Left-handed

      Десять минут одиннадцатого. На часах снова было десять минут одиннадцатого. Когда он выбрался из холодильника и (дополз) добрался до кровати, он зачем-то взглянул на часы. Маленькая и большая стрелка стояли, как буква V — только кривоватая, с неровными палочками. И вот сейчас, открыв глаза, он опять посмотрел на часы — и снова увидел там эту неровную V. Как если бы ее вывели левой рукой.       Не надо искать в этом смысл, Артур, подумал он голосом врача. Ты просто забыл подвести часы.       В квартире было так тихо. Так странно. Молчал телевизор: Артур выключил его в тот вечер, когда маму увезли на скорой. Сначала он хотел оставить его включенным, чтобы мама вернулась и застала все, как раньше, но потом он представил, как телевизор будет работать перед пустым диваном — как все эти дикторы, которых мама знала лучше, чем собственных соседей       (лучше, чем его самого)       будут обращаться к тому месту, где она раньше лежала и где сейчас нет ничего, только свернутый плед. Пустой диван его пугал. Как ни странно, мамина постель — тоже пустая, — была гораздо спокойнее. Он засыпал на ней, обхватив подушку. Иногда плакал.       Сейчас, после нескольких часов в холодильнике, ему было странно подумать, что он вообще умел плакать.       Из гостиной не доносилось никаких звуков: ни поскрипывания дивана, ни посапывания, ни храпа (мама часто засыпала, откинув назад голову, и, хотя она отказывалась в это верить, в такой позе она всегда начинала храпеть). Ему вдруг страшно захотелось, чтобы она его позвала. Чтобы хоть кто-нибудь его позвал.       — Хэппи? — пробормотал он хрипло. Облизнул губы. — Хэ…       А что, если я проспал не пару часов, а полмесяца? Или полгода? И про меня все забыли, а мама умерла в больнице? Черт, вот это уже очень похоже на правду. Он вдруг ясно представил: огромный дом, в нем маленькая квартира, в квартире спит крошечный человек, и над домом опускается ночь, снова встает солнце, люди мельтешат по лестницам вверх-вниз, а человек за дверью лежит неподвижно, совсем неподвижно, и сам не знает, мертв уже или нет.       — Артур! — сказал он резко. Это получилось почти как если бы его окликнул кто-то другой. Он даже немного вздрогнул. Да, он разыгрывал неожиданность и знал, что разыгрывает… но честно, это все равно было немного неожиданно. И вздрогнул он хорошо. Он растянул губы в яростной улыбке — так, что у него дернулся нос. Нет, человек пока не умер. И сейчас человек сходит отлить.       По дороге из туалета он захватил пачку сигарет и, снова растянувшись на кровати, щелкнул зажигалкой. Сделал первую затяжку. Маме не нравилось, когда он курил в постели. «Когда-нибудь ты уснешь с сигаретой во рту, Хэппи, и спалишь весь дом». Ха-ха, не усну, мам! У меня бессонница уже несколько недель.       — А вот после холодильника ты отрубился, Артур, — сказал он более высоким голосом. Конец фразы сорвался: он закашлялся. Попробовал говорить чуть ниже: — Расскажи про это людям, которые продают холодильники, Артур. Про такое в рекламе не говорят.       Это была неплохая шутка, но только он про это подумал, как все его внутренности словно сжало в комок. Мюррей. Неплохая шутка, Артур. Да, спасибо, Мюррей.       — Артур, — пробормотал он своим обычным голосом. — Хэй, Артур. Ар…       Он оборвался на полуслове и закрыл глаза. Обхватил себя руками за плечи. Быстро сунул сигарету в рот, затянулся, обхватил себя еще плотнее. Колени запрыгали. Еще одна затяжка. Той рукой, в которой была зажата сигарета, он вдруг погладил себя по щеке. Он знал, он, черт побери, знал, что это был он сам, но от этой неожиданной нежности у него все равно перехватило дыхание.       Он вдруг обнаружил, что запустил левую руку в трусы. Он давно этого не делал — в Аркхэме это считалось дурной привычкой, а от дурных привычек там отучали быстро. Аркхэм. Его мать лежала в Аркхэме? Да или нет? Отучили ли ее… отучили ли ее там совать руку в трусы? Наверное, да, он же никогда не видел, чтобы она так делала.       И тут накатил смех. Зажмурившись, со слезами, текущими из-под век, он запрокинул голову назад — так, что ударился затылком о стену. Вокруг сомкнулась кромешная, прекрасная темнота, и он снова был в холодильнике, прижимая колени к груди и задыхаясь от холода. Зря ты оттуда вылез, Артур. Большая ошибка. Там было так холодно, так темно — самое место для такого, как ты.       Он поднял правую руку перед собой и попытался ее распрямить, но не смог. Она словно уперлась в дверцу изнутри.       Но левая рука продолжала двигаться. Прошлась по паху, ощупала мошонку, скользнула по члену вниз. Вернулась вверх. Пошевелила пальцами волосы. Прикоснулась к… Она была очень настойчивым и любопытным существом, его левая рука, — снова и снова повторяла одну и ту же фразу. И то, что в трусах, начинало ей отвечать.       Издалека доносился запах табачного дыма.       Если я сейчас разожму пальцы… пальцы правой руки… сигарета упадет на простыню. Может быть, погаснет. А может быть, и нет. Я могу стать первым человеком в Готэме, который сгорит в холодильнике и в постели одновременно.       Левая рука вела разговор. О да, ей отвечали.       …       разожми       … … !       ты хочешь умереть артур скажи честно честно скажи честно ты ведь хочешь умереть       …! . !!!!!!..       !!!!!!       !..       …………………….       …       Холодильник исчез. Тяжело дыша, он приоткрыл глаза; ткань его трусов чуть приподнялась, но не более того; разговор закончился, и левая рука была просто левой рукой. Он шевельнул пальцами, зная, что не вызовет никакого ответа. Посмотрел на правую руку. Сигарета… сигарета тоже стала просто сигаретой. И почти догорела. Машинально он поднес то, что осталось, к губам и набрал полный рот дыма.       Что-то скрипнуло. Артур поднял глаза на часы и увидел, как минутная стрелка — медленно, с огромным усилием, словно преодолевая вес в тысячу земных тяготений — сместилась на деление влево.       В этот момент зазвонил телефон.