Воронье перо и серебряный клык

Корв, кажется, искренне наслаждается летом. Лекс наблюдает за ним хмуро, сосредоточенно, все время поглядывая по сторонам: хрустнула ветка, стукнула о прибрежный валун галька, слишком шумно накатила на берег волна — за любым звуком может прятаться враг. Врагов у его милости хватает, только в прошлом месяце отразили два нападения, а до того подобное случалось еще чаще; все совершены приезжими, а одно, последнее — и вовсе вампиром. Мерзкая пиявка из магов крови попыталась вскипятить Корва изнутри, пока он обсуждал дела с советниками на ужине в саду, и почти преуспела, но у Лекса отличное чутье и хорошая скорость. Тварь даже не успела понять, что ее убило. Можно было бы сдержаться, попытаться захватить, затем допросить... можно было бы, если б перед глазами сквозь багровую пелену не виднелось лишь мертвенно-бледное лицо Корва с темной струйкой крови из носа. Ледяной комок ненависти подступает к горлу, и Лекс с большим усилием сглатывает: свою ярость нужно держать под контролем. Если он сейчас разъярится, то не сможет исполнить свой долг. И если из-за этого с графом что-то случится — прощения никогда не дождаться ни от всего Анвила, ни от себя самого. А Корв, однако, все еще находит и силы, и желание радоваться новому дню. Туфли валяются на песке, мокрые и позабытые, а его милость в совсем не аристократически закатанных до колена штанах стоит в воде и щурится при взгляде на сияюще-белые блики. На его губах видна легкая усмешка. Впрочем, он, кажется, чувствует на себе взгляд Лекса, потому что оглядывается и улыбается теперь по-настоящему, пусть в глазах все тот же насмешливый прищур. — Еро, расслабься уже, — советует Корвус, затем снова отворачиваясь к морю. — Тут все окрестности твоими стражниками нашпигованы. — А Завеса? — глухо отзывается Еро, рассматривая носки нагретых солнечным жаром сапог. — Кризис закончился, — ему кажется, или в голосе графа промелькнуло сочувствие? — Оттуда больше никому не прорваться. Лекс готов зарычать, взреветь, схватить его лапами за плечи и трясти, пока не вытряхнет всю дурь, — но пока еще держится. Корвус Умбранокс, к сожалению, слишком самоуверен, чтобы испугаться даже выведенного из себя оборотня в Криносе. Только вот ногти, кажется, уже начинают покалывать ладонь в до боли стиснутом кулаке. — Когда та пиявка попыталась пустить тебе кровь, я тоже считал, что "мышь не проскочит", — негромко, но зло отвечает Еро, — но она подобралась ближе, чем любой другой. А если придет кто-то еще, Корв? Обливион — еще не вся Умбра, а после Кризиса баламутит только его. Пройти с той стороны сможет любой мало-мальски опытный оборотень, и не факт, что он не выйдет прямо за твоей спиной, когда я буду слишком далеко! — Он не сразу осознает, что повысил голос, но, спохватившись, пытается снова нацепить маску невозмутимости. — Ты не можешь быть таким беспечным, твою ж светлость. Не можешь. — Да что ж вы, гару, все серьезные такие-то... — бормочет Корв — впрочем, достаточно громко, чтобы Лекс услышал. — Или это только Серебряные клыки таким страдают? — Я не из Клыков, — тут же оскаливается Лекс — будь он сейчас в одной из волчьих форм, то шерсть встала бы дыбом. Белая, (почти) серебристая шерсть. — Да-да, — поддразнивает его Корв; особо ретивая волна внезапно окатывает его до пояса, но он даже не морщится. — Ты, конечно, не мастер этикета, но породу-то все равно не спрячешь, в каждом глазу по славному предку... даже пославнее, чем у меня, возможно. — Мне давно дали понять, что я с ними ничего общего не имею, — тихо, очень тихо говорит Еро. — Иначе бы я тут и не оказался никогда. — Их ошибка, — легко отзывается граф. — Потому что лично я считаю такого капитана стражи бесценным приобретением. Надеюсь, мнение начальства для вас что-то значит, капитан Лекс? Еро хмурится. — Да, — наконец отвечает он. — Но лучше об этом не шутить, Корв. Пожалуйста. Последнее слово, кажется, выбивает того из колеи. Ехидно вздернутая бровь становится вздернутой озадаченно. — Как хочешь, — Корв затем хлопает рукой по воде, смотрит, как брызги сверкают в лучах и снова сливаются с бирюзой, — будем считать, что твое слово в этом случае закон, — он хмыкает. На какое-то время воцаряется тишина. Затем Корв довольно потягивается: — И все-таки расслабься, Еро. Тебе же легче будет. А затем начинает меняться. На фоне слепящей белой воды профиль отчетливо виден — было бы время, был бы уголь под рукой, то можно было б зарисовать... И, как у любого перевертыша, контуры текут, меняются, переплавляются: серые глаза чернеют окончательно, до ночной темноты, нос — а он у графа выдающийся, по семейным портретам видно, что наследственный, — вытягивается, становится настоящим клювом, поджарое тело становится сухим и тонким, облачается в одеяние из эбонитово-мрачных перьев... и наконец огромный ворон всплескивает большущими, фута четыре в размахе, крыльями, чтобы взмыть над морем и всем Золотым берегом в яркое, безумно яркое летнее небо. О да, Корвус умеет наслаждаться как никто. Еро непроизвольно стискивает рукоять меча, наблюдая за ним: что за глупая беспечность, он ведь летать не умеет, не сможет за ним последовать, не успеет оказаться рядом и защитить... а если Завеса порвется прямо сейчас, если из разрыва хлынут огонь и скверна Змея? Сколько храбрецов полегло, изгоняя из мира безжалостного Зверя Войны*, сколько пожертвовало самими своими душами? А Корв, своенравный упрямец, считает, что все закончено! Но Лекс, как любой гару, знает: война со Змеем не прерывается никогда. Враг везде: в чудовищах диких просторов за стенами города, в мертвых глазах даэдра за Завесой, в гнилых сердцах преступников, в слабых душах обычных людей, брошенных в одиночестве выживать среди едва уцелевшего мира. Лекс родился в полулуние и знает: нельзя сражаться с ним только когтями и клыками, как нельзя сражаться только хитростью и словами; только в балансе, в сочетании того и другого будет достаточно сил для победы. Справедливость — то оружие, перед которым даже почти всемогущему Вирму не устоять. Он когда-то считал себя образцовым филодоксом*, чтил равно Литанию гару и законы народов Империи, думал, что сумеет призвать к ответу любого отступника... а затем его мысли поглотил один лишь Серый Лис. Хитрый, наглый, умный, совершенный вор, что всегда был на два шага впереди — и от которого столь сильно разило скверной Змея, что Лекс едва не терял рассудок, готовый тут же мчаться на четырех лапах по следу, обнюхивать каждый камень столицы, лишь бы добраться до него — и нет, не разорвать на части (хотя любой иной гару поступил бы именно так), но отдать на суд тем, кто пострадал от его загребущих лап, отдать, чтобы смертные сами дали отпор Змею, изливавшему на них свой яд сквозь черные провалы прорезей серого капюшона... И все же Лекс упустил его, попался в умело расставленные сети, словно бестолковый щенок. И при том понимал, разглядывая парящего в небе ворона, что, кажется, готов отказаться от своей охоты... по крайней мере, пока графу Умбраноксу угрожает очевидная опасность. Этот долг все же первостепенен. Возможно, чтобы спасти Корва, ему даже придется нарушить Литанию — но об этом Лекс предпочитал не думать.