auf die Knie.

      Десять часов вечера. Марко Ройс возвращался, очень уставший, с тренировки. Мужчина всегда оставался допоздна, уходил самым последним, отрабатывая некоторые упражнения, чтобы довести свою игру до совершенства.       Подойдя к дому своего друга, Марко открыл входную дверь своим ключом и прошел в прихожую. Света нигде не было, а в самом доме царила гробовая тишина, если не считать того факта, что в гостиной, в клетке, бегал маленький хомячок и колесо его трещало так, будто вот-вот развалится.       — Роберт? — прикрикнул Ройс, чтобы удостовериться в том, что друга дома нет.       Внезапно из коридора, с кухни, вываливается Левандовски в изрядно подвыпившем состоянии. Криво улыбается и смотрит на Марко едва ли не пожирающими глазами, будто готов сейчас на все, что угодно. По правде говоря, он и был готов. От Роберта всегда можно было ожидать чего угодно.       — Привет, малыш, — хихикнул поляк, как-то мерзко, по мнению Марко, при этом облизав нижнюю губу.       — Роб, ты ебанулся? — вполне себе справедливый вопрос, пришедший в голову Ройсу, парень поспешил озвучить. Немец отодвинул друга с прохода и, сняв кроссовки, потащился в гостиную. — Я же говорил, что нельзя тебе пить.       — А тебе нельзя открывать твой прекрасный ротик в этом доме, пока я не скажу, — прошипел Левандовски, подойдя к дивану, на котором так удобно расположился друг. Поляк присел на подлокотник и закинул руку на плечо Марко, поглаживая его.       Марко стало как-то по-особенному мерзко от всей этой ситуации. Он ненавидел, когда его лучший друг вот так вот нажирался. Обычно, все это заканчивалось тем, что Ройс был хорошенько оттрахан, а сам Лева на утро не помнил ничего из того, что делал. А делал он, к слову, очень даже неплохо. Только так как сам поляк этого не помнил, Марко не спешил его в это посвящать. Всем будет лучше, если тот до последнего будет оставаться в неведении.       — Слушай, отъебись, пожалуйста, — совершенно спокойно сказал немец и грубым движением скинул с себя руку друга. Повторения прошлого раза ему совершенно не хотелось.       — Не смей говорить со мной так! — возмутился Роберт, уронив Ройса на диван и сев сверху. Поляк посмотрел на парня бешеными глазами, в которых, Марко готов был поклясться, были огоньки. — Не смей, — тихо и вкрадчиво повторил Лева, приближаясь к лицу немца.       Заглянув парню в глаза, Роберт наклонился ниже и невесомо провел губами вдоль шеи Марко, вызывая у того тихий, едва слышимый, стон. Возможно, это был стон отчаяния или даже разочарования во всей этой чертовой жизни, но сейчас Левандовски было, если честно, плевать. Он хотел это слышать. Громко. Видеть, как парень изгибается под ним, слышать, как просит о большем, слышать, как умоляет не останавливаться. Но вместе с тем хотел, чтобы Марко, наконец, заткнулся и не издавал ни звука, потому что голова начинает буквально трещать от каждого лишнего звука.       — Скажешь слово, клянусь богом, я тебя ебну, — Левандовски говорил все также тихо, выцеловывая каждый сантиметр шеи Ройса. А тот и не сопротивлялся, лишь прикрыл глаза, понимая, что спорить и уж тем более пытаться помешать поляку сейчас было бесполезно. Сейчас, когда он уж точно не захочет сдаваться. Резко оторвавшись от своего мальчика, Роберт заглянул ему в глаза. Те были уже совсем черными, но от возбуждения ли? Марко сейчас не испытывал ничего, кроме отвращения к самому себе. Ну, может еще чуточку стыда. Хотел он? Безусловно. Нужно ли это было? Ни за что. — Встань и разденься. Сейчас же, — приказной тон Роберта вырвал Ройса из размышлений о смысле бытия и он поспешил подчиниться. Спорить с пьяным поляком было не то, что бесполезно, но и в какой-то степени опасно. — Я не слышу ответа, малыш, — уже чуть громче сказал Левандовски, а Марко едва слышно вздохнул.       — Да, папочка, — приняв правила игры немец буквально капитулировал и понял, что проще будет отдаться здесь и сейчас, потому что потом будет только хуже. И непонятно, почему сейчас он боялся своего обычно улыбчивого и вообще светящегося друга. Непонятно, почему так было каждый раз. Факт оставался фактом: Ройс неебически боялся, ибо, зная пристрастия Роберта ко всевозможным извращениям и также зная о его агрессии, можно было ожидать швабры в заднице, если начать сопротивляться. Поэтому, без лишних слов, Марко встал с дивана и стянул с себя футболку.       — Нет, стой. Я передумал. Папочка разденет тебя сам, — улыбнулся поляк, а Ройс резко прекратил вообще любые телодвижения. — Мне нравится, что ты такой послушный, малыш.       Левандовски, встав рядом с немцем, положил свои руки на его грудь и начал медленно, оглаживая нежную кожу, спускаться к ширинке. Расстегнув ее и спустив их вместе с боксерами до колен, Роберт нервно облизал губы и заглянул в глаза другу.       — Ты хочешь этого, Марко? — все также вкрадчиво продолжал поляк, кусая свои припухшие губы.       — Если даже скажу "нет", не думаю, что что-то будет зависеть от меня, — пробурчал Ройс. Его голос подрагивал, он знал, что так отвечать Роберту нельзя. Знал, что за такое будет наказан. Но ему до такой степени надоело все это. Терпеть эту боль, которую Роберт причинял ему каждый раз даже не своими действиями, а словами на утро. Спрашивал, мол, что было? Не помнил ничего, а Марко все больше и больше любил. Просто так, мазохист, наверное.       — Вставай на колени, маленький паршивец. За такие слова надо отвечать, — прошипел Левандовски и, надавив на плечи Ройса, заставил того привстать на колени прямо перед собой. Приспустив свои домашние штаны, поляк пару раз провел членом по губам немца. Марко, не скрывая отвращения, все же поддался провокации и заглотил член наполовину, пытаясь подавить рвотный рефлекс и подступающие к глазам слезы. Было ужасно мерзко только из-за себя. Почему он все еще здесь?...       Немец подвигал головой взад-вперед, специально стараясь немного оцарапать зубами венки Роберта. Поляк издал подавленный гортанный стон и уже сам начал двигаться навстречу Марко, периодически срываясь на такой бешеный темп, что, казалось, Ройс вот-вот начнет задыхаться. Левандовски откинул голову назад, проворчав что-то на польском. Это и стало для Марко точкой невозврата. Если кто-нибудь когда-нибудь спросил его, что же его больше всего возбуждает, он бы без колебаний ответил "Роберт, говорящий на польском". Почувствовав сильное давление на свой член, Ройс попытался протянуть к нему руку, чтобы было хоть немного полегче, но поляк так не вовремя опустил голову.       — Остановись, немедленно, — Левандовски прорычал это так, будто курил всю свою жизнь с шести лет, а голос к своим тридцати просадил уже по максимуму. — Ты не будешь трогать себя, пока я тебе это не разрешу, понял?       Марко лишь невнятно промычал, опустив голову и отведя взгляд куда-то в сторону окна, в которое пробивался едва уловимый свет луны.       — Я спрашиваю, ты понял? — Роберт рукой повернул лицо напуганного Марко к себе, но увидел в глазах то, что всегда хотел. Это желание, которое граничит со страхом. Да, то, чего он добивался.       — Да, папочка. Я тебя понял, — снова едва слышно просипел Ройс. Теперь он просто хотел разрядки. Не так важно, каким образом. Пусть на утро снова будет больно, пусть на утро друг снова ничего не вспомнит. Сейчас, только в данный момент, это было необходимо. Им двум это было необходимо.       — Поворачивайся и на локти. Папочка сейчас будет делать тебе приятно, — снова тем же вкрадчивым голосом проговорил Лева. Марко подчинился и Роберт невесомо провел рукой вдоль линии позвоночника, вызывая легкий полустон.       — Д..да, папочка, — дрожащим, едва ли не срывающимся, голосом, пропищал немец, отчего у Левандовски чуть не снесло крышу. — Но, можно просьбу?       — Что ты хочешь, малыш?       — Всего тебя.       Роберту дважды повторять не надо было никогда. Он в этом плане вообще очень талантливый и понятливый парень. Всегда был, чем очень гордился. Ну и, по правде говоря, Марко это довольно сильно заводило. С ним никогда не нужно было лишних слов.       Роб никогда не любил всех вот этих прелюдий, желая побыстрее приступить к самому процессу. Ему казалось, что еще чуть-чуть и, видя такого Марко, он закончит вообще все. Вот и сейчас, без подготовки, от чего, вероятнее всего, Ройсу будет пиздец как больно, Левандовски вошел в него почти полностью, останавливаясь на несколько мгновений, чтобы самому привыкнуть к новым ощущениям. Что до чувств Марко, поляку было плевать. Снова.       Немец громко и надрывно простонал от боли, пронизывающей каждую клеточку тела, которая медленно, с каждым толчком, перерастала в наслаждение. Роберт уже срывался местами на бешеный темп, иногда целуя шею Ройса, а боль уходила. Она сменялась миллионом эмоций, которые заполонили разум Ройса настолько, что хотелось кричать. Издавая громкие стоны, Марко понимал, что лучше не рисковать и не переходить на октаву выше. Мало ли, что там еще может разозлить друга.       Сделав еще один особо глубокий толчок, Левандовски, обессилев, рухнул на немца, подмяв его под собой. Руки того съехали, а на локтях остались яркие красные следы, равно как и на коленях.       — ich Liebe dich*, — еле слышно прошептал Марко, думая, что Роберт настолько пьян, что уснул и не слышит.       Роберт слышал все.       — Kocham cię**, — улыбнулся Левандовски, проваливаясь в сон.       И на этот раз, на утро, Роберт точно вспомнит все.