Журавль в море

Чондэ никогда не приветствовал это дурацкое увлечение его друга. В первую очередь, потому что сам ужасно моря боялся. Это было похоже на дикую манию, на помешательство, но каждый раз, когда Минсок говорил о море, его глаза сверкали будто морская пена в полуденном солнце. Он еще совсем мальчишкой бегал вдоль песчаного берега с воздушным змеем в руках и заливисто хохотал, подставляя лицо соленому морскому воздуху. Чондэ нравилось наблюдать за таким Минсоком, он частенько сидел на лавке поодаль и просто смотрел, как его друг общается с морем, сам бы он никогда не подошёл. До покалывания в самых кончиках пальцев хотелось пробежаться рядом с ним и почувствовать то же, что чувствовал его старший друг. Однако смелости младшего хватало только на то, чтобы восторженно вздыхать и смотреть на белого змея на фоне голубого неба, прикрывая козырьком-рукой черные глаза от палящего и знойного солнца. Такие солнечные и по-детски счастливые дни оставались в сердце Чондэ еще на долгие месяцы и года. Он постоянно смешно хмурил нос и улыбался, когда вспоминал такие деньги из начальной школы, но быстро тушевался под задорные подтрунивания Минсока. Помнит, как однажды у него даже сильно обгорел нос. Старший подшучивал над другом, а у того с каждым разом уши краснели все сильнее и сильнее. И не понятно: то ли от смущения, то ли от того, что уж очень у Минсока приятно звучал смех. Они каждое лето проводили у моря, здесь жили бабушка и дедушка Минсока, которые охотно принимали внука и его тихого друга. Они были вместе всегда, вплоть до института и в последний год, перед самыми экзаменами, решили в очередной раз посетить дорогое сердцу место. Что-то было волнительное в этих «последних» учебных деньках, а потом они сели на старенький автобус и непривычно молча добрались до места. Сложно было припомнить, сколько в этих автобусах было пролито звонкого смеха. Однажды они даже съездили к морю практически всем классом. Минсок тогда с гордостью заявил, что хочет быть моряком, выпятив грудь и довольно щурясь под смущенный смех одноклассниц. Чондэ сидел тогда напротив друга, поглядывая, как через искры от горящего костра красиво переливаются темные волосы на его макушке. Воспоминания, словно тот костер, приятной волной разливались по легким и желудку. У них было действительно счастливое детство и юношество. Чондэ разглядывал солнечные лучи, проходящие сквозь пальцы, он сидел на их старой лавке, уже потрёпанной жизнью, пропитанной морской солью и впитавшей в себя тысячи ночных разговоров. Но сегодня все было особенным и даже морской запах чувствовался резче, потому что не было известно, когда они снова смогут вот так посидеть. Плечом к плечу, каждый думая о своем, но будто бы понимая мысли друг друга, как только те успевали вихрем появляться в голове. Тревога молодого человека нарастала с каждой минутой, море недоброжелательно шумело, заставляя Чондэ поежиться. Кто же знал, что вечная любовь Минсока действительно заведет его в военно-морской флот. Когда Чондэ впервые услышал — поверить было сложно. Ему было обидно, что друг вот так променял его на море, такое опасное, страшное. Оно же могло навредить ему, забрать на совсем. Только об одной только мысли об этом к горлу неприятно подступала неприятная тошнота, а сердце норовило так и осесть где-то на основании языка, мешая дышать и рационально мыслить. Эта паника была необъяснимой и всеобъемлющей, прямо как умиротворение Минсока, когда он смотрел на море. Или на Чондэ. Сколько бы раз Ким хёну не рассказывал о своих опасениях, тот только улыбался и трепал его по макушке. Когда Чондэ увидел Минсока в белоснежной форме, которая безумно ему шла, — верить уже абсолютно не хотелось, а отговоры были пустой тратой времени. Они провожали его шумной толпой. Только Чондэ молчал и стоял поодаль, молча наблюдал и запоминал каждую эмоцию в лисьем прищуре темных глаз, чтоб по ночам вспоминать. Он даже не заметил, как Минсок подошёл к нему и обнял на прощание крепко. Чондэ тогда показалось, что он обнял его настолько сильно, что вот-вот бы продавил кожу с ребрами и добрался до самого сердца. Это было практически правдой, но все равное его сердце уже давно покоилось в руках Минсока, а сердце хёна покоилось в море. — Вот увидишь, время пролетит быстро. Один год и одиннадцать месяцев пролетели действительно быстро, Чондэ помнит, как от нетерпения подпрыгивал на стуле, а когда увидел друга, не смог сдержаться и подбежал прямо ко входу, заключая в его объятия. Казалось, что морской ветер навечно загулял в темных волосах Минсока. Молодой человек поведал о том, что пошел учиться на учителя, Минсок усмехнулся тогда и сказал, что эта профессия очень подходит ему, а Чондэ вдруг смутился и в его голове промелькнула мысль о том, как же возмужал и похорошел его старший друг. Хён рассказывал Чондэ множество историй о службе, обещал даже когда-нибудь взять в открытое море. Чондэ отшучивался и отнекивался, но в тайне благодарил Минсока за эти теплые слова. Ему действительно до скручивания внутренностей нужно было знать, что он нужен своему хёну. Дальше, казалось, мир вновь приобрел свои краски. Несколько счастливых лет, Чондэ успел закончить институт и устроиться учителем. Однажды он даже пригласил Минсока в класс на день открытых дверей, он тогда надел свою белоснежную форму и Чондэ не смог сдержать восторженного вздоха вместе с детьми. В тот день он рассказывал много сказок и небылиц детям, те с упоением внимали каждому его слову, а «строгий учитель» в тот день не мог стереть широченную улыбку с лица. Мир действительно приходил в норму. Однажды, когда они сидели в который раз на берегу моря, Минсок взял в руки белоснежный листок и сделал журавлика, казалось, что из такого маленького листочка невозможно было чтолибо сделать, но крошечный журавлик перекочевал из рук старшего к младшему. Минсок смотрел на темное море, а в его глазах плескался целый океан. Чондэ тогда разволновался и впервые обратился к Минсоку по имени. Ему хотелось в тот момент достучаться до старшего, но почти не слышал своих слов из-за стучащего в висках и ушах сердца. — Минсок, что-то случилось? Ты же можешь мне рассказать. Старший только рассмеялся. Все так же вдумчиво и даже будто бы слегка напряженно. У Чондэ впервые за долгие годы подступила удушливая паника к горлу, такая, которую он обычно испытывал, находясь с морем наедине. — Мне нравится, как ты произносишь мое имя, но впредь будь внимательнее. Ты же знаешь, что в последнее время в стране… Неспокойно. — Минсок перевел взгляд на Чондэ, а в его глазах продолжало плескаться это чертово море, оно пугало Кима, хотелось навсегда убрать его из глаз Минсока. — Я не могу спокойно сидеть, когда происходит такое. Хочу вас защитить, понимаешь, — Чондэ уже и не слышит ничего, кроме оглушающего прибоя, качает головой и хватает хена за края рукавов на футболке. Чертово море любви и серьезности в глазах Минсока душило не хуже настоящего. Когда он успел так повзрослеть, почему Чондэ не замечал раньше? — должен защитить. Я вызвался добровольцем в этом призыве. Чондэ словно окунули к морскому дну без возможности вдохнуть воздуха. Легкие жгло, а глаза щипало, словно в них разом высыпали килограмм соли. Крепко, как тогда, Чондэ Минсока не обнимал еще никогда. Одинокий белоснежный журавлик лежал на коленях Чондэ и когда тот опустил свой заплаканный взгляд на него, руки сами потянулись к хрупкой бумажной фигуре. — Я сделаю тысячу бумажных журавликов, чтобы ты вернулся невредимым. Это же так опасно, хён… Сколько горечи в этом простом предложении, старшего на мгновение бросило в жар и стыд, что он вот так вывалил все на друга. Минсок обхватывает своими ладонями ладони Чондэ и робко улыбается. — Конечно, с тысячным журавликом я буду дома. Вот увидишь, даже соскучиться не успеешь, а потом мы выплывем с тобой на рыбалку, я схожу к твоему классу на открытый урок, будет куда больше историй. Прощание было тяжелым. И будь проклят тот человек, что романтизировал войну. Каждый день, каждый проклятый алым закатом и кровью погибших бойцов день для Чондэ начинался с белого листка и журавлика. Он складывал их в коробку. Сначала небольшую, потом пришлось доставать коробку из-под телевизора. Ким пытался жить, хотя все вокруг видели, как тяжело ему было не думать о том, что в любую минуту может прийти извещение. Однажды оно пришло. После него Чондэ нашел в своих прядях белоснежный волос, но это оказалось письмо. От Минсока. Небольшое письмецо на пожелтевшей бумаге, в углу было красноватое пятно от крови, некоторые буквы поплыли от воды и от слез самого Чондэ, который держал письмо дрожащими руками и с безумной любовью вчитывался в каждое слово, написанное таким знакомым и родным почерком. Минсок просил не волноваться, писал о первой серьезной победе корейского морского флота, в которой он участвовал и о том, как командир похвалил его. Ким практически ощущал, с какой улыбкой Минсок писал эти строчки. Он писал о том, что война страшная вещь и о том, что вчера его сосед по комнате скончался от ран. Он просил беречь себя и говорил, что сам бережет себя, а еще очень ждет с Чондэ встречи. Младший множество раз перечитывал это письмо. Триста семьдесят семь раз, если быть точнее. Он сделал столько же и журавликов, а потом получил еще одно письмо от Минсока. Оно было еще меньше, чем прошлое, но в тысячу раз дороже, потому что Чондэ видел, что в войне у них дела плохи, но Минсок жив, может писать им письма. Хён не унывал, просил поддержать его мать, которая совсем недавно осталась одна, потому что отец Минсока умер от воспаления лёгких. Чондэ порывался написать ему письмо, хотел вернуть, в конце концов, его мать здесь совсем одна, но понимал, что Минсок вернется только с победой. Ему оставалось только ждать, надеяться, что с тысячным журавликом он увидит Минсока на пороге, обнимет и уже никогда не отпустит, в этом он убедился давно. Сколько бы месяцев не прошло, даже работа не давала Чондэ забыться. Он преподавал, дети его безумно любили, а он любил их. Они очень часто включали телевизор и смотрели новости о военных действиях, потому что того требовал директор школы. Школьники рисовали бойцов и дарили рисунки учителю, а Чондэ каждый раз, видя нарисованную белоснежную форму морского флота, едва сдерживал слезы. Время шло. Чондэ полюбил алкоголь, а алкоголь принял его в свои теплые объятия, утешая каждый раз в полубредовых снах едва уловимым силуэтом Минсока. Он звал его к себе и протягивал руки для объятий, Ким тянулся, но прикоснуться к нему не мог. Каждый раз Чондэ просыпался в холодной постели, потому что только свежий воздух помогал ему прийти в себя. Ким просыпался и делал журавлика с единственной мыслью, что хочет вновь почувствовать морской бриз в темных и слегка вьющихся волосах. Он так много хотел рассказать: как плакал, словно мальчишка, из-за страха, что больше никогда Минсока не увидит; как спорил со всеми о том, что Минсок вернется домой обязательно; как подрался с одним пьяницей, когда тот, сплюнув себе под ноги, сказал, что Минсока наверняка подъедают на дне морские черти. Каждый день Чондэ душила обида. На себя, на Минсока, на весь жестокий мир. На войну, которая несправедливо жестока к нему. Все дни были одной тягучей кашей, которая проникала в каждую клеточку тела, мешала двигаться и мыслить здраво. На семьсот девяносто третьем журавлике в дверь постучали. Чондэ как раз собирался на работу в школу и поправлял галстук, он почти успокоился и смирился, по новостям передавали, что война почти закончилась, ему только оставалось ждать Минсока. В открытую дверь вошли двое в форме, на их лицах не было абсолютно никаких эмоций, они молча вручили конверт Чондэ и покинули квартиру. Желудок молодого человека неприятно сжался. В письме не было имени, лишь табельный номер Минсока, который Чондэ знал наизусть и сведения о его команде, корабле и дате, когда Ким Минсок покинул этот мир, с честью защищая свою родину. Верить не хотелось, но война решила не давать шанса. Его тело не нашли. Да и не пытались, даже после окончания военных действий, хотя и Чондэ, и мать Минсока пытались, обращались сотни раз к командиру корабля, на котором был Минсок. Чондэ помнит, с какой горечью мама Минсока кричала тогда: — Как же мы будем хоронить пустой гроб! Ким долго смотрел на белых журавликов. Возможно, если бы он сделал их быстрее, то Минсок бы выжил? Может, это Чондэ виноват в его смерти, отпустил его на войну, да чего он вообще ожидал. Дышать становилось сложнее, горячие слезы обжигали щеки, капали на белую рубашку и обветренные руки. Все это время он провел у моря, кричал, звал Минсока, Чондэ даже почти не боялся этого черного дикого зверя, потому что отчаяние было сильнее страха. В последние дни он был в бреду, его даже хотели не пускать на похороны, но Чондэ бы не выжил, если бы не пришел в последний раз. Не простил себя никогда за эту слабость. Безумный взгляд бегает по комнате, по фото, что хранили теплые последние воспоминания об их днях, проведенных вместе. Одна из последних фотографий была сделана в детской Минсока, которая находилась в доме его бабушки и дедушки. Он почти не менял комнату, поэтому синие стены были изрисованы кораблями, кракенами и китами. В последний день перед отбытием они сидели там и Чондэ позволил себе то, чего бы никогда не решился сделать в обычных обстоятельствах. Они находились в свете одного ночника, который отбрасывал на стены фигуры различных созвездий. Минсок тогда подметил, что уши у Чондэ горели алым прямо как в детстве, но сам молодой человек был непривычно тих, потому и сам Минсок быстро успокоился. Они сидели так в тишине очень долго. Чондэ разглядывал каждую чёрточку, каждую морщинку от частого смеха на лице хёна, старался запомнить и никак не мог насытиться. Ему не хотелось думать о плохом, но он будто бы чувствовал эту острую необходимость до зуда под кожей. В конце концов, он развернулся к старшему и приблизился к лицу. — Ты чего? Минсок хотел отпрянуть, но Чондэ резво схватил его за локоть и едва улыбнулся. Слезы душили и не давали сказать хоть слово. От Минсока пахло морем, тем самым, которое так Чондэ пугало, но сейчас почему-то этот запах казался дороже всего на этом свете. Сердце превращается в один сжавшийся комок обиды и оседает в горле, заставляя молодого человека порывисто выдохнуть. Чондэ прикрывает глаза, ему хочется на мгновение остановить время, чтобы насладиться, но он только наклоняется и прислоняется сухими губами к горячему лбу друга. Вот так просто, чтобы хоть как-то показать свою тоску и то, что Чондэ разрывает на сотни кусочков. Кожа под губами такая теплая, чуть солоноватая и до невозможности необходимая потерянному Ким Чондэ. Минсок замирает и кажется даже не дышит, а младший и не думает отстраняться, обнимает Хёна и шепчет едва различимо: «Я буду ждать» Минсок треплет макушку, не отвечает, и Чондэ безумно благодарен ему за это, потому что, скажи он хотя бы одно слово, младший окунулся бы в сыпучие пески истерики и отчаяния. Всего двести семь не хватило, подумаешь, малость. Воспоминания хочется выкинуть из головы. Ким нащупал в кармане прохладный металл зажигалки, а взгляд метнулся к большой коробке в углу. Чертовы воспоминания роем мух под кожей разрывали сосуды, заполняя всего Чондэ черной, жгучей и липкой злостью. Смысла в этой куче бумаги не было, рука с зажигалкой сама остановилась в сантиметре от коробки с журавлями. Они будто бы стали главным злом в его жизни, заполнили лёгкие, не давали дышать, облепили всего. Ким с криком поднимается с кровати и хватает коробку. Хоронить пустой гроб они не будут. В день похорон не было дождя, солнца не было тоже. Небо было серым, море тоже было серым, весь мир вокруг был смешением черного и белого. Чондэ не проронил ни слова, он стоял с коробкой у ног и смотрел на пустой гроб, заваленный цветами, такими бесполезными и раздражающими. Он слышал стоны и плач людей, смотрел на мать Минсока, которая за несколько лет потеряла мужа и сына, смотрел на ужасно постаревших бабушку и дедушку его друга и винил себя в его смерти. Он показал ему непростительно много своих чувств, но они не смогли остановить его горящее сердце. Чондэ едва дышал и с трудом смог сдвинуть себя, поднял коробку и высыпал прямо в гроб семьсот девяносто три белых журавлика под удивлённые возгласы окружающих. Мама Минсока не сказала ничего тогда, поняла все по пустому взгляду молодого человека. Он словно опускал этот груз с плеч. Смотрел на эти белые фигурки в гробу, будто бы сам Минсок лежит в своей белоснежной амуниции, такой же смертельно бледный, с длинными ресницами, что отбрасывали тень на белоснежные щеки. Чондэ жмурится, потому что видит в своих бредовых фантазиях, как эти самые ресницы чуть подрагивают. Но Минсок полностью отдан морю. Что чувствовал Чондэ в тот момент? Будто его топили вместе с этими журавликами в морской воде. Он ощущал пустоту в себе и видел перед глазами эти преломлённые лучи, которые светят сквозь толщу воды. Эти журавли кружат вокруг, создают пузырьки кислорода или, возможно, это воздух выходит из его горящих лёгких. Интересно Минсок был ещё жив, когда упал в воду? Журавли заполнили гроб полностью, его так и закопали с ними. Самый первый журавлик, сделанный Минсоком, лежал на свежей могиле. Ким постоял так еще немного, будто бы не веря, что на плите действительно имя его дорого друга. Он переводил взгляд с могилы на морскую гладь, которая мирно колыхалась под натиском ветра. Море было спокойно, потому что наконец получило то, чего, вероятно, так желала. Отняло это у Чондэ. Вскоре боль от войны утихнет, люди начнут жить дальше, мир будет стремиться к добру и вечному счастью. Дети и дети этих детей будут с почестями вспоминать подвиги солдат. Возлагать цветы к мемориалам, благодаря за мирное небо над головой. А Чондэ не боялся больше огромного моря, ведь там его ждал Минсок.