Сквозь время.

После возвращения в Тампль с маленьким Кантором на руках, Анжелика некоторое время прожила спокойно. У нее оставалось еще немного денег, и, надеясь на скорый приезд Раймона, она заставляла себя не поддаваться отчаянию. Спустя несколько дней в дверь дома мамаши Кордо постучали. Когда тяжелые шаги раздались на лестнице, а после остановились около дверей Анжелики, всё внутри неё сжалось от страха. Послышался тихий стук. — Анжелика, это Раймон… Она открыла. Брат стоял, закутавшись в темный дорожный плащ, как и во время их последней встречи. За его спиной сестра увидела темный мужской силуэт. Молодой иезуит вошел, и женщина, наконец, разглядела его спутника. Им оказался Молин. — Мадам… Анжелика! — он с жалостью оглядел ее с головы до ног. — Признаться, я никогда не подумал бы, что мы встретимся при таких обстоятельствах. Она лишь грустно улыбнулась в ответ, глядя на старика управляющего. — Вам нужно уехать, и как можно скорее, — незамедлительно перешел он к делу. — Но я хочу пока остаться здесь, с детьми, — Анжелика решительно сжала губы. — Сестра, — вступил в разговор Раймон, — я говорил с бальи* Тампля, и он дал мне понять, что ему известно, кто ты такая, и твое пребывание в этих стенах нежелательно. После этого мужчины поведали Анжелике вот что: за ней ведется охота. Как только она переступит порог Тампля, её тут же арестуют. Приказ уже подписан. Нужно уезжать как можно незаметнее и быстрее. У всех городских ворот расставлены шпионы. — Я не поеду, Раймон, нет. Я хочу отомстить всем, по чьей вине… — голос Анжелики поначалу звучал уверенно, но после как будто оборвался на самой высокой ноте. — Надеюсь, господин Молин сможет тебя убедить, — с этими словами иезуит вышел. Женщина вопросительно посмотрела на гугенота. — Мадам, признаюсь, я надеялся, что этот разговор никогда не состоится, но… — он молчал, подбирая слова. — Несколько лет назад, когда ваш муж возвращался в Тулузу из Парижа, он заехал в Плесси. Заехал ненадолго, всего на пару часов. И у нас с ним состоялся очень странный разговор: он просил позаботится о вас, если ним что-то случится. Я недоумевал, что может произойти, — он был таким могущественным, сильным… Но я дал господину де Пейраку слово помогать вам во всем. А еще тогда он попросил передать вам вот это. С этими словами Молин достал из-за пазухи смятый конверт. — Когда дочитаете, соберите вещи и детей. Я и ваш брат будем ждать вас внизу. Пожилой эконом вышел. Анжелика стояла посреди комнаты, ошеломленная. Письмо от Жоффрея! Дрожащими руками она достала листок и узнала почерк мужа. Анжелика! Моя прекрасная, незабываемая… Моя маленькая дикарка из лесов Пуату. Я пишу это письмо, находясь в Париже. После того злосчастного эпизода в беседке я решил уехать, чтобы дать нам время остыть и подумать. Я надеюсь, что вы никогда не прочитаете этих строк, но если волею жестокой судьбы так случится, то это будет уже после того, как мы по-настоящему станем мужем и женой друг для друга. Никого я не любил так, как вас, никого так не желал… Мог ли я знать, что зеленоглазая фея станет той женщиной, которая заполнит собой мое сердце и мой разум? Ни о чем я не мечтаю так, как о вашей взаимности, о благосклонном взгляде, обращенном ко мне… Сейчас, вдали от вас, моя душа, я могу только надеяться, что придет день, когда вы скажете «да» всем моим мечтам и мыслям, что вы станете не просто женой, а всей моей жизнью. Но подумал я и том, жизнь не так проста, как жаждем мы, обычные смертные. И в этом мире завистников и глупцов больше всего я боюсь потерять не свое богатство и власть, а вас, мою прекрасную богиню. И сейчас, по велению сердца, я пишу вам сквозь расстояние и время. Если станется так, что злые люди разлучат нас, то, клянусь честью, я найду вас, где бы ни оказался. Преодолею океаны и пустыни, разрушу стены и решетки, сквозь огонь и воду пройду, из царства Аида найду дорогу, подобно Орфею, только бы снова увидеть вас. Если скажут, что я умер, не верьте ни единому слову. Если увидите, то не верьте своим глазам. Я буду жить ради вашей улыбки, ради тепла ваших рук. Мы снова будем вместе, Анжелика, что бы ни случилось. Не верьте, что жизнь одна, жизней много. Жоффрей. Париж. 1657 год. *** Карета с гербом дю Плесси въехала во двор белоснежного замка. Сначала вышел Молин и подал Анжелике руку. Она, поежившись от февральского холода, крепко прижала к себе маленького Кантора. После того, как всего пять дней назад бывшая графиня прочла письмо покойного мужа, она прорыдала до тех пор, пока обеспокоенные Раймон и Молин не поднялись в комнату. Они помогли собрать ей вещи и детей. Вместе вышли на улицу. Уже стемнело. У одного из соседних домов их ожидала скромная крытая повозка. Раймон усадил в нее Анжелику. — Тебя доставят в монастырь кармелиток. Проведешь там ночь, а завтра тебя с детьми вывезут из Парижа. Во всем слушайся матушку Анну, она поможет. Все вышло, как сказал Раймон. Вечером в монастыре женщине и её малышам дали постель для ночлега, миску супа, хлеб, сыр и молоко, после чего уложили спать в маленькой, неуютной келье. Наутро монашка, опекавшая Анжелику, выдала ей одежду послушницы и хотела забрать детей. В ответ на протест она спокойно объяснила: — Сейчас мы будто бы повезем сирот в деревню, к кормилице. Повозку не станут осматривать. На постоялом дворе близ Нантера вас встретят. Не бойтесь за детей. Уже через полчаса Анжелика сидела рядом с дородной матушкой Анной, на руках у которой лежал туго спеленутый Кантор. Флоримону же было строго-настрого наказано молчать, и он, переодетый в суконную монастырскую рубашку, незаметно устроился в углу повозки. Городские ворота проскочили быстро. Потом долго ехали по предместьям. Анжелику разморило, и она крепко уснула, несмотря на волнение. Когда женщина проснулась, было тихо и темно. Повозка стояла. — Мамочка! — в темноте послышался голос Флоримона. — Мама, ты где? — Я здесь, сыночек. — Та женщина дала мне маленького братика и велела ждать. Мне страшно. Глаза привыкли к темноте, и Анжелика взяла на руки Кантора. Когда она и Флоримон выбрались из повозки, то увидели, что оказались на заднем дворе трактира или гостиницы. Пахло кислой капустой и подпорченной рыбой. Над дверью висел масляный фонарь. Анжелика вздрогнула от неожиданности, когда услышала шаги за спиной, но тут же успокоилась, увидев Молина и матушку Анну. Ночь они провели на постоялом дворе. Молин приготовил для Анжелики темно-коричневое шерстяное платье, одно из тех, что носят зажиточные гугенотки: суконный чепец и накидку из камлота, а также теплый костюмчик и башмаки для Флоримона. Ужин и завтрак оказались вполне сносными. После они продолжили путь в карете, принадлежавшей господам дю Плесси. Когда путники останавливались где-нибудь на ночлег, бывшая графиня покорно играла роль молодой вдовы-гугенотки, которая после смерти мужа возвращается в отчий дом. Четыре дня в дороге прошли без происшествий. И вот, наконец, Анжелика добралась до замка Плесси, в одной из башен которого лежала причина всех бед и невзгод, обрушившихся на её семью. И пусть женщина не знала, что делать дальше и как жить, она не боялась. «Не верьте, что жизнь одна, жизней много», — сказала сама себе Анжелика сама и улыбнулась. *** — Господи, ну что ты так копаешься! — Мари-Аньес буквально пританцовывала от нетерпения. Анжелика вспомнила, как почти восемь лет назад эта девчушка точно так же, как сейчас, звонким голоском кричала ей в ухо: «Анжелика, да пойдем же! Анжелика, пойдем наверх, в твою комнату, посмотрим, какие там чудесные вещи, которые прислал твой жених!». Теперь она превратилась в прехорошенькую девушку, сводящую с ума всех соседских парней, и барон де Сансе, озабоченный столь сомнительной популярностью своей младшей дочери, решил отправить ее в Париж, чтобы там она нашла себе мужа или получила должность при дворе. — Она доставляет мне проблем больше, чем вы, дитя мое, в ее возрасте, — ворчал он, с некоторым оттенком жалости глядя на Анжелику. Барон не узнавал ее. Всегда такая жизнерадостная, теперь она ходила только в черном, нося уже несколько лет траур по своему мужу-колдуну. Ее не интересовали ни ухаживания мужчин, ни дружба женщин. Все свободное время она проводила с Молином, управляющим Плесси, да еще, быть может, со своими детьми. Верткий, непоседливый Флоримон и спокойный, рассудительный Кантор — они были как бы олицетворением знойного Юга и загадочного Севера, которые в лице их родителей объединила на краткий срок непредсказуемая судьба. Когда Анжелика пекла им блины на просторной кухне Монтелу или играла с ними в прятки в заросшем после смерти госпожи де Сансе саду, барон снова видел прежнюю Анжелику и надеялся, что со временем ее сердце перестанет страдать. Но краткий миг веселья заканчивался, и она снова погружалась в мир своих мыслей, где, возможно, все еще жила в Тулузе и была счастлива со своим непонятным мужем… — Нет, так не может больше продолжаться! — однажды взорвался он. — Вы, дочь моя, заживо хороните себя! Вам нужно снова начать жить, снова начать любить… Анжелика вздрогнула. — Вы не понимаете, о чем говорите, отец, — тихо произнесла она. — Я все еще люблю… И только эта любовь держит меня в этом мире. «Эта любовь отправит тебя на тот свет!», — чуть не выкрикнул барон де Сансе, но сдержался. Дернул же его черт выдать Анжелику за этого графа де Пейрака! Правду люди говорили, что он знается с Дьяволом, вон как он заморочил голову его бедной девочке… Но ничего, он сможет ее растормошить, он придумает, как. *** Когда все вещи были собраны, а дети усажены в карету, которую неожиданно для всех купила Анжелика, коротко отвечая на вопросы, что это из того небольшого наследства, которое осталось ей после мужа, Арман де Сансе поочередно обнял дочерей. — Никогда не думал, что скажу это, но я полагаюсь на вас, Анжелика, присматривайте за Мари-Аньес, — старый барон неловко поцеловал ее в лоб. — Вы теперь стали вылитая Ортанс, такая же, — он мучительно подбирал слово, — благоразумная. — Думаю, что мне все же еще далеко до ее поистине безграничного милосердия и беззаветной сестринской любви, — саркастически улыбнулась Анжелика, вспомнив, как сестра выгоняла ее из своего дома. Лицемерная ханжа! — Мари-Аньес, — отец напустил на себя строгий вид. — Помните, чему вас учили в монастыре. Послушание и скромность всегда в цене, даже в наш век распущенных нравов. — Да, батюшка, — хитрюга скромно потупила глазки и присела в реверансе. Анжелика едва сдержала улыбку. Вот плутовка! Нелегко будет держать ее в рамках благоразумия. Да и стоит ли? Она и сама была такой же когда-то… В прошлой жизни… — Едем же, — Анжелика решительно распахнула дверцу кареты, в окне которой маячили две восторженные мордочки ее сыновей, предвкушающих веселое путешествие, и поманила к себе Мари-Аньес. *** Постоялый двор «Серебряная башня» приветливо открыл свои двери для двух утомленных путешественниц. Над входом висел герб, служивший заведению вывеской, — щит с серебряной башней на красном фоне и второй щит — с черной тарелкой с крышкой в окружении трех корон из зеленого плюща на серебряном фоне. Говорили, что этот герб даровал владельцу, мэтру Рурто, сам Генрих IV, который любил лакомиться здесь паштетом из цапли. — О, как здесь красиво! — восхищенно озиралась по сторонам Мари-Аньес. — Ничего особенного, обычная гостиница, — пожала плечами Анжелика. — Возможно, чуть лучше остальных в Париже, но, право, не стоящая таких восторгов. Мэтр, — негромко позвала она хозяина, стоящего от них в двух шагах. — Нам нужны две комнаты — для нас с сестрой и для двух маленьких сеньоров и их няни. — Госпожа, — почтительно поклонился трактирщик, наметанным глазом оценив и манеру держаться этой красивой женщины, и привычку отдавать приказы в ее голосе, и стоимость тканей, из которых была пошита ее одежда. «Несомненно, знатная дама», — решил он про себя. Графиня, маркиза? — Мадам д’Аржантьер, — небрежно представилась она. — Моя сестра, мадемуазель де Сансе. Так как, вы проводите нас? — в голосе молодой женщины послышалось нетерпение. — Следуйте за мной, госпожа, — снова изогнулся в поклоне хозяин постоялого двора. — Ух, как ты с ним! — воскликнула Мари-Аньес, плюхаясь на кровать. — Тебе тоже не мешало бы быть посдержанней, — отозвалась Анжелика, снимая плащ и перчатки. — Если не хочешь выглядеть провинциалкой. Сестра сморщила нос. — Ты стала такая скучная, Анжелика, — когда та отвернулась, она показала ей язык. — Не все же здесь такие чопорные святоши, как наша дорогая Ортанс, — Мари-Аньес прыснула. — Конечно нет, — спокойно проговорила Анжелика, — но все превосходно умеют притворяться. В комнату заглянула молодая няня мальчишек — простая деревенская девушка из Монтелу, недалекая, но очень услужливая. — Да, Розина? — Молодой господин спрашивает, когда вы собираетесь ехать в коллеж? — Ему так не терпится начать учиться? — улыбнулась Анжелика. Снова, как и всегда, боль полоснула по сердцу при мысли о Жоффрее. Мальчик так похож на него… — Скорее проказничать, — проворчала служанка. — Там наверняка будет целая орава таких же сорванцов, как он. — Не раньше, чем мы достойно его приоденем. И пообедаем, — с трудом отмахнулась от воспоминаний Анжелика, взглянув на несчастное лицо сестры, которая очень достоверно изображала муки голодной смерти, раскинувшись на узкой кровати. *** — Господин Молин, я знаю, какие дела вы вели с моим мужем, и я хотела бы, если это возможно, продолжить торговлю с Испанией, — Анжелика сидела очень прямо на самом краешке стула в кабинете управляющего Плесси, облаченная в свои вдовьи одеяния, которые только подчеркивали ее молодость и какую-то нездешнюю красоту, как будто страдания придали ее образу сходство с мадоннами Кватроченто. — Слава Богу, Аржантьер не был конфискован, значит, мы сможем восстановить там работы. — После столь громкого процесса над вашим мужем? — Молин покачал головой. — Это очень рискованно. Надо подождать пару лет… — У меня нет нескольких лет! — Анжелика вскочила со стула, едва не опрокинув его, и стала нервно мерить шагами комнату. — Я уже почти полгода здесь, и если сейчас не займусь хоть каким-нибудь делом, то сойду с ума. Вы этого хотите? — она круто обернулась и в упор посмотрела на Молина. — Да, вышивание явно не ваш удел, — пробормотал эконом. — Но, боюсь, что дело графа де Пейрака умерло… — Не смейте произносить это слово! — резко прервала его Анжелика. Ее щеки лихорадочно заалели. — Мы снова выпишем рабочих из Саксонии, — стараясь совладать с собой, спокойнее произнесла она. — В каком состоянии находится оборудование? — В весьма плачевном, — уклончиво проговорил Молин. — Мы его восстановим, — с нажимом проговорила Анжелика. — Вы помните имена мастеров, которые его устанавливали? — Да, мадам. — Свяжитесь с ними, — голосом, не терпящим возражений, отдала распоряжение Анжелика. Молин не без удовольствия отметил, что из юной дикарки она превратилась в знатную даму, умеющую настоять на своем и заставить исполнять свои приказы. — Как много времени вам для этого нужно? — Думаю, мне понадобится несколько недель, чтобы все организовать, — задумчиво побарабанил он пальцами по столешнице. — Такой срок не покажется вам слишком долгим? — спросил он с ноткой иронии в голосе. — Нет, господин Молин, — в тон ему ответила молодая женщина, снова чинно, как пансионерка, опускаясь на стул, — если только по окончании этого срока я увижу нужный мне результат. Теперь, благодаря этому ее решению и проявленной настойчивости, она могла одеть своих мальчиков, как маленьких принцев, купить им лучшие игрушки и отправить Флоримона учиться в самый знаменитый коллеж Парижа. «Деньги нужны для того, чтобы жить», — говорил Жоффрей, и Боже, как же он был прав. Анжелика не желала, чтобы дети графа де Пейрака игрались с мельницами и головами лошадок, насаженными на палки, которые можно было приобрести всего за несколько су на Новом мосту. Нет, они были достойны большего по праву рождения. Потому она отправилась в крытую галерею Дворца правосудия и купила игрушки, которые, по словам торговцев, изготовили в Нюрнберге: маленькую карету из позолоченного дерева с четырьмя куклами, трех крошечных стеклянных собачек, свисток из слоновой кости, и для Кантора — деревянное расписное яйцо, внутри которого находилось еще несколько яиц. Она приобрела роскошные костюмы обоим мальчикам, маленькие серебряные шпаги, мягкие шляпы с пышным плюмажем… Они снова займут полагающееся им место среди дворян, упрямо твердила себе Анжелика, она сделает для этого все, что только потребуется. Но для начала даст им образование… Молодая женщина неспешно прогуливалась по набережной вдоль Дворца Правосудия, иногда бросая на него быстрые взгляды. Массивные часы на угловой башне пробили три раза. Башенные часы, великолепный циферблат которых — золотые лилии на лазурном фоне — был обновлен Генрихом III, все еще оставались непривычной деталью городского пейзажа. Они считались одной из достопримечательностей Дворца правосудия. Разноцветные фаянсовые фигурки на них: голубь, символизирующий Святой Дух, и осененные его крыльями Любовь и Справедливость — сверкали в ярком дневном свете красной, белой и голубой эмалью. Все вокруг только и говорили о том, что сейчас во Дворце идет обвинительный процесс над некогда всесильным суперинтендантом финансов Фуке**. Два клерка, которые шли чуть впереди нее, возбужденно перекидывались фразами: — На заявление судьи о законности Палаты, основанной королевским указом и утвержденной парламентом, этот наглец ответил, что властями нередко делаются вещи, которые, спустя какое-то время, оказываются несправедливыми. — Какая дерзость! — присвистнул один из собеседников. — И суд спустил ему такое оскорбление? — Конечно нет, — воскликнул второй. — Господин председатель воскликнул: «Как?! Вы хотите сказать, что Его Величество злоупотребил своей властью?», на что Господин Фуке ответил: «Это говорите вы, сударь, а не я. Я вовсе не это имел в виду, и странно, что, используя мое нынешнее положение, вы хотите столкнуть меня с королем; но, сударь, вам прекрасно известно, что случаются ошибки. Когда вы подписываете ордер на арест, вы находите это справедливым, на следующий день вы его отменяете: вы видите, что можно изменить точку зрения и мнение». — Как он вывернулся! — с восхищением проговорил клерк. — Бьюсь об заклад, что его отпустят. — Побереги свои деньги, — отозвался его друг. — Король требует его казни, а значит, его казнят. Помнишь ту историю с колдуном из Тулузы? Анжелика смертельно побледнела. Прошлое чугунной плитой придавило ее к земле. Все эти годы она жила надеждой, что, возможно, каким-то чудом Жоффрею удалось бежать и когда-нибудь она получит от него весточку, но страшное пламя на Гревской площади, пожирающее привязанную к столбу фигуру с накинутым на лицо капюшоном, превращало ее мечты в едва тлеющие угли отчаяния. Опершись на балюстраду набережной, она смотрела на темные воды Сены, неспешно текущей мимо нее. Когда к ней подошел огромный дог и, словно игривая болонка, ткнулся ей в бок влажным носом, она машинально опустила руку на его лобастую голову. С губ сорвалось удивленное: — Сорбонна?! *** — Господин Дегре! — Анжелика с волнением рассматривала ничуть не изменившиеся черты бывшего адвоката графа де Пейрака. — Мадам де Пейрак, — отвесил он ей учтивый поклон. — Ваша собака узнала меня, — она кивнула на улегшегося у ее ног пса. — Несомненно, Сорбонна была искренне рада вашей встрече, сударыня. Вы дышите свежим воздухом, прогуливаясь около Дворца Правосудия в столь дивную погоду? — Мне нужно было кое-что купить, — она махнула рукой в сторону торговой галереи. — Я вижу, — она оглядела его дорогой костюм, белоснежное жабо и тщательно завитый парик, — дела ваши идут неплохо, мэтр. — Не надо называть меня «мэтром», — он слегка поморщился, словно глотнул уксуса, — потому что я продал свою адвокатскую должность после процесса над вашим мужем. Но следует заметить, продал очень выгодно и смог выкупить чин капитана полиции, ответственного за аресты. Так что теперь я занимаюсь доходным и не менее полезным делом: преследую злоумышленников и неблагонадежных горожан. Вот так, с высот красноречия я спустился в глубины молчания. — Однако вы по-прежнему отлично изъясняетесь, мэтр Дегре, — улыбнулась Анжелика. — При случае. Когда обнаруживаю вкус к ораторскому искусству, — склонил он голову чуть набок и, лукаво прищурившись, посмотрел на нее. — Мне очень жаль, что все сложилось так, а не иначе, — Анжелика сцепила руки в замок перед собой и посмотрела вдаль — туда, где виднелся шпиль собора Нотр-Дам. — Увы, мы были побеждены и не смогли его спасти… — Хотелось бы мне, — донесся до нее тихий голос полицейского, — чтобы за меня так же отважно сражались, мадам, — он коснулся края ее вдовьего одеяния. — Уже прошло столько времени, а вы все еще носите траур? — Разве горе можно измерить временем? — удивленно посмотрела она на Дегре. Он некоторое время колебался, а потом взял ее под локоть и прошептал на ухо: — Тогда на костре сгорел труп какого-то преступника, которым подменили вашего мужа по приказу короля. В одной из лавок на Гревской площади был подвал, который был связан с Сеной подземным ходом. Утром в день казни туда притащили труп в белом саване. Когда на площадь прибыл кортеж с осужденным, палач завел предполагаемую жертву в лавку, якобы для последней выпивки. Здесь и была совершена подмена. И когда пламя лизало безымянный труп, граф Жоффрей де Пейрак шел по туннелю к Сене, где его уже ждала лодка. — Откуда вы это знаете? — выдохнула она. — Теперь я полицейский, вы забыли, сударыня? Я читал документы по этому делу… Ностальгия бывает и у таких, как я, знаете ли… Дегре нахмурил брови, глядя на бледное лицо Анжелики, в глазах которой разгоралась надежда. — Подождите радоваться, я же не сказал, что он жив. Ночью граф де Пейрак, измученный пытками и почти бездыханный, по уверениям его охранников, нашел способ сбежать от них и украсть лодку у какого-то крестьянина. Ее обнаружили позже, недалеко от Портвилля. А еще через месяц в Гассикуре, чуть ниже Манта, нашли в камышах тело утопленника, пролежавшее в воде с месяц и уже сильно разложившееся. Можно было только определить, что это человек высокого роста, но обнаружившие его настаивали, что все приметы соответствуют сбежавшему арестанту. В описании найденного тела было также указано, что у покойника сохранились приставшие к плечам обрывки черного плаща. — А белая рубаха? — воскликнула Анжелика. — Он же был в белой рубахе смертника! — Охранники могли набросить на спасенного от костра черный плащ, прежде чем потащили его подземным ходом в лодку, которая вывезла его из Парижа, — с едва уловимым оттенком жалости посмотрел на нее Дегре. — Черт возьми, я не хочу давать вам ложную надежду на то, что он жив, но видеть вас, намертво увязшую в своей скорби, как в болоте, невыносимо! Анжелика снова обернулась к реке. Голова ее закружилась, а во рту пересохло. Не может быть, чтобы Жоффрей утонул, нет, это невозможно! Перед глазами всплыли строки письма, которые передал ей Молин: «Если скажут, что я умер, не верьте ни единому слову. Если увидите, то не верьте своим глазам. Я буду жить ради вашей улыбки, ради тепла ваших рук…». Она не чувствовала, как по ее щекам струятся слезы. Радость, робкая, как весенний цветок, распускалась в ней, наполняя живительной силой. Она подняла глаза к парижскому небу, куполом раскинувшимся над ее головой, и прошептала: — Он не умер. ОН НЕ УМЕР! *** Колбасник с Гревской площади вышел глотнуть свежего воздуха на порог своей лавочки. Стояла удушающая июльская жара. Небо сияло чистотой. На виселице не болтались повешенные, на площади не шли приготовления к казни, и ничто не мешало ему любоваться тем, как на другом берегу Сены возносились к голубовато-сиреневатым небесам квадратные башни собора Парижской Богоматери, вокруг которых кружились стаи голубей и ворон. Погруженный в свои размышления, мэтр Люка все-таки приметил, что какая-то карета въехала на площадь и остановилась рядом с колбасной лавкой. Из кареты вышла необыкновенной красоты женщина, причесанная по последней моде, принятой среди дам квартала Маре: волосы по обе стороны пробора были завиты тугими локонами, а две более длинные пряди спускались вдоль шеи на грудь, притягивая взор к заманчивой глубине корсажа. Ее изысканный туалет изумрудного цвета с охровыми вставками, расшитый яркими райскими птицами и цветами, дополнялся кружевным зонтиком, который спасал нежную кожу своей хозяйки от ярких лучей солнца. Когда дама взглянула в его сторону, мэтр Люка стянул с головы свой колпак и поклонился настолько низко, насколько ему позволял круглый живот. — Не здесь ли живет мэтр Люка, который торгует колбасами под вывеской «Святой Антоний»? — спросила молодая женщина. — Это я, госпожа, к вашим услугам. Соблаговолите зайти в мою скромную лавку! И мэтр Люка поспешил вперед, в надежде получить выгодный заказ. — Вот у меня сардельки, тут — колбасы… Взгляните, радуют глаз, как агаты! А запах! Пахнут лучше, чем нектар! Здесь все копчености, какие только пожелаете. Они придадут аромат супу и любому яству, даже если положить кусочек размером с наперсток. У меня есть еще отменная красная ветчина, которая… — Я знаю… знаю, что у вас превосходные товары, мэтр Люка, — ласково прервала хозяина посетительница. — И непременно вскоре пришлю слугу с заказом. Но сейчас я пришла сюда совсем не за этим… Дело в том, что я — ваша должница, мэтр Люка, и прошло уже много лет, а я не вернула долг. — Долг? — растерянно переспросил колбасник. Он внимательно посмотрел в восхитительные глаза собеседницы, покачал головой, совершенно уверенный в том, что никогда и словом не обмолвился с обворожительной незнакомкой. Она улыбнулась. — Да. Я должна вам за визит лекаря, которого вы привели, чтобы он помог одной бедной девушке, внезапно упавшей в обморок у двери вашей лавочки. Это случилось примерно три года тому назад, февральским утром, — ее голос вдруг предательски задрожал. — На костре сжигали колдуна. Я пришла посмотреть на казнь, хотя мне не следовало этого делать, потому что я была на сносях. Я испугалась, упала в обморок и очнулась уже у вас. Вы позвали лекаря. — Да-да! Припоминаю, — пробормотал толстяк. Жизнерадостная улыбка слетела с его лица. Он растерянно взглянул на Анжелику, в его глазах промелькнули жалость и даже страх. — Так это были вы, — прошептал мэтр Люка. — Бедняжка! *** — Мне поведал эту историю мэтр Гийом, хозяин соседнего кабачка, — начал свой рассказ колбасник. — Однажды вечером он здорово выпил и проболтался о тайне, которая тяжелым грузом лежала у него на душе. Я поклялся никому его не выдавать, ведь тому, кто знает такие истории, могут однажды и горло перерезать. Он говорил, что накануне казни к нему пришли люди в масках и предложили кошелек, набитый экю, а взамен они попросили, чтобы Гийом все следующее утро никого, кроме них, не пускал в свой кабачок. Каждому ясно, как идут дела в харчевне на Гревской площади в день казни — лучше не придумаешь! Но в кошельке была куча денег — раза в три больше, чем он мог бы заработать. Гийом сказал: «По рукам, черт возьми! Чувствуйте себя, как дома!» На другой день они и пришли, снова в масках. Гийом закрыл ставни, а сам вместе с семьей и служанками ушел к себе в комнату. Время от времени они из чистого любопытства через дырку в стене подглядывали за мужчинами в масках. А те ничего не делали. Просто уселись вокруг столов и будто бы чего-то ждали. Некоторые из них сняли маски, но сосед никого не узнал. Надо сказать, он подозревал, зачем им понадобился его харчевня. Под домом идут огромные подвалы, которые остались еще с римских времен. Там есть один наполовину обрушившийся туннель, что выходит прямо к берегу Сены. Поэтому он совсем не удивился, когда увидел, что кто-то из парней встал и откинул крышку его погреба. Это произошло как раз в то мгновение, когда толпа завопила, потому что с улицы Ножовщиков показалась телега с осужденным. Все прильнули к окнам, кроме моего Гийома, который все таращился в дырку. Страсть, как ему было любопытно, что происходит в его кабачке. Он увидел, как из погреба вылезли еще какие-то мужчины и втащили в зал что-то длинное, завернутое в мешок. Кабатчик не смог разглядеть, что там у них спрятано, но подумал, что этот огромный тюк здорово смахивает на покойника. На площади орали все громче и громче. Телега докатилась до вывески «Голубой виноградник», когда людской водоворот остановил ее. Мэтр Обен орал во всю глотку, его помощники разгоняли толпу ударами хлыста. Но телега — ни с места. Дожидаясь, пока расчистится проезд, мэтр Обен решил зайти в «Голубой виноградник», чтобы угостить своего клиента водочкой. Он часто так делает. Палач и сам пропускает стаканчик, и его помощники тоже. Когда дверь открылась, Гийом смог как следует рассмотреть осужденного, которого внесли на руках. На нем была белая рубашка, вся в крови, а длинные черные волосы свисали почти до земли… Простите, госпожа, вам больно меня слушать… — Не стоит, прошу вас, продолжайте, — едва слышно попросила Анжелика, почти физически ощущая страдания, которые пришлось пережить Жоффрею. — По правде говоря, мне нечего больше рассказать, — пожал плечами трактирщик. — Гийом клялся, что ничего толком не разглядел. В лавке было темно. Он слышал только, как ругался мэтр Обен, потому что никто не поднес ему водки. Еще слышал, как на улице стражники отгоняли толпу от двери. Осужденного положили на стол. — А что делали люди в масках? — Стояли или сидели, кто его знает. Было темно. Гийом так и сказал: «Я ничего не видел». Но он все-таки думает, что в том самом свертке, который затем вынесли и положили в телегу, был кто-то другой и что в тот день на Гревской площади сожгли вместо колдуна тело покойника, которого вытащили из погреба! *** Покинув лавку, Анжелика решила пройтись пешком до Королевской площади и отослала свой экипаж. Ей просто необходимо было двигаться, что-то делать, куда-то идти, чтобы выпустить наружу ураган бушующих в ней чувств. Каблучки ее изящных туфелек стучали в такт бешено бьющемуся сердцу: «Вот и подтвердились слова Дегре! Неужели такое возможно?.. Господи, это чудо!». Она истово перекрестилась. Это чудо… Молодая женщина шла по только что построенной набережной Сены, тянувшейся вдоль монастыря целестинцев. На шпалерах прекрасного монастырского сада нежно зеленели молодые виноградные листья и побеги. Погруженная в свои мысли, Анжелика свернула с набережной и оказалась на улице Ботрейи. Царившая здесь суета вернула ее к действительности. Она уже успела пожалеть, что отпустила карету. Пешая прогулка среди разносчиков воды и служанок, спешащих за покупками, не соответствовала ее сегодняшнему наряду. Анжелика с сожалением взглянула на оборки своих тяжелых юбок, испачканных дорожной грязью. Внезапно толпа прижала ее к стене какого-то дома. Анжелика громко возмутилась, но тот самый толстяк, который едва не раздавил хрупкую даму, обернулся к ней и попросил: — Спокойно, красотка! Это сам принц выезжает. Действительно, ворота распахнулись, и показалась карета, запряженная шестеркой лошадей. У Анжелики было достаточно времени, чтобы разглядеть в окошке суровый профиль принца Конде. Несколько человек закричали: — Да здравствует принц! Без тени улыбки вельможа взмахнул кружевной манжетой. Для простого люда он навсегда остался победителем при Рокруа. К несчастью, Пиренейский мир вынудил принца уйти в отставку, что было ему совсем не по нраву. Когда Конде проехал, движение возобновилось. Анжелика подошла к особняку, только что покинутому принцем. Она заглянула внутрь двора. Дом, который Анжелика увидела за воротами, казалось, был построен не так давно. Строгий фасад с очень высокими окнами, неокрашенные светлые стены, балконы из кованого железа, четкий рисунок черепичной крыши с закругленными чердачными окнами — все это отвечало моде последних лет. Ворота медленно закрывались. Сама не понимая почему, Анжелика не торопилась уходить. Ей бросилось в глаза, что лепной гербовый щит над воротами разбит. При этом не ветхость или непогода разрушили родовой знак владельца: герб был уничтожен намеренно, зубилом каменотеса. — Чей это особняк? — спросила Анжелика у стоявшей рядом цветочницы. — Ну… Его высочества, — с важным видом сообщила торговка. — А почему Его высочество велел сбить гербовый щит над воротами? Это портит вид, ведь остальные скульптуры очень красивые! — Ох, это целая история! — словоохотливая женщина помрачнела. — Герб принадлежал тому, кто построил этот особняк. Проклятому дворянину. Он занимался колдовством и вызывал дьявола. Его сожгли на костре. Анжелика застыла на месте. Она почувствовала, как кровь медленно отливает от ее лица. Так вот почему ей показалось, что она уже видела эти ворота из светлого дуба, освещенные солнцем. Именно сюда она приехала сразу после прибытия в Париж, именно на этих воротах она видела печати, наложенные королевским правосудием… — Говорят, что тот человек был очень богат, — продолжала женщина. — Король раздал все его имущество. Принц Конде получил большую часть, в том числе и этот особняк. Но прежде, чем войти в проклятый дом, он приказал сколоть герб колдуна и окропить все святой водой. Еще бы… он хотел спать спокойно! Анжелика поблагодарила цветочницу и с утроенным вниманием стала разглядывать дом, построенный для нее Жоффреем. Как счастливы они могли бы быть здесь… Вместе… С их детьми… Но прошлое нельзя вернуть, так же как невозможно собрать заново эти раздробленные в пыль камни… Глаза молодой женщины неотрывно смотрели на обезображенный герб, в то время, как похолодевшие пальцы безжалостно теребили кружевную отделку зонтика. А что, если?.. *** На следующий день после посещения Гревской площади Анжелика уговорила сестру отправиться вместе с ней в сады дворца Тюильри, ставшие в Париже излюбленным местом прогулок знати. В Тюильри приходили, ожидая часа утреннего катания по Кур-ля-Рен, и сюда же возвращались под вечер, чередуя прогулку в карете с прогулкой пешком. Развесистые рощи были излюбленным местом поэтов и влюбленных. Аббаты готовили здесь свои проповеди, адвокаты — речи для судебных заседаний. В Тюильри назначали встречи все знатные особы. Иногда здесь можно было увидеть короля или королеву, а нередко — монсеньора дофина с гувернанткой. Анжелика же пришла сюда ради встречи с принцем Конде. Подходя к Большому цветнику, у которого обычно прогуливались самые знатные вельможи, она увидела его высокую статную фигуру с военной выправкой. С грохочущим где-то в горле сердцем, она присела перед ним в низком реверансе и, подняв голову, встретилась взглядом с победителем в битвах при Лансе и Рокруа. В его глазах вспыхнул интерес к прекрасной незнакомке, и он протянул ей руку, что означало приглашение разделить с ним прогулку. Опершись дрожащей рукой на локоть мужчины, Анжелика вдруг весело подумала, что, конечно, принц никоим образом не мог вспомнить невзрачного утенка, которому он сказал когда-то: «Клянусь честью, когда вы станете женщиной, мужчины будут готовы отдать жизнь за один ваш благосклонный взгляд!». Обернувшись к Мари-Аньес, которая во все глаза смотрела на удаляющуюся от нее сестру под руку с Великим Конде, она сделала ей знак идти на постоялый двор. Та понятливо кивнула и про себя улыбнулась — оказывается, Анжелика совсем не так целомудренна и предана памяти мужа, как хочет казаться! Просто после принца Аквитанского, сожженного на костре, она решила не размениваться на мелочи и очаровать принца Конде. Лихо! И очень дальновидно… Если дело выгорит, то она, Мари-Аньес, вероятно, станет фрейлиной у герцогини де Бурбон, а может, и у самой королевы. Ведь сестра не откажет ей в такой незначительной услуге, когда станет любовницей принца? Несомненно, Анжелика сможет этого добиться, маленькая мадемуазель де Сансе не сомневалась в этом. — Ах, как чудесно все складывается! — воскликнула она и едва не захлопала в ладоши от удовольствия. А потом, как легкая ласточка, устремилась к воротам Тюильри, где ожидала их с сестрой карета. *** Анжелика всегда полагала, что питает к принцу Конде глубокую неприязнь, но сейчас отчаянно боролась с чувством симпатии, невольно зарождавшимся у нее в душе. «Разве не Конде много лет шпионил за мной и Жоффреем через своего слугу Клемана Тоннеля? — распаляла она себя. — Разве не Конде унаследовал богатства графа Тулузского?». Уже давно Анжелика задавалась вопросом, каким образом она сможет доподлинно узнать, какую роль сыграл принц Конде в той ужасной драме. И вот сейчас она все узнает. Она заставит рассказать ей все! — Вы молчите, — сказал принц. — Значит, я прав и действительно вас пугаю? — Нет! Но я чувствую себя недостойной беседовать с вами, монсеньор, — выкрутилась Анжелика. — Ваша слава… — Эка невидаль! Моя слава… Вы слишком молоды, чтобы что-то знать о ней. Мое оружие покрылось ржавчиной, и если Его Величество так и не решится преподать урок этим наглецам голландцам или англичанам, то я рискую умереть в собственной постели. Что же касается бесед, Нинон де Ланкло не раз повторяла мне, что слова — не ядра, которые посылают в брюхо врага, и она утверждает, что я до сих пор так и не усвоил ее урока. Принц разразился бурным хохотом и без церемоний потянул Анжелику в сторону выхода из Тюильри. — Итак, идемте. Карета ждет меня снаружи, но чтобы передвигаться, я вынужден опираться на чью-то милосердную руку. Вот она — цена моей славы: долгие дни, проведенные в затопленных водой окопах, и теперь невыносимая боль сковывает мою ногу — я волочу ее, как старик. Хотите составить мне компанию? Ваше присутствие — единственное, что я смогу перенести после тягостного дня, выпавшего на мою долю. Вы видели мой особняк на улице Ботрейи? С замиранием сердца Анжелика ответила: — Нет, монсеньор. — Говорят, что это одно из прекраснейших творений, когда-либо построенных Мансаром. Мне там не нравится, но я знаю, что дамы восхищаются красотой этого дома. Поедем, вы посмотрите на него. *** Карета свернула во двор отеля Ботрейи. Анжелика поднялась по мраморным ступеням крыльца. Каждая деталь этого светлого дома, наполненного гармонией, напоминала ей о Жоффрее де Пейраке. Именно он настоял на плавных линиях кованых решеток балконов и перил, похожих на изгиб виноградных лоз; именно он заказал резные золоченые деревянные фризы, обрамляющие массивы мрамора или зеркал; именно он приказал разместить повсюду статуи и бюсты, каменных животных и птиц, олицетворяющих добрых духов счастливого домашнего очага. — Вы снова молчите? — удивился принц Конде, когда они уже обошли два этажа роскошного особняка. — Обычно мои гостьи верещат, как канарейки. Они вошли в маленькую гостиную, обитую голубым атласом, расшитым золотом. Решетка из кованого железа с причудливым рисунком отделяла комнату от шедшей в парк длинной галереи. В глубине гостиной находился камин с двумя каменными львами по бокам, но на его фронтоне зияла свежая выбоина. Анжелика дотронулась до нее. — Что здесь скололи? — спросила она. — Я уже не в первый раз замечаю подобные повреждения. Даже над окнами этой гостиной в некоторых местах стерли живописный рисунок. Принц нахмурился. — Здесь были вензеля бывшего владельца особняка, я приказал их уничтожить. Когда-нибудь я займусь реставрацией поврежденных участков. Но если на то пошло, не знаю, когда это произойдет! Я предпочитаю вкладывать средства в обустройство моего загородного дома в Шантийи. Анжелика не убирала руки с изуродованного гербового щита. — А почему бы не оставить все, как было, и не портить дом? — Один вид герба этого дворянина внушал мне тревогу. Ведь он был проклят! — Проклят? — эхом повторила Анжелика. — Да. Он изготавливал золото с помощью секрета, открытого ему самим дьяволом. Его сожгли, и король передал мне часть его имущества. Но я до сих пор не уверен, что Его Величество не попытался таким образом накликать на меня беду. Анжелика медленно подошла к окну и стала смотреть во двор. — Вы знали его, монсеньор? — Кого? Проклятого дворянина?.. Клянусь честью, нет, и тем лучше для меня! — Мне кажется, я помню это дело, — сказала молодая женщина, испугавшись собственной смелости. Правда, говорила она совершенно спокойно. — Речь идет о неком дворянине из Тулузы, мессире… де Пейраке? — Да, так, — равнодушно согласился принц. Анжелика на секунду прикрыла глаза, собираясь с духом. Сейчас… Сейчас все вскроется, как набухший гноем нарыв. — Ходили слухи, что на самом деле его осудили за то, что он был посвящен в какую-то страшную тайну, касавшуюся господина Фуке, который в то время был очень влиятелен, — она впилась лихорадочным взглядом в лицо принца. — Возможно. Месье Фуке долго считал себя подлинным королем Франции. У него было достаточно денег для этого. Он заставлял совершать глупости многих людей. Например, меня… Да что уж там! Все это в прошлом. Анжелика закусила губу. Теперь она была уверена, что Клемана Тоннеля на долгие годы приставил шпионить к ней не Конде — тот был слишком прямолинеен для таких долгих и сложных комбинаций. Не исключено, что Клеман Тоннель с самого начала был шпионом господина Фуке, в том числе и при Конде. В ту пору плелись необычайно запутанные интриги, а дворяне, замешанные в них, теперь предпочитали молчать о прошлом. Но ей нужен был этот дом, а значит, она доведет до конца свою игру. — Во время процесса де Пейрака я был во Фландрии, — продолжал принц, — и не следил за событиями. Но, как бы то ни было, я получил этот особняк, и должен вам признаться, что совсем не рад этому. Говорят, колдун здесь и не жил, но мне все равно мерещится в этих стенах нечто печальное и зловещее. Все эти прекрасные вещи ждут своего хозяина, но это вовсе не я. Здесь чувствуется некая странная сила, которая отторгает меня и гонит прочь. Я стараюсь не оставаться в этом доме надолго. Вы испытываете столь же тягостное впечатление? — Нет, напротив, — прошептала Анжелика. Она окинула взглядом комнату. «Здесь я у себя дома, — подумала она. — Я и мои дети — вот те хозяева, которых ждут эти стены». — Так, значит, особняк вам нравится? — Я уже полюбила его. Он восхитителен. Ах! Как бы я хотела здесь жить! — воскликнула Анжелика, с неожиданной страстью прижав руки к груди. — Странное желание, особенно после того, что я вам рассказал, — принц пристально посмотрел на нее. — Отнюдь, Ваше высочество, — Анжелика набрала воздуха в легкие, как перед прыжком в воду. — Вполне закономерное для вдовы графа де Пейрака, которого сожгли на Гревской площади за преступления, которые он не совершал, чтобы не дать ему возможности рассказать королю о заговоре в Плесси во время Фронды, в котором были замешаны и вы, монсеньор. Она стала цитировать по памяти: — «Я, нижеподписавшийся, Людовик II, принц Конде, заверяю мессира Фуке, что всегда буду верен только ему и никому другому, буду подчиняться только ему и никому другому, не делая ни для кого исключения…», — посмотрев на принца, Анжелика с удовлетворением отметила, что он посерел от страха. — Если сейчас, в разгар процесса над Николя Фуке, я предоставлю суду ларец с письмами заговорщиков, думаю, король не простит вас во второй раз. — Что вы хотите? — он как-то сразу осунулся и постарел. Анжелике стало немного жаль его и даже стыдно за свой шантаж, но иначе она не могла получить то, чего так страстно желала. — Я хочу этот дом, — твердо проговорила она. — И клянусь, что никто и никогда не узнает, что вы имели отношение к тому давнему делу. *** Держа сыновей за руки, Анжелика бродила по роскошному особняку. Она не осмеливалась сказать им: — Все это принадлежало вашему отцу. И поэтому повторяла: — Все это принадлежит вам! Вам! Анжелика не уставала удивляться каждой мелочи: радующий глаз декор, скульптурные изображения богинь, детей, растений, кованые стойки перил, модная деревянная обшивка, сменившая устаревшую тяжесть гобеленов… В полумраке лестниц и коридоров сверкало золото, поражали воображение роскошные фризы из цветочных гирлянд, переливающиеся в мерцающем сиянии светильников, которые держали в руках каменные изваяния. Принц Конде не стал обустраивать особняк, который так и не полюбил. Часть мебели он давно уже вывез, а ту, что осталась, с щедростью истинного вельможи пожаловал Анжелике. Принц немного опасался, что она все же проболтается кому-нибудь о заговоре, который мог стоить ему свободы, а то и жизни, а потому решил уехать в Шантийи, оставив Анжелику торжествовать на поле боя в Париже. Это было тяжелое поражение, но он, наученный долгими годами изгнания смирению, принял его с поистине королевским достоинством. Анжелика же была вне себя от радости — Жоффрей был отомщен, а его дом вернулся тем, для кого был предназначен — его семье. *** Та часть квартала Маре, где находился отель Ботрейи, изобиловала средневековыми руинами, потому что именно здесь некогда располагался дворец Сен-Поль — любимая резиденция королей Карла VI и Карла VII. Построенный для государей и их отпрысков, дворец Сен-Поль состоял из множества строений, которые соединялись галереями, разделенными дворами и садами, славившимися вольерами для птиц, зверинцами и площадками для игр и турниров. В глубине сада Ботрейи сохранился такой же старинный каменный колодец с изысканным, словно у ювелирного украшения, кружевным декором. Поднявшись по трем полукруглым ступеням, можно было присесть на край колодца и тихо мечтать под сводом из кованого железа, поглаживая высеченных из камня саламандр и цветы чертополоха. Однажды вечером, прогуливаясь по саду, Анжелика увидела рядом с колодцем высокого старика с седой гривой волос, набиравшего воду. Этот слуга отвечал за доставку дров и следил за свечами. Когда Анжелика переехала в отель Ботрейи, он уже жил здесь. Анжелика редко разговаривала со стариком, которого многие слуги называли просто дедушкой. Теперь она спросила, как же его зовут на самом деле. — Паскалу Арранжан к вашим услугам, госпожа. — Такое имя сразу говорит, откуда ты родом. Ты ведь гасконец или… нет, скорее, беарнец? — Я из Байонны, госпожа, я — баск. Анжелика провела языком по пересохшим губам и спросила себя, стоит ли ей продолжать разговор. Старик все еще вытягивал ведро. Вода лилась на край колодца, сверкая при свете нарождающейся луны. — А правда ли, что человек, построивший этот особняк, был из Лангедока? — её сердце ухнуло куда-то вниз. — Конечно, еще бы. Он был из Тулузы! — ощерился в беззубой улыбке старик. — Как его звали? Паскалу поспешно перекрестился и со страхом огляделся по сторонам. — Тише! Не следует произносить его имя. Оно проклято! — Так, значит, это правда? — еще раз спросила она, продолжая играть выбранную роль. — Говорят, его сожгли за колдовство… — Так говорят. Старик пристально смотрел на нее. Казалось, в выцветших глазах мелькнул вопрос. Он словно бы сомневался, стоит ли сообщить ей нечто важное или нет. Внезапно он снова улыбнулся, так что его морщинистое лицо исказилось в хитрой усмешке. — Так говорят, но это неправда. — Почему? — Тогда на Гревской площади сожгли другого человека, уже покойника. — Откуда ты знаешь? — Анжелика подумала, что сейчас упадёт в обморок. — Потому что я его видел, — понизил голос старый Паскалу, наклоняясь к ней. — Кого? — Его… проклятого графа. — Видел? Где? — Анжелика едва не встряхнула за плечи этого старика, из которого клещами приходилось вытягивать каждое слово. — Здесь… Ночью… В подземной галерее… я видел его. Это было вскоре после казни. Я спал на конюшне, во дворе. Я был совсем один, потому что привратник сбежал. А я остался. Куда мне идти? И тут я услышал какой-то шум в галерее… я узнал его шаги. Беззвучный смех расколол беззубый рот. — Как не узнать его шаги?.. Шаги Великого Лангедокского Хромого!.. Я зажег свой фонарь и спустился в галерею. Шаги раздавались совсем близко, но я никого не видел, потому что галерея там поворачивает. А когда зашел за угол, то увидел его! Он стоял, опираясь на дверь часовни, и вдруг повернулся ко мне… Кожа Анжелики покрылась мурашками. — Ты узнал его? — Я узнал его, как собака узнает хозяина, хотя и не видел его лица. Но он тут же растворился в толще стены, и больше я его не видел. *** Услышанные только что слова теперь казались выжженными в ее памяти огненными буквами: «Он опирался о дверь часовни…». Анжелика быстрым шагом прошла по галерее с изящными арками, на которые падал отсвет цветных витражей, и открыла дверь часовни. Это была скорее молельная, с двумя подушками из кордовской кожи для преклонения колен и с маленьким алтарем зеленого мрамора, над которым висела великолепная картина испанского художника. Там пахло свечами и ладаном. — Господь мой, я прошу, молю тебя… — она не знала, что сказать дальше. Значит, он вернулся сюда однажды ночью. Как он проник в этот дом? Как он пробрался в Париж? Что он искал в этой молельне? Глаза Анжелики обежали небольшое помещение. Все, что тут находилось, сохранилось со времени Пейрака. Принц Конде ничего тут не касался. И значит, если тут был тайник, он вполне мог сохраниться… Анжелика поднялась с колен и стала тщательно осматривать комнату. Она прощупала мрамор алтаря, засовывая ноготь в каждую щель в надежде, что от нажима заработает тайный механизм. Она изучила все узоры барельефов. Она терпеливо простучала все эмалевые плитки и деревянные накладки, которыми были облицованы стены. И терпение ее было вознаграждено. Ближе к рассвету ей показалось, что большая ниша в стене за алтарем дает какой-то странный отзвук. Она взяла свечу и поднесла ее близко к стене. В узоре резьбы видна была искусно скрытая замочная скважина. Так вот она где! В лихорадочной спешке она пыталась открыть замок, но он не поддавался. Тогда с помощью ножа и ключа из связки у нее за поясом она ухитрилась расщепить драгоценное дерево и, просунув пальцы внутрь, нащупала затвор и подняла его. Дверца тайника со скрипом открылась. Внутри виднелась шкатулка. Можно было и не открывать ее. Ее уже отпирали, она была пуста… Анжелика прижала к сердцу ларец. — Он приходил сюда! Он взял отсюда золото и драгоценности, он знал, где они лежат. Бог помог ему, указал ему путь, охранил его. А что же потом?.. Что же стало с графом де Пейраком после того, как с риском для жизни он сумел забрать из собственного «проклятого» дома необходимое ему золото?.. Этого Анжелика не знала. Но теперь была абсолютно уверена в том, что он не утонул, что он выжил, и что рано или поздно даст о себе знать. — Любовь моя, — прошептала она, благоговейно касаясь губами крышки шкатулки, которую он держал в руках и содержимое которой, возможно, помогло ему выжить после побега. *** Сегодня был последний вечер перед отправкой Флоримона в коллеж иезуитов. Они все вместе — Анжелика и двое ее сыновей — сидели в детской, тесно прижавшись друг к другу. — Ангелочек с небесной улыбкой, как ты мил, — маленький Кантор заливисто хохотал. — Лакомка, ты толще каноника, как ты мил… — напевал Флоримон. — Я не толстый, — смешно коверкая слова, выкрикнул младший брат, и слезы набухли на его длинных, как у девочки, ресницах.  — Барашек кудрявый, жующий конфеты, как ты мил, — продолжал дразнить его старший. — Светлячок мой, полный лукавства, как ты мил… Анжелика положила ладонь на гладкий лоб сына, отбрасывая густые черные кудри, упорно возвращавшиеся на место. Не в силах сдерживать захлестнувшие ее чувства, она прижала к сердцу его кудрявую голову. Не было на свете мальчика красивее и милее, чем он. В нем уже просвечивало прирожденное очарование графа де Пейрака. — Ты знаешь, что очень похож на своего отца? — вырвалось у нее помимо воли. Флоримон посмотрел на мать. — Ты никогда не говорила раньше о нашем отце, — в его голосе любопытство переплелось с обидой. — Однажды он вернется к нам, дети мои, — дрогнувшим голосом проговорила Анжелика. — И сам расскажет вам о себе. Сейчас же вам надо знать главное — он был самым лучшим человеком на свете, и вы должны гордиться тем, что вы его сыновья… *** — Мадам д’Аржантьер, ваше щедрое пожертвование пойдет на благие дела, — произнес отец-настоятель и по совместительству — руководитель коллежа. — Не сомневаюсь, отец мой, — Анжелика склонилась к пастырскому перстню. — Ваш сын будет обучаться у лучших учителей. Он очень смышленый мальчик. — Вы наполняете радостью мое материнское сердце, — улыбнулась она. Возвращаясь домой, молодая женщина решила посетить монастырь лазаристов, находящийся неподалеку от ее дома. Сейчас в Париже была в моде благотворительность, и она решила узнать, не нуждаются ли больные, находящиеся под присмотром братьев ордена Лазаря, в помощи. Деятельная натура Анжелики требовала от нее постоянного движения вперед, ее уже не устраивало просто получать дивиденды с налаженной торговли серебром. Нет, ей хотелось, чтобы деньги продолжали работать и приносить ей новую прибыль. Потому она всерьез раздумывала над возможностью вложиться в набирающее обороты дело «кареты за пять су», которое, она была в этом уверена, приумножит вдвое, а то и втрое ее капитал. Но перед этим Анжелика хотела заручиться поддержкой Всевышнего. А всем известно, что забота о страждущих есть прямая дорога к Богу… Позвонив в колокольчик у ворот монастыря, она с нетерпением стала ждать, когда ей отворят. Монах, появившийся в широком проеме, лишил ее дара речи. «Он много раз говорил мне: «Скажите ей, что я ее люблю. В ней была вся моя жизнь. Я же — увы! — буду в ее жизни лишь эпизодом, но я верю, что она сумеет найти свою дорогу», — стучали в ее голове слова аббата, которого она встретила в ночь после сожжения Жоффрея возле угасшего костра на Гревской площади. — Отец Антуан, — слабеющим голосом произнесла она. — Вы узнаете меня? Худой, почти изможденный постами и аскезой мужчина в потертой сутане улыбнулся ей светлой улыбкой, которая бывает только у святых и людей, в полной мере познавших Божий замысел. — Да, дочь моя, — он внимательно разглядывал стоявшую перед ним красивую, роскошно одетую молодую женщину, сравнивая ее с той метавшейся в отчаянии, потерявшей голову, почти безумной, которая кружила вокруг выгоревшего костра под порывами холодного зимнего ветра, изредка раздувавшего немногие не совсем погасшие угольки. — Вы тогда ждали ребенка, — добавил он тихо. — Что с ним стало? — Это был мальчик. Он появился на свет в ту же ночь. Теперь ему уже три года. — Идемте, мадам, — он сделал приглашающий жест рукой. — Мне нужно очень многое вам рассказать… *** Она не знала, сколько времени длилась их беседа — несколько минут или же долгие часы. Время потеряло для нее значение. Священник поведал ей, что Жоффрей де Пейрак сам пришел к нему где-то месяц спустя после своего несостоявшегося сожжения. Он был сильно изувечен пытками и почти умирал. Отец Антуан тогда молился в часовне. К нему подошел послушник и сказал, что какой-то нищий настоятельно просит о встрече с ним. Однако, этот нищий сунул в руку послушника золотой, и тот не решился выставить его за дверь. Святой отец вышел в приемную. Бедняк стоял там, опираясь на грубый костыль, и масляная лампа отбрасывала на побеленные стены его уродливую, почти бесформенную тень. На нем была приличная одежда, а на лице намотана тряпка, как у прокаженного. Когда он размотал ее, отец Антуан упал на колени, моля небо спасти его от страшных видений, потому что перед ним был призрак, призрак того колдуна, которого сожгли — он сам ведь это видел — на Гревской площади. Призрак насмешливо улыбнулся. Он пытался заговорить, но из его уст исходили только хриплые невнятные звуки. И вдруг он исчез. Не сразу отец Антуан догадался, что тот просто потерял сознание и лежит на полу у его ног. Тогда чувство милосердия побудило его преодолеть страх и нагнуться к несчастному. Это был, несомненно, живой человек, хоть и полумертвый, и худой, как скелет. Но у него была тяжелая сумка, полная золотых монет и драгоценностей. Много дней этот пришелец был при смерти. Отец Антуан ухаживал за ним, поделившись своей тайной с настоятелем монастыря. — Он был в предельной степени истощения. Невозможно было понять, как истерзанное палачами тело оказалось способно на такие усилия. Хромая его нога была вся в страшных ранах — и ниже колена, и выше. С этими открытыми ранами он шагал, опираясь на костыль, без отдыха почти целый месяц. Такая сила воли делает честь роду человеческому! Да, сударыня! — Он рухнул на каменные плиты прямо здесь, — отец Антуан указал на пол широкого монастырского вестибюля. — Честно говоря, мадам, я думал, что ваш муж в тот момент испустил дух. Но Создатель был милосерден к нему, — поспешил он добавить, увидев, как наполнились ужасом глаза Анжелики, — и оставил в живых. Но забрал его голос. После жестоких пыток водой его горло было настолько изодрано, что, боюсь, он стал немым. — Что было потом? — одними губами произнесла молодая женщина. — Под именем одного из каторжников, которых должны были в цепях отправить в Марсель, на галеры, и которых мне надлежало сопровождать в качестве духовника, я вывез его из Парижа. В Марселе мы нашли Куасси-Ба, его черного слугу, также приговоренного к этому рабскому труду. Их побег был облегчен тем, что галерные приставы, набиравшие команды гребцов, признали господина де Пейрака негодным, и он не попал в первую партию каторжников, отправленную в море. Мне больно говорить вам об этом, мадам, но он был на грани жизни и смерти все те дни, что я был рядом с ним. — Продолжайте. — Укрывшись со своим слугой в восточном квартале Марселя, мессир граф долгое время искал возможность уплыть на каком-нибудь судне на арабский Восток. Однако он не хотел делать этого, не удостоверившись наперед, что сможет начать жизнь заново под другим именем и под защитой покровителей, которые позволят ему без риска находиться среди берберийцев, а потому послал письмо святейшему муфтию Абд-эль-Мешрату, арабскому ученому, с которым до ареста долгое время переписывался, обсуждая новейшие открытия в области химии. Сверх всяких ожиданий гонец смог встретиться со святым мусульманином в самом Фесе, закрытом для христиан, легендарном городе Магриба, и тот согласился приютить его. И вот, в одну безлунную ночь этот великан-негр Куасси-Ба, неся на плечах своего хозяина, проскользнул между голых скал небольшой бухты в окрестностях Сен-Тропе. Там, спустив на своем судне все паруса, их уже ожидали берберийцы в белых бурнусах… — святой отец замолчал. — Увы, мадам, больше я ничего не могу вам сообщить. С тех пор я не имел от него никаких вестей. Анжелика упала на колени перед эти человеком, который сделал так много для ее мужа. — Благодарю вас, святой отец, моя признательность вам не знает границ, — она порывисто схватила его руку и прижала к своей щеке. — Я знаю, вы были его другом, вы протянули ему руку помощи, когда от него отвернулся весь мир. — Для меня было честью помочь такому человеку, как ваш муж. Я слышал его предсмертную исповедь, я поддерживал его на пути к костру… Как я мог не помочь невинному избежать смерти и тюрьмы? — и в его глазах Анжелика увидела отблеск Божественной благодати… *** Прошел почти год после того, как Анжелика узнала о том, что ее муж выжил и отправился в Фес. Она наводила справки через отца Антуана, через судовладельцев, бороздящих Средиземное море, через купцов, торгующих с берберами. Все было тщетно. Никто ничего не видел и не слышал о графе де Пейраке. У нее возникла сумасшедшая мысль отправиться в Фес и разыскать там Абд-эль-Мешрата, но от нее с сожалением пришлось отказаться. Женщине-христианке путь туда был закрыт. — Вы не знаете, где сейчас человек, который отвозил послание Жоффрея в Марокко? — тормошила она отца Антуана, но тот только разводил руками. — Это было так давно, мадам, и я больше никогда его не видел, — с сожалением говорил он. — А вы… — с внезапной надеждой спрашивала Анжелика, — вы не можете сами туда съездить и разыскать его? — Католический монах ордена Лазаря на землях мусульман? — святой отец качал головой, словно поражаясь ее недальновидности, и она со стыдом замолкала. Тем временем ее предпринимательская деятельность приобрела поистине фантастический размах. Вложенные с умом деньги, как и ожидалось, принесли ей баснословные барыши, и Анжелика решила купить корабль для перевозки ценных грузов из стран Востока, которые могла бы с выгодой перепродавать здесь, в Париже, падком на всякого рода экзотику. Заморские птицы, какао-бобы, разнообразные ткани, благовония — не было ничего, чего не смогли бы достать нанятый ею капитан со своей командой. Но на сердце у нее было тяжело. Она все время думала о муже. Что, если он парализован и не может подать ей весточки? Что, если его заточили в тюрьму уже восточные владыки, а его покровитель не смог им помешать? Что, если?.. На этом моменте она всегда прерывала свои размышления. Нет, он не умер! Она точно знала это! Часто она грезила, сидя у кроватки засыпающего Кантора. «Помнишь ли ты, Жоффрей, маленький замок в горах, где родился Флоримон? Буря хлестала в оконные стекла, а я сидела у тебя на коленях, прижавшись щекой к твоей щеке. Мне было чуть-чуть страшно, но я доверяла тебе. Я любовалась твоим необычным лицом, на котором играли отблески огня… Как ты умел смеяться! Я лежала на нашей огромной кровати, а ты пел для меня, и твой глубокий, бархатистый голос, казалось, превращался в горное эхо. А когда я засыпала, ты ложился рядом со мной на вышитую простыню, благоухающую ирисами. Я много тебе дала, я это знаю. А ты, ты дал мне все… В своих мечтах я представляла, что мы будем счастливы вечно…». Потом нетвердой походкой Анжелика возвращалась к себе в комнату и падала, не раздеваясь, на кровать, зарываясь заплаканным лицом в смятые простыни. — Жоффрей, любовь моя, как я хочу к тебе. Жоффрей, любовь моя, я хочу быть с тобой. Я помню о нашей любви. Мы были так откровенны друг с другом, потому что были созданы друг для друга. Только бы услышать твой голос среди шума иных голосов… Я хочу к тебе. Жоффрей, любовь моя, вернись… *** Неприятное известие застало ее на приеме у Нинон де Ланкло, где она присутствовала вместе со своей сестрой, которая в самом скором времени должна была выйти за маркиза дю Плесси-Бельера, их высокомерного кузена. Промотав все свое состояние, он теперь отчаянно нуждался в деньгах, а приданое, которое давала за Мари-Аньес Анжелика, полностью устраивало его. Он все так же продолжал насмехаться над своей провинциальной кузиной, но ее теперь совсем не трогали его неуклюжие уколы. — Сколько бы ни прошло лет, одно останется неизменным, — говорил он, кривя свои безупречно-красивые, как у греческой статуи, губы, — высокомерие женщины, чьи предки в 1356 году сражались рядом с королем Иоанном II Добрым при Пуатье. — Я приму это как комплимент, кузен Филипп, — с достоинством отвечала молодая женщина, поражаясь, как она могла в детстве быть влюбленной в этого самодовольного франта. Ей было жаль Мари-Аньес, которая, несомненно, быстро раскается в своем решении связать себя узами брака с самым невыносимым мужчиной в королевстве, но та была влюблена в Филиппа, как кошка, и Анжелика решила, что не будет препятствовать ей в исполнении ее желаний. В конце концов, у Мари-Аньес будет невероятно красивый муж, занимающий важную должность при дворе Людовика XIV, а сама она взлетит на самый верх социальной лестницы, встав вровень с графинями и герцогинями. Не это ли было заветной мечтой ее честолюбивой сестрички?.. — Мадам д’Аржантьер, ваш корабль со всем грузом захватил у берегов Кандии пират. Вы, должно быть, слышали о нем, — шептал ей посыльный, срочно вызвавший ее в холл дома Нинон. — Его называют Рескатором, и он держит под своим контролем все операции с серебром на Средиземном море. Говорят, что он тайный советник султана Константинопольского. Конечно, она слышала о нем. Появившись, словно ниоткуда, он буквально за считанные месяцы приобрел такой вес на Средиземноморье, что потеснил его недавних хозяев. Его ненавидели и боялись, а сам он был загадкой для всех. Никто не мог с точностью сказать, француз он или испанец, поскольку все переговоры вел за него его помощник, а на лице этот флибустьер носил непроницаемую кожаную маску. — И зачем ему понадобился мой корабль? — удивленно спросила Анжелика. — Не знаю, но он требует, чтобы вы прибыли для переговоров к нему на Крит. — Да он сошел с ума! — возмутилась молодая женщина. — Нет, это исключено. — Тогда он заберет себе корабль, а там товара на 35000 пиастров, — с отчаянием проговорил посыльный. — Он передал мне все это на словах? — раздраженно осведомилась Анжелика, начав, тем не менее, колебаться. — Да, через этого угрюмого Язона, своего помощника. Очень неприятный человек, смею вам доложить, да и его хозяин, наверно, тоже пренеприятнейший субъект. — Вы его видели? — Мельком, издалека. Очень высокий, худой, одетый в черный костюм строгого испанского покроя. На голове у него были завязанный по-корсарски красный платок и большая черная шляпа с красным плюмажем. На плечи накинут широкий белый шерстяной плащ с золотой вышивкой, возможно, в угоду мусульманским нравам, а быть может, и как символ его отступничества от христианской веры, — старательно перечислял посыльный. — Кожаная маска доходила до самых губ, почти теряющихся в черной сарацинской бородке. Признаюсь, он испугал меня. — И вы хотите, чтобы я поехала на переговоры с подобным персонажем? — содрогнулась Анжелика. — Это вам решать, сударыня, но он ясно дал понять, что не выпустит корабль из гавани Кандии, пока вы сами за ним не приедете. — Он что, знает меня? — озадаченно спросила Анжелика. — Не имею понятия, но он сказал, что знает человека, которого вы разыскивали на Средиземном море. Молодая женщина на миг потеряла дар речи. Земля едва не ушла у неё из-под ног, а в ушах бешеным набатом застучала кровь. — Вы раньше бывали там, мадам? — услышала она, как сквозь вату, голос посыльного. — Нет, но теперь мне необходимо туда поехать, — она круто развернулась и приказала лакею немедленно подавать экипаж. *** Она наняла небольшое судно в Марселе, которое уже наутро взяло курс на Кандию. Корабль шел быстро, его ритмичное покачивание успокаивало Анжелику. Изредка слышалось хлопанье раздуваемых ветром парусов. Ощущая бег судна, она думала, что всегда мечтала попасть на борт корабля и отправиться навстречу приключениям, с того самого дня, когда ее брат Жослен крикнул ей: «Я уезжаю на море…». Загадочная личность Рескатора волновала ее воображение, и она гадала, действительно ли он что-то знал о Жоффрее, или же это была просто уловка, чтобы заманить её на Крит. Но зачем? Ведь они даже не знакомы… Чего он хочет от неё? Анжелика сжала кулаки. — Ну что же, господин Рескатор, — сердито проговорила она. — Вы даже не представляете, с кем связались! Я заставлю вас вернуть мне корабль и рассказать все, что вы знаете о моем муже! *** Уже несколько часов ее корабль тихо покачивался на волнах у входа в порт Кандии. Жестоко палило солнце. Бриз доносил с берега запахи масла и апельсинов. Наконец день стал клониться к закату, и по-восточному яркая пестрота красок города начала покрываться розоватой дымкой. Крит раньше принадлежал христианам, а теперь оказался в руках мусульман, и нынешние его хозяева не замедлили подтвердить свою власть, соорудив много минаретов, белыми свечами торчащих среди колоколен и куполов греческих и венецианских церквей. Капитан спустил на воду каик, едва корабль встал на якорь, и повез Анжелику на берег. Анжелика с интересом разглядывала город и невольно искала взглядом на берегу высокую фигуру Рескатора. На рейде и вдоль набережной покачивалось на якоре десятка два галер и военных судов, несколько сот барок и парусников. Где-то среди них скрывалось и ее судно, с досадой подумала Анжелика. — А вот и капитан Язон, — подбородком указал ее сопровождающий на невысокого плотного человека в военном мундире и с саблей на боку. — Вас уже ждут, мадам. Когда она ступила на берег Кандии, он молча накинул ей на плечи джеллабу. — Так вы будете привлекать меньше внимания, — угрюмо проговорил капитан Язон, даже не потрудившись представиться. — Где ваш господин? — Анжелика очень старалась говорить так, чтобы ее голос не дрожал. — Я провожу вас к нему. Одну, — он развернулся на каблуках и, не оборачиваясь, двинулся в сторону города. — Не бойтесь, сударыня, я незаметно прослежу, куда он вас поведет, и в случае опасности позову своих людей, чтобы вас вызволить, — шепнул ей капитан, доставивший ее на Крит, и тихонько пожал ей руку. Она благодарно улыбнулась ему. — Я все же надеюсь, что все пройдет благополучно, и мы с господином Рескатором договоримся полюбовно, — проговорила Анжелика на ходу, торопясь догнать Язона. «Ну что за мужлан!», — с досадой подумала она. Особняк, куда ее доставил в паланкине с плотно задернутыми занавесями неразговорчивый капитан, был расположен на холме. Снаружи он выглядел четырехугольным зданием в византийском стиле, с решетчатыми коваными воротами тонкой отделки. Его белоснежные стены были увиты розами, источающими восхитительный аромат. Внутри он был обставлен с изысканной роскошью и на полуевропейский лад: красивая мебель из ценных пород дерева и тяжелые зеркала в золотых рамах уютно соседствовали здесь с невысокими восточными диванами и пушистыми персидскими коврами. Окна комнаты, куда Язон привел молодую женщину, выходили на море, а маленькая уютная терраса словно приглашала облокотиться на окаймляющие ее деревянные перила и полюбоваться раскинувшейся над Кандией звездной ночью. Но Анжелику мало волновало окружающее ее великолепие. — Где ваш хозяин? — снова спросила она, с облегчением скидывая джеллабу. Восточная одежда, призванная скрывать все женские прелести, сковывала движения и мешала обзору. — Присаживайтесь, — Язон мотнул головой в сторону дивана, заваленного шелковыми подушками, и вышел прочь. Через некоторое время в комнату проскользнула молодая служанка, которая поставила на круглый столик поднос с чашкой ароматного кофе, кучкой засахаренных фисташек и медовых пряников, и быстро удалилась, игнорируя все вопросы Анжелики. — Хозяин передал вам, чтобы вы выпили кофе с дороги, — твердила она на ломаном французском, как попугай. Чаша терпения молодой женщины переполнилась. — Да что, черт возьми, здесь происходит?! — она что есть силы толкнула стол, и все, что на нем стояло, с оглушительным грохотом упало на плиточный пол. — Я хочу немедленно видеть господина Рескатора! — громко крикнула она в унисон вторящему ей звону серебряного блюда, крутящегося на полу. — Я здесь, мадам, — сзади раздался глухой, изломанный голос, тут же перешедший в надрывный кашель. Анжелика медленно обернулась. Мужчина, опирающийся о дверной косяк, согнулся в резком приступе кашля, а его густые черные волосы скрыли от нее его лицо. Одет он был на восточный манер и совсем не был похож на грозного пирата, которого описал ей ее помощник. — Так это вы захватили мой корабль? — она быстрым шагом пересекла комнату и встала прямо напротив него, непримиримо скрестив руки на груди. — С какой целью? Что вам от меня нужно? И что вы знаете о моем муже? — здесь её голос слегка дрогнул. — Да говорите же, наконец! — Имейте милосердие, мадам, дайте мне секунду передышки, — откашлявшись, хрипло произнес пират. Его затрудненный и медленный голос рождал в ее сердце беспокойство. Анжелика словно уже слышала эти ироничные интонации, этот волнующий тембр… — Помните, я говорил вам когда-то, что у каждого человека есть шанс прожить много жизней, — он поднял на нее насмешливые черные глаза и широко улыбнулся, — и вот сейчас я рискую потерять последнюю, которую с таким трудом вырвал у судьбы и которую мечтал посвятить вам… __________________ * королевский чиновник, глава судебно-административного округа. ** Фуке был арестован 5 сентября 1661 года, следствие же началось только в марте 1662 года. Первое заседание суда состоялось 1 июля 1664 года. 4 декабря 1664 года допросы и слушания были завершены, а Николя Фуке был вынесен обвинительный приговор.