подходил к ним, обнимал Евгению и, нисколько не стесняясь, рассказывал о разных смешных событиях меж супругами. И чем больше Саша слушал, тем более натянутой и вымученной становилась его улыбка. На сцене он мог сыграть интригана и отъявленного мерзавца, готового ради цели поступиться чем угодно — будь то чужое счастье или правда. А в жизни… позволил бы он себе посягнуть на чужое счастье? Видя, как нежен и внимателен к жене Игорь, как пылала в каждом его взгляде и движении любовь к ней, он чувствовал, как обрывалось что-то внутри, с хрустом, с воем и болью. Александр ненавидел себя, потому что знал одно. Его друг никогда не посмотрит на него так же. Игорь никогда не полюбит его. Воспользовавшись выступлением спонсоров, он попытался исчезнуть, но был немедленно сцапан. — Сашка, на тебе лица нет! — сунул ему бокал с шампанским Лёня. — Выпей и прекрати быть таким смурным. — Я в порядке, — отмахнулся Метлицкий. — Просто устал… — Все устали, — коллега придвинулся поближе и прошептал. — Тебе, что ли, так жена Игорька понравилась? — О чем ты? — сыграть недоумение было не сложно. — Разве я не видел, как ты мялся с ними? Она хороша, конечно. Но он твой друг, Саш. Не позволь бабе разрушить дружбу. — И не подумаю, — Александр рассеянно вертел в руках бокал. — Игорь замечательный друг. — Ну, да, — заржал Леня. — А ты любимый фаворит Его Императорского величества! Вечер пролетел незаметно, и, когда все разъезжались по домам, Евгения, которая не притронулась к алкоголю, предложила Саше подбросить его до дома. Они ехали вместе с Игорем на заднем сидении, вспоминая, как готовились к премьере, и, вдохновлённые, затягивали то куплет, то строчку из разных арий. Женя, зорко следившая за дорогой, только посмеивалась с водительского сиденья. Похоже, к артистичному поведению мужа она привыкла давно. Внезапно Солянников пропел слова из их общего дуэта, того, что был проникнут ложью под покровом обманчивой чувственности. Саша, заворожённый, загнанный в угол, схватил его за руку, чтобы сказать, как фаворит предан Императору. И это прозвучало совсем не так, как на сцене. Вместо елейной покорности в дуэт ворвались искренний трепет и любовь. Голос нырнул в самый низ, нежно обрисовав каждое слово. А следом дрогнул и взлетел, увлекая за собой. Все замерло, и не было ни Петербурга, что проносился за окном, ни людей вокруг, ничего в целом мире не было, кроме Игоря, что, застыв, сидел напротив и, не отрываясь, смотрел в серые, проникновенные глаза. Саша помнил, что последние строки они должны были пропеть вместе, но, когда Солянников не вступил, Метлицкий безропотно завершил арию. Меньшиков в конце целовал руку Петру, но это свело бы с ума. Потому Александр медленно разжал ладонь и опустил ее на сиденье. Мерно гудел двигатель, огни уличной иллюминации заглядывали в окна. — Ого, — произнесла Евгения, наконец. — Это было очень красиво. — Да, Сашка… — Игорь, не отрываясь, смотрел на него из полумрака салона. — Я даже не знаю, что сказать. — Вот ничего и не говори, — фыркнул Метлицкий насмешливо и пропел. — Поздно, мой друг, я уже за твоею спиной. — Хитрец, — восхищенно выдохнул Солянников, — из тебя вышла обаятельная сволочь. Ты меня по-настоящему очаровал. И Саша, ощущая, как сердце сжалось в сладкой истоме, посмотрел на него с таким чувством, что и слепой, наверное, осознал бы все. Но чуда не случилось. Взгляд друга не изменился, только на тонких губах появилась кроткая ласковая улыбка. Он ничего не понял. Тут машина, сделав поворот, притормозила у дома. — Мы приехали, — раздалось с водительского места. — Приятно было познакомиться, Александр. — Мне тоже, — на автомате сказал Метлицкий. Прощаясь с Игорем, он даже не поднял глаз. И, когда вышел из машины, подставляя раскрасневшееся лицо холоду, то не посмел и оглянуться. Слышно было, как развернулся автомобиль и уехал прочь. Медленно Саша поднялся на последний этаж, открыл дверь и, не разуваясь, прошел в темноту пустой квартиры. — Я люблю тебя, — смог выговорить он в звенящую тишину. — Боже, как же я люблю… Май Лера с хохотом потерла руки. У нее всегда был талант к разным подколам и розыгрышам. Поэтому Игорю стоило напрячься в предвкушении самых изощрённых заданий. Теплым апрельским вечером они ввосьмером сидели у Доманской и, после пары выпитых бутылок коньяка, кто-то предложил сыграть в «правда или действие». «Твою мать, сейчас узнаем что-то интересное», — заметил Леня. Игра шла своим чередом, и уже многие из артистов выполнили дурацкие задания и рассказали где-то пикантные, а где-то глупые подробности своей жизни. Очередь оставалась за Солянниковым. Ему, по счастливой случайности («Опять!», — как подытожил Саша), повезло ускользать от своего часа. Но, в конце концов, он все-таки настиг Игоря, и тот сразу согласился на действие. Лере выпало придумать. Все были хорошенько пьяны и расслаблены. Саша, примостившийся вместе с другом на диване, уронил голову ему на плечо, и Игорь даже ухом не повел. Доманская торжествующе оглядела их двоих и состроила кокетливую физиономию. — Вот смотрю на вас, дорогие, и прямо просится это действие. Игорь, — будто конферансье объявила она, — поцелуй-ка Сашу. Все загоготали. Кажется, назревало что-то очень веселое. — Серьезно, Лерочка? — подал голос Метлицкий. — И это твоя хваленая смекалка? Поцелуй? Да и какой? Внешне он был совершенно спокоен и насмешлив. — Ну, в щёчку вы можете целоваться где угодно, — прыснула девушка. — А здесь у нас все зловеще и по-взрослому. Так что, Игорь, представь, что это Екатерина, а ты Петр, и вперёд. Присутствующие давились со смеху. Сегодня досталось всем, и главные баритоны театра тоже не должны были стать исключением. Игорь неловко повернулся и прихватил Сашу за подбородок. Тот напряжённо смотрел на него, чувствуя, как начинает дрожать. Он мечтал об этом. Слишком давно и отчаянно. Но сейчас, то, что должно было случиться, было чистым и оскорбительным фарсом. И от него тоскливо ныло сердце. — Нет, — выдавил он, легонько отталкивая руку Игоря. — Не хочу. — Брось, Саш, просто дурацкий фант, — улыбался Солянников. — Иначе Лера не отстанет. — Плевать мне на это, — ответил Александр и попытался уже встать с дивана, как вдруг Игорь дёрнул его и уронил обратно. Актеры взорвались восторгом. — Попался, — удовлетворённо прошептал Игорь, глядя на него сверху вниз. — Не убежишь. — Пожалуйста, — выдохнул Саша, — не надо, я не хочу. — Поздно. И даже последнее слово пропало, когда их губы столкнулись. Повинуясь некоему порыву, потянулись они навстречу друг другу, и руки сами обхватили шею, зарылись в длинных, мягких волосах. И тело сдалось жгучей волне, что захлестнула, затопила все. Прижалось, выгнулось, да так сладко, что на мгновение Саша забыл, что это обман. Слишком хорошо было чувствовать Игоря так близко. Слишком. И все закончилось. Солянников медленно поднялся, откинул волосы, упавшие на лицо и, улыбаясь своей немного глупой пьяной улыбкой, протянул ему руку, надеясь помочь подняться. Саша чувствовал себя выброшенной на берег рыбой. Он тяжело дышал и ошалело смотрел на друга. Тишина разорвалась от аплодисментов и воплей труппы, где больше всего надрывалась Лера. Она была в полном восторге. — Господи, сколько страсти! — воскликнула она. — Вам бы сыграть вместе в каком-нибудь спектакле, где главные герои будут геями. Шикарная энергетика! — Иди ты со своими геями, — отмахнулся от нее Игорь: похоже, при упоминании подобного он чувствовал себя не в своей тарелке. — Ещё этой фигни не хватало. — Да нет, Геннадьич, без шуток, — заговорил Лёня с совершенно серьезным лицом. — У меня аж на вас встал! Все дружно заржали. В этой шумихе Саша попытался ретироваться незамеченным. — Ты куда? — повернулся к нему Игорь. — Скоро вернусь. — Не прикидывайся, Метлицкий! — гнул свою линию Леонид. — Просто скажи, что тебе понравилось целоваться с его Императорским Величеством! — Да, очень, — ядовито ответил Саша. — Пойду сбрасывать напряжение. С этими словами он всё-таки смог уйти, а из зала продолжал нестись смех. В ванной не было никого, и, зайдя туда, Саша сразу закрыл дверь на замок. Стояла блаженная тишина. Лицо горело, и он, открыв воду, хорошенько умылся. Но даже после ледяной воды жар не проходил. Он закрыл глаза, и вмиг к нему вернулись пережитые пару минут назад ощущения. Тяжёлое тело прижимает его к дивану. Губы Игоря раздвигают его собственные, и горячий чужой язык толкается внутрь… Александр ударил кулаком по краю раковины. — Ты знаешь, — прошептал он своему отражению — взлохмаченному, ошарашенному, — что дал бы ему сделать что угодно. В голове непрошено возникла картина: они вдвоем в этой чертовой ванной. Одной рукой Игорь цепко держит его за шею. Второй опирается на край раковины. Они двигаются навстречу друг другу, синхронно, быстро, так, что Саша без остановки скулит и вскрикивает. Каждое движение сводит его с ума. Он откидывается на подставленное плечо, пока пальцы чужой руки расправляются с ним. — Тише, Сашка, услышат же, — шепчет Игорь в самое ухо и прикусывает. А он не может быть тише. Удовольствие прошибает его изнутри. И он стонет, бьется, упиваясь теплом любимого и его ласками. Александр открыл глаза. Та же ванная. И он сам, раскрасневшийся, со вздыбленной ширинкой, в отражении. — Ты жалок, — губы его затряслись. — Жалок. Ты ему не нужен. Дурак последний… Но взбунтовавшееся от воображения либидо требовало к себе внимания. И он, взвинченный, зажав себе рот, разделался с этим. Горячая волна отхлынула прочь, но удовлетворения не было. Хотелось только удавиться. Успокоившись и приведя себя в порядок, Саша открыл дверь и столкнулся с Игорем в коридоре. — Ты под дверью, что ли, стоял? — выдавил Метлицкий, обмирая от страха. — Не, пришел сейчас, — пошатнулся Игорь. — Ты же не рот с мылом мыл? — Нет, — лаконично ответил Саша. — Извини, что с языком. Как-то я переборщил, — виновато улыбнулся Солянников. — Все хорошо. Я бы сказал, что мне все понравилось, да прозвучит странно. Они коротко посмеялись. И Александр вернулся в гостиную к остальным. Больше они на тему поцелуя не говорили. Только иногда Лера или Леня подкалывали их по отдельности. Июнь следующего года «Призрак Оперы» свалился нежданно. До последнего никто из артистов не верил, что удастся получить права на постановку, и когда продюсеры торжественно объявили, что спектаклю быть на питерской сцене в обход Москвы, это вызвало невероятную шумиху. Неделю театр стоял на ушах, и все, кому не лень успели хотя бы прошептать или промычать знаменитый мотив, и он осточертел настолько, что Эмма Иосифовна, бессменный режиссер-постановщик, пообещала лично запинать того, кто не уймется. Саша посчитал своим священным долгом изводить ее до конца и даже получил предупреждение быть выгнанным из театра. — Метлицкий! — орала она как резанная. — Ты сыграешь у меня мешок с реквизитом, прима-балерина, а не Призрака! — Эмма Иосифовна, — под истеричный смех артистов отвечал ей Саша с колосников, — я репетирую, ничего не могу поделать. — Спускайся, и порепетируй с оторванными ушами, паршивец! — Как же вы меня не любите, — с притворной обидой посетовал Александр. — Так и перейти в Московскую Оперетту недолго! — Если еще откроешь рот, то перейдешь куда угодно! — шипела Эмма, обмахиваясь сценарием. Все прекрасно знали, что говорила она не серьезно, и никто бы и никогда не отпустил Метлицкого в столицу. С каждым годом и новым спектаклем он приобретал вес в театральном мире Петербурга, и выпустить из рук столь ценного артиста Эмма и дирекция бы себе не позволили. Поэтому на репетициях продолжалось легкое дуракаваляние, и все шло своим чередом. Игорь также получил главную роль, и она снова разбросала друзей по разным составам. После «Петра Первого», будоражащего зрителя уже третий год, находиться вместе на сцене стало привычно для них обоих. Потому они продолжили добрую традицию, оставшуюся с «Ромео и Джульетты», и репетировали вместе, когда выдавалась свободная минута. — Побудь моей Кристиной, пожалуйста, — просил Солянников. — Давай начнем с того, как она выходит на сцену вот здесь, — указывал он в клавир. Метлицкий пробегал взглядом по словам и нотному стану, и, дождавшись, пока концертмейстер начинал играть, вступал. Каждое мгновение, проведенное рядом, было счастьем для него. И он безропотно и благодарно принимал это. На одной из репетиций Лёне стало плохо. Из скупых жалоб, которые он прошипел сквозь стиснутые зубы, немногочисленные соображающие хоть что-то в медицине поняли, что дело могло пахнуть операцией. Потому его срочно погрузили в машину Игоря, и, посадив Сашу рядом с водителем, наказали доставить в ближайшую больницу. Приемный покой встретил их толпой, которая штурмовала регистратуру. Пахло скверно, все смотровые и хирурги были заняты, поэтому, оставив Леню на попечение Игоря, Саша пошел к постовой медсестре и долго, эмоционально вымещал претензии и плохое настроение. Когда история болезни была заведена, а горло болезненно саднило от праведной ярости, из одной смотровой выпорхнула девушка в белом халате и во все глаза уставилась на Александра. — Это вы! — воскликнула она. — Это я, — раздраженно ответил Метлицкий. — Когда вы нас примете? Интерн побледнела: — Вам плохо, Александр Ефимович? — Не мне, — сменил гнев на милость Саша, — Леониду Рудко. Мы его с репетиции привезли. Дико болит живот. — Ё-моё, — всплеснула руками девушка, — сейчас позову Кирилла Андреевича. И унеслась. Чтобы буквально спустя минуту привести за собой широкоплечего и, судя по серому, застывшему лицу, дико усталого врача, заросшего рыжей бородой. Смерив тусклым взглядом замершего Сашу, он коротко попросил привести больного в смотровую. Через час выяснилось, что Леня будет жить, и ему даже не потребуется операция. Опасения оказались ложными, пара уколов уняла боль и поставила его на ноги. — Надо же, — сказал он, пожимая руку хирурга, — еще на репетицию успеем. Кирилл Андреевич молча кивал и иногда бросал взгляды на Сашу, примостившегося на краю кушетки. И чем они становились пристальней, тем больше ерзал актер. Поведение этого человека было понятно, и пробуждало незамысловатый, но явственный голод. Игорь же занимался тем, что внимательно слушал рекомендации для Лени. Получив справку, они на пару ушли вперед заводить машину, а Метлицкий, воспользовавшись тем, что они с хирургом остались одни, взял листок и записал на нем свой номер. — Если вам что-то понадобится, позвоните, — произнес он с одной из своих фирменных очаровательных улыбок. Кирилл поднял на него осоловевшие голубые глаза. — Что, например? — усмехнулся он. — Приватную песню? — Если захотите, — приблизился к нему Саша. — До скольки ты репетируешь, артист? — прозвучало грубовато, но дружелюбно. — Я заеду. И действительно заехал. Они посидели в маленьком ресторане на Литейном, говорили о мелочах, о приезжих и туристах, которые атаковали Невский в теплую погоду. В Кирилле не было ничего особенного. Он просто был. Хирург, несколько лет назад закончивший интернатуру, набравшийся опыта в адовом котле приемного покоя. Он существовал, как и тысячи других людей от будней к выходным, ненавидя свою работу, и иногда расцвечивал серую череду дней вылазками или случайными свиданиями. Приличная зарплата, одна она удерживала его в опостылевшей больнице. — И куда ты деньги деваешь, раз постоянно занят? Копишь? — спрашивал Саша. — Машина, квартира в ипотеку. Думаю, пора жениться, — тускло отвечал Кирилл. — А то сдохнуть хочется иногда по вечерам. — А почему не мужчина? Почему нужно именно жениться? Хирург смерил его почти жалостливым взором: — Ты вроде бы взрослый мужик, но не понимаешь ничего. Оглянись, — обвел он рукой окружавшее их пространство, — в этой стране можно жить с парнем? Хрен там. Утопят же, загнобят. У нас не Европа. — Уехать же можно, — пожал плечами Метлицкий. — Уехать и быть там никому не нужным. А что ты тогда здесь делаешь? Держишься, небось, за свою работу? Ты ж вроде знаменитый, да? — В своем роде, — отхлебнул пиво Саша. — Мир мюзикла — тусовка, отличная от киношной. — Ага, мне Даша, интерн, сказала, что ты играешь в мюзиклах и поешь. Видимо, хорошо поешь. — Неплохо, — соблазнительно ответил актер. — Могу продемонстрировать. Они ввалились в Сашину квартиру без лишних церемоний и слов. С самого начала каждому было ясно, чем закончится этот вечер, и когда Кирилл бросил его спиной на диван, Метлицкий только блаженно откинулся и передал инициативу. Ему было слишком хорошо, и, видя, как сдавался он в чужие объятия, врач беззастенчиво пользовался этим. Актера хотелось любить. Он был весь гордый, надменно очаровательный, с короткими жесткими волосами, в которые хотелось вцепиться рукой, серыми глазами, что смотрели оценивающе. И Кирилл сам поневоле сдавался этому очарованию, не оставляя без внимания каждую черту и изгиб. Ему нравилось, как реагировал Александр на прикосновения, как плавился и льнул в объятия. Слишком давно Метлицкий не подпускал никого к себе. Он любил Игоря и безмерно уважал, но одной безответной любовью не утолишь другие желания. Хотелось забыться. Закрыть глаза и упасть в омут. И Кирилл утянул его за собой, головокружительно, страстно, так, что напрочь терялся рассудок. Вдруг они оказались лицом к лицу, Метлицкий медленно провел ладонью по затылку и вплел пальцы в отросшие рыжие кудри врача. Целовались они горячечно, торопливо, будто их могли разлучить. Было темно, они даже не включили свет, когда оказались в квартире. И в этой темноте Кирилл с хриплым низким голосом и широкими покатыми плечами вдруг лишился своего лица, став кем-то совсем другим. Тем, кто крепко обнимал Сашу, тем, кто раскатисто смеялся от его вечных подколов, тем, кто… Чувства обнажились, вспыхнули, и в зареве этого чудовищного пожарища, которое заживо сжирало, шершавая ладонь погладила по щеке, и губы прошептали: — Сашка… И он зажмурился, будто по-настоящему ощутив под пальцами шелковистые длинные волосы. Голос его сорвался, задрожал, и сам он рухнул, не выдержав. — Игорь… — выстраданно простонал он. Уже после, когда он вернулся из ванны и лег на кровать, рядом зашевелились и лениво поцеловали в висок. — Ты устал, я знаю, что это такое. Сам умираю на работе каждые трое суток, — пробурчал Кирилл. — Иди сюда. Сашу обхватили чужие руки, привлекая ближе. И он позволил уложить себя, пригретого, размякшего. К спине прижался случайный, почти незнакомый человек, и эта близость казалась самой сокровенной. В голове между тем была пустота. Тишину разрезал телефонный звонок. Протянув руку к столику и подхватив мобильный, Метлицкий содрогнулся. Этот номер он бы ни с чем не спутал. — Игорь? — взволнованно выдохнул он. — Сашкин, — пробасили с другой стороны, — не разбудил? — Нет, — покосился он на лежащего позади Кирилла, — ещё не сплю, читал. Ты куда пропал сегодня? — Я… пришлось уехать, Женя в аварию попала. — С ней… — запнулся Саша, — все в порядке? — Да, да, нормально. Правда, машина теперь из ремонта не вылезет неделю. Я взбешён, придется ездить на метро. — Ничего, потерпишь, — усмехнулся Саша, откидываясь на подушку. — Я мотаюсь, и ты привыкаешь. Снова. В трубке раздался низкий, хриплый смех, и от звуков его по телу пробежала дрожь. — Значит, будем снова встречаться на Петроградской, как в старые-добрые, — с теплотой сказал Игорь. — Так вот, я не успел сказать, каким дивным Призраком ты был на Маскараде. — Спасибо. Жду ответа завтра. — Не подведу. — Уж постарайся. Доброй… ночи? — неуверенно произнес Метлицкий. — Завтра в половине девятого на станции? — И тебе. Буду ждать. Телефон был возвращён на место, и ладони хирурга легли на поясницу. — Засыпай. — Обними меня, — прошептал Саша. Кирилла не нужно было уговаривать, и он крепко прижал актера к себе, уткнувшись лицом в выстриженный колючий затылок. Утром, когда он проснулся, Кирилл уже успел собраться. — Это тебе, — брякнул он на тумбочку чашку с кофе. — Спасибо, — сонно проворчал Метлицкий. — На работу? — Пациенты не ждут, нужно вершить план и дежурить ночью, — пожал плечами врач. — Я хотел спросить, — начал он, видя, как Саша потянулся к кофе, — встретимся снова? Ну, что вы там, актеры, любите? Кино? Бильярд? — Не думаю, — грустно улыбнулся Саша, — это была хорошая ночь. Но… — Я понял, — спокойно ответил Кирилл. — Игорь? — кивнул он на телефон, лежащий на тумбочке. Саша вспыхнул, и взгляд его с откровенной ненавистью вонзился во врача. — Не твое дело. Закрой рот. — Да, не мое, — согласился мужчина. — Но если заскучаешь, телефон я записал в книжке на холодильнике. Январь Зимой Саша, к удивлению, заметил, что Солянников старался познакомить его с кем-то. На театральных вечеринках представлял девушкам, хвалил, рассказывал об успехах. Да и сами дамы, присутствующие там, отлично понимали, кто перед ними. Поэтому с чувством выполненного долга Игорь спешил исчезнуть, кидая друга в цепкие объятия молодых актрис и прочего бомонда. Поначалу это забавляло Метлицкого — он будто бы угождал, много говорил, выпивал пару бокалов, отвешивал комплименты. Девушки были в восторге. Вечера сменялись один за другим, и они продолжали безуспешно обхаживать артиста. — Не понимаю тебя, — сказал ему Игорь, когда они вышли покурить на улицу, — столько приятных лиц. Неужели ты не устал жить один? — У тебя идея-фикс женить меня на ком-то? — усмехнулся Саша. Он был немного пьян, и обеспокоенно-заботливый тон навевал веселое настроение. — Никто не говорит о свадьбах и прочем, — нахмурился Солянников. — Я тебе не мать, которая жаждет внуков. Ладно бы ты спал с ними, а ты только вежливо говоришь о том, как здорово они пели в «Русалочке» и пытаешься смыться. — Думаешь, я не люблю женщин? — фыркнул Саша и, тут же покраснев, уставился на заплеванный асфальт. — Да при чем здесь это, — Игорь, кажется, пропустил реплику мимо ушей, — ты чего-то боишься или стесняешься, вот чего я понять не могу. Эй, — он мягко потрепал Метлицкого по плечу, — ты прости, что я пристаю с глупостями. Просто переживаю, что тебе одиноко. — Мне никогда не бывает одиноко. Я почти всегда с кем-то. Иногда хочется покоя. — Как скажешь, — кивнул Солянников. — В следующий раз говори, что я заткнулся со своими стариковскими напутствиями. — Ругаться со старшими невежливо, — ответил ему коварнейшей улыбкой Саша, на что получил легкое объятие и искорки смеха в карих глазах. Они докурили, и Игорь накинул на плечи опостылевший пиджак, собираясь вернуться в зал. Что-то кольнуло изнутри, и Александр поймал его за рукав. — Сашкин? Что такое? — спросил Солянников. — Не знакомь меня ни с кем, хорошо? — Как скажешь, друг. — Просто… — Метлицкий замялся: ему до отчаяния хотелось быть искренним, — добрый мой, хороший Игорь, я никому не отвечу взаимностью. — Почему? — изумился тот. — Потому что я уже люблю… — посмотрел в обеспокоенные карие глаза Александр и добавил, — одну женщину. Давно и невзаимно. Это очень сложная история… И, видя, как тревога бросила тень на лицо Солянникова, Саша привстал на цыпочки и прижался лбом к чужому виску. Он чувствовал, как слезы навернулись на глаза, и темные чужие волосы щекотали веки. — Такая запутанная, что мне самому сложно говорить, — прошептал он. — Я бы и рад забыть, но память не отпускает. И не отпустит, наверное. — Сашка, — ладони сжались на его плечах, — почему ты никогда не говорил? — Не о чем говорить. Он был талантливым актером и сумел сохранить лицо невозмутимым. Но каких усилий стоило ему это. — Она… замужем, — сказал Метлицкий. — И никогда не будет со мной. И я смирился с этим. — Совсем ничего нельзя сделать? — с замиранием спросил Игорь. — Но ведь видит, наверное, как тебе плохо… — Она ничего не видит. Она не догадывается. Она ничего не узнает. Я ее друг. И мне хватит этого… — Тише, — слыша, как слезы зазвучали в голосе Саши, обнял его Игорь, — тише, все наладится. Все будет хорошо. — Конечно, будет. По-другому и быть не может. Июль следующего года — Ты знаешь, я… — Игорь запнулся, — я улетаю в Москву. На дворе билось в агонии душное лето. Они стояли на балконе Сашиной квартиры и курили. Метлицкий оттянул ворот футболки — ему было нестерпимо жарко в этом смраде раскаленного Петербурга. Через несколько домов была видна площадь и Московские ворота. Весьма символично. — Тебя позвали на концерт? — спросил он, открывая банку пива. Алкоголь зашипел и вспенился, едва не оставив пятна на идеально белой футболке. — Нет, — опустил голову Солянников, и волосы скрыли его лицо. — Меня зовут играть в «Бал Вампиров». — Так это же здорово, — пожал плечами Александр. — Театр Московской оперетты только отремонтирован, как я слышал. Полностью новое оборудование, красота! — Я собираюсь переехать туда. С Женей и мальчиками. Насовсем, Саш, — Игорь грустно поглядел на него. — И я буду по вам всем скучать. Это известие было как гром среди ясного голубого неба, которое мирно висело над их головами. Как если бы, чёртовы Московские ворота сейчас провалились бы под землю. Саша медленно отставил банку с пивом на стол. — Ну, что ж, — потерянно ответил он. — Ты сделал выбор. Надеюсь, он принесет удачу, так же, как принес когда-то в «Ромео и Джульетте». И мы, — подразумевая труппу, а на самом деле лишь себя, — будем очень скучать. Он запнулся и всё-таки сумел выдавить правду. — Я буду очень скучать. — Сашка, — с непередаваемой нежностью прошептал Игорь и обнял его. — Ощущение, что оставляю тебя здесь одного. Глупо, правда? — Это я отпускаю тебя, не пойми куда, — выдохнул ему в плечо Метлицкий. — Но очень хочу, чтобы ты был счастлив. — Спасибо, Саш. Они допили пиво, обсудили новую постановку «Идиота» и возобновленное в прошлом сезоне «Кабаре», но прежнее спокойствие летнего вечера было потеряно навсегда. Александру казалось, что вот-вот Игорь пожмет ему руку и выйдет из квартиры, чтобы никогда больше сюда не вернуться. И не было у него ни слов, ни средств, чтобы изменить хоть что-то. Москва не Южный полюс, туда ходили поезда, летали самолеты, и часто актеры играли то там, то здесь. И ничего не могло разорвать их дружбу, но… В те злосчастные минуты Метлицкий понимал, что терял Солянникова навсегда. Ведь ничего уже не было бы как прежде. А когда момент прощания всё-таки настал, стало ещё тошнотворней и тоскливей. Стоя в коридоре и опершись на косяк, Саша смотрел, как Игорь натягивал кеды, и в голове вертелось дикое, истеричное «Скажи ему!». Но только оно пришло, так сразу Александр со страхом отмахнулся. Не хватало ещё умертвить последнюю нежность, что оставалась между ними. Солянников поднялся на ноги, привычным движением откинул волосы с лица. — Ну, вот и все, — сказал он. — Встретимся завтра в театре. Думаю, надо отметить прощание. — Лера будет плакать, — попытался пошутить Саша. — Думаю, я тоже. Дверь открылась, и стоило Солянникову уже вступить на лестницу, как из груди Саши помимо воли вырвалось отчаянное, почти воющее: — Игорь! Тот обернулся, и в карих глазах его застыла тревога. — Саша? Чувствуя, как трясутся губы, Метлицкий выпрямился и, найдя в себе силы, посмотрел на друга. — Удачи. Провожали Игоря всем театром. Казалось, в тот день вся жизнь исчезла из репетиционных залов, гримерных, со сцены, чтобы сосредоточиться вокруг единственного человека, чей путь уходил прочь из этих стен. Некоторые действительно плакали, и Лера не была исключением. Разлучаться с другом, с которым она провела бок о бок семь лет, было для нее тяжело. Но за пеленой слез в глазах ее блестела гордость. Она радовалась за то, что такой талантливый артист, как Солянников, шел дальше, и впереди у него, несомненно, должно было быть множество прекрасных ролей. — Ты такой хороший, — всхлипнула она, обнимая Игоря. — Хочу, чтобы у тебя сложилось все. Он улыбнулся, и легонько приподнял ее за подбородок. — Буду в порядке, а ты, — он посмотрел на остальных актеров, что обступили их, — вы пишите-звоните. Всё-таки я в соседнем городе, а не на другой планете. Вечером они сидели в баре и вспоминали прошлое. Теперь с Игорем труппу связывали одни воспоминания. Никто не исключал совместных проектов в будущем, но прежнего родного единения под крышей театра больше не предвиделось бы. Саша был в ударе тогда. Он совсем не предполагал надраться и со скоростью пулеметной ленты выкрикивать такое количество шуток и острот, что смех от их стола не смолкал. Но случилось то, что случилось. И вечер запомнился всем. А наутро все началось сначала, те же залы, разбросанные партитуры, бодрые крики режиссера. Но среди пёстрой компании артистов больше не было высокого, длинноволосого человека. Место в труппе вскоре заняли, и от Солянникова остались только воспоминания и новости про стартующий «Бал Вампиров». Москва встретила петербуржца тепло, и он прижился на сцене театра Оперетты. После отъезда они продолжали общаться. Переписывались, звонили, чтобы рассказать о событиях прошедших дней. Игорь неизменно расспрашивал про их театр, Саша расшаркивался в сторону Московской Оперетты. Но вскоре разговоров стало меньше, Метлицкий все время был занят или сильно уставал. Солянников, хоть и сам находился на исходе перед премьерой «Бала», старался поддерживать друга и меньше отвлекал. Накануне премьеры он написал единственное, короткое: «Приезжай на спектакль, буду рад тебя видеть». Молчание было ему ответом, и Игорь долго корил себя за навязчивость. Он не знал, что за сотни километров на север, в новой квартире на Петроградской стороне Саша вертел телефон в руках, перечитывая раз за разом сообщение. Он бы приехал. Приехал бы тысячу раз и остался. Если бы только Солянников попросил. Но у того была московская жизнь, та же Женя, которую он любил, и в этом мире Саше места не было. Он любил Игоря. Через все эти горько-счастливые годы совместной работы, дружбы, которую он поставил над всеми и вся. Он много лет обманывал себя, думая, что вырвется, сумеет смириться с тем, что никогда не будет любим, что останется кем-то после. Но теперь он понимал, что никогда не смирится. Он любил. И не мог больше слышать ставший родным голос. Ему казалось единственно правильным поступить так. Через слезы и вой. Но поступить. Оторвать от себя. Вырвать из сердца. И забыть. Забыть навсегда. Потому что жить так он больше не мог. Питерцы неоднократно ездили в столицу, участвовали в совместных концертах. Солянников радовался старым друзьям, но каждый раз незаметно грустнел, когда среди знакомых лиц не находил одного. — Как Саша? — спросил он у Леры как-то. — Совсем не пишет, не звонит. Занят, небось, новыми ролями? — Ага, — закивала Доманская. — Режиссер в «Алых парусах», еще участвует в гастрольной версии «Овода». А про «Призрака» ты знаешь. Каждая петербурженка визжит от его голоса. Нарасхват просто. — Передай ему привет от меня. Скажи, чтобы заглядывал в Москву. — Я каждый раз передаю, — пожала Лера плечами. — Но он все время занят, занят и еще раз занят. Я не знаю, — ответила она на немой вопрос друга, — что с ним творится. Видимо, кризис среднего возраста, наполеоновские планы. Пусть развлекается. Вот увидишь — потом будет звонить и извиняться. — Нет, это я эгоист, ведь он, правда, много работает, — сказал Игорь добродушно. — Купи ему от меня букет роз на очередной спектакль. Хочу, чтобы он улыбнулся. Метлицкий действительно много работал. Не покладая рук и голоса, он пел везде, где только мог просочиться. После режиссерского дебюта он почувствовал, что может поднять любой мюзикл и задумался о том, чтобы уговорить продюсеров на «Отверженных». Он был узнаваем не только в родном городе, но и в столице, где появлялся набегами, стремительно и быстро, так, словно боялся чего-то или кого-то. С Солянниковым они виделись пару раз за кулисами. Жали друг другу руки, обменивались дежурными фразами. Но прежняя нежность уже не вторгалась в их разговоры. Она исчезла, оставив место для неловкости и длинных пауз. В такие моменты Игорь только каменел и поджимал губы. Требовать у Саши каких-либо объяснений не было в его характере. И, вспомнив своих потерянных, сожранных обстоятельствами и прошлым друзей, он смирился. В конце концов, все внимание его должно было быть сосредоточено на работе и семье. А прошлое, оно на то и прошло.