Мелодия верности
20 октября 2019 г. в 14:13
Кружевная юбка, белый изящный чепец, маленькая тряпочка для пыли в руках и зелёные глаза, блестящие и оживлённые. Тихие шаги всё равно гулко отдаются в стенах длинного коридора дома Священной Римской Империи, увешанного тысячами чудесных полотен, и Венгрия старается идти ещё осторожнее. Чтобы не нарушить магию тишины, сквозь которую пробиваются издалека легко и еле уловимо волшебные и непостижимые звуки музыки. Его музыки. Прекраснее которой она не слышала ничего. Они зарождаются где-то в самом центре души, вспыхивают и загораются, а затем начинают заполнять всё сознание, оставляя позади секундные растерянность и непонимание. Они возносят к небесам, но могут и обрушить в бездну, и всё это заслуга рук, которым нет цены. Рук, за которыми притихшая Елизавета готова наблюдать часами, как можно наблюдать за мерно горящим свечным огоньком в глубокой ночи.
Чем дальше по коридору, тем громче музыка. Нежная, как аромат весеннего вечера, и глубокая, как синева погружающихся в сон небес. Нота за нотой она проходит сквозь замирающее сердце, заставляя отсчитывать такты робкими и смущёнными толчками. Ей невозможно сопротивляться, если душа твоя совсем не очерствела, и она манит и зовёт к себе, как и призрачный свет пробивающийся сквозь узкую щель приоткрытой двери. Строгие лица с портретов с упреком смотрят вслед, но Венгрию они не остановят, ведь за той заветной дверью она увидит его.
Статная фигура, мягкие черты задумчивого лица, тёмная прядь, вечно вздёрнутая вверх, и небывалая плавность движений. Очки сползли на кончик носа, но светлая мелодия захватила в плен до самых подушечек пальцев, которые крадутся по чёрно-белой клавиатуре, как аккуратные лапки кошки, прощупывая каждый звук. Венгрия готова слушать и наблюдать бесконечно, а Австрия, погружённый в свой собственный сладкий мир вальсов и менуэтов, и не заметит, что кто-то преклоняющийся перед его игрой, притаился за спиной с ласковой улыбкой на румяном личике. Он так близок, но так далёк. Так непохож на неё, но так дорог. И враждебное прошлое не имеет значения, когда в настоящем он может одним ноктюрном заставить плакать и смеяться воинственное, но, на самом деле, такое мягкое и чувствительное женское сердце.
Хедервари знает наверняка: Родерих не идеален. Он скуповат и необщителен, его жизнь без музыки ничего не значит, он слаб. Хотя, последнее отчаянной девушке не кажется таким уж недостатком. Если надо, она будет рядом и заступится, разрушив мифы о непривлекательности сильных женщин. Его скромность и беззащитность лишь ещё сильнее притягивают к себе, вызывая умиление. Умиление и желание обнять и не давать в обиду. Но это чувство ничего ровным счётом не значит в сравнении с тем, что зарождает в душе неторопливая прочувствованная трель, извлекаемая умелыми и такими красивыми, как у многих профессиональных музыкантов, руками Австрии из старинного чёрного рояля, с которым он почти не расстается в свободное время.
Его брови приподнимаются слегка удивлённо, а губы трогает счастливая улыбка умиротворения. Глаза закрыты плотно, а длинные тёмные ресницы подрагивают взволнованно на сильных аккордах, словно трепещущие на ветру крылья летящего стрижа. Стремительно и плавно, надрывно и нежно, печально и восторженно. Всё, что теплится внутри, он способен сказать без слов, окутанный светом бьющего сквозь распахнутые шторы закатного солнца. Пунцовые, лиловые, персиковые отблески в волосах и на ажурных складках сверкающе-белого галстука-жабо. И тень вечера на тёмно-синих рукавах идеально сидящего камзола.
Такт за тактом, он чувствует музыку всем телом, и когда пальцы, скользя порывисто по ожившей клавиатуре, касаются чьей-то неуверенной и мягкой как шёлк руки, его будто выдёргивают неожиданно из чудесного мира грез. Недоумевающий и несколько потерянный взгляд глубоких как космос глаз вопросительно и строго поднимается на нарушительницу гармонии и спокойствия. Венгрия скромно и таинственно улыбается в ответ. Хрупкая ладонь лишь на миг отрывает руку Эдельштейна от любимого инструмента, и в следующее мгновение он обнаруживает Елизавету сидящей на собственных коленях. Его пальцы как и прежде лежат на белом ряде клавиш, готовые продолжить игру.
Непонимание сменяется частым биением сердца, когда нежные ладони девушки касаются покрывшихся лёгким румянцем щёк, а лукавые глаза растворяются в потерянном взгляде австрийца. Она продолжает улыбаться и, опустив длинные ресницы, нагибается ещё ближе. Тёплое дыхание летним ветерком овевает кожу, и она невесомо целует его родинку на подбородке, а затем тут же накрывает его разомкнувшиеся в удивленном порыве что-то сказать губы своими.
Сладко. Так сладко, что кажется, будто чувствуешь нежный вкус заварного крема с тех чудесных пирожных, которые Родерих превосходно умеет готовить. Елизавета становится более уверенной, понимая, что её не отталкивают. Зелёные глаза медленно закрываются, отдаваясь в плен тихой буре эмоций, а поражённые фиалковые продолжают наблюдать за девушкой из-под прикрытых век. Он и не отталкивает, и не притягивает ближе. Его руки по-прежнему мягко нащупывают клавиатуру, и в какой-то момент, когда лёгкий как пушинка поцелуй плавно становится глубже, изящные пальцы задевают нить прерванной мелодии, осторожно и пока довольно нерешительно возобновляя игру. Австрия помнит и чувствует нахождение каждой клавиши, узнает с первого звука правильность извлекаемых из инструмента нот. Ему не обязательно смотреть, ему достаточно ощущать трепет сердца, бьющегося счастливо навстречу ласковой женской ладони, положенной спокойно и твёрдо ему на грудь. Сегодня, теперь он знает наверняка, он сумеет вложить совершенно новые оттенки в свою виртуозную игру.
Фортепиано оживает вновь. Мелодия становится громче, но она столь же аккуратна и нетороплива. Наполнена сверкающим золотой короной в густых волосах Венгрии светом и очарованием почти невесомых, но столь прочувствованных прикосновений. В тёмные короткие пряди вплетаются настойчивые, нежные пальцы, запрокидывая голову пианиста чуть назад, чтобы было удобнее насладится всей желанностью его ответа. И он отвечает. Отвечает с присущей ему умеренностью и продуманностью, отвечает не только губами, но и мелодией, в которой он шепчет о том, что теплится в самой душе. Отвечает ловкими переливами аккордов и слаженностью левой и правой рук, безошибочно улавливающих нужные темп и ритм.
Ярко-зелёные глаза приоткрываются на миг. Венгрия знает: он никогда не играл так хорошо. И никогда не сыграет лучше. Всего мгновение жизни. Мы ловим его, едва успевая насладиться до замирающего дыхания, а затем оно тухнет, как свечной огонёк в бледности седой зари. Эта вспышка счастья и зовется вдохновением. Приди она от красоты вечернего солнца, сочащегося сквозь пальцы водой, или от непринуждённости летнего ветерка, она не будет такой яркой. Лишь короткий отблеск скрытого чувства близости в таинственной черноте зрачков способен вырвать из глубин сознания то, что зовётся истинным гением. Гением любви.
Когда-нибудь всё это исчезнет, как красивый мираж, оставшись в памяти отзвуками музыки и привкусом сладкого касания чутких губ. Когда-нибудь свет за окном станет лунным, а старинный рояль затихнет, простучав коротко закрытой лаковой крышкой, и пёстрые оборки длинной юбки мелькнут в проёме приоткрытой двери. Когда-нибудь, быть может, зелёные живые глаза лукаво улыбнуться не ему, пропав в пелене далёких пожаров и блеске начищенной стали. Когда-нибудь, но не сейчас. Сейчас длится вечность, и только последний аккорд растворяется в дыхании золотистого воздуха, две крепких руки обвивают тонкую и такую хрупкую, на первый взгляд, талию, не желая отпускать верную музу, прильнувшую с тихим смехом к высоко вздымающейся груди.
Они просидят так ещё, наверное, очень долго. Потухая вместе с закатом, погружаясь в загадочный мир теней. И так и не осознав до конца того, что произошло. Она уйдёт так же тихо и незаметно, как пришла, оставив в его раскрытой ладони два бледно-жёлтых цветка, что прежде были вплетены в её волосы. А он больше так и не решится сегодня дотронуться до инструмента и всколыхнуть послушные крохотным проворным молоточкам струны. Потому что волшебство вдохновения не терпит суеты и чрезмерности. Оно погаснет, но однажды вернётся опять. Возможно, в рассвете нового дня...