Помни о смерти

Впервые Азирафаэль заметил во время Второй мировой войны, как раз в тот самый день, когда Кроули помог ему в столь неловкой ситуации и даже потрудился вспомнить о книгах. Уже много позже, размышляя о том случае, он начал вспоминать и другие, очень на него похожие. Постепенно пришёл к мысли, что так было всегда, но сперва долго не верил: он даже представить себе не мог, что такое возможно. В голове не укладывалось. Немыслимо. Непостижимо. После чудесного спасения Азирафаэль пригласил Кроули сходить с ним на ужин — даже в войну Лондон всеми силами притворялся, что всё идёт своим чередом. Наверное, этому город научился у своих горожан — или же всё-таки наоборот? Так или иначе, они нашли небольшой столик в каком-то французистом ресторане, где не было ничего французского, кроме разве что какой-то несчастной бутылки вина за сумасшедшие деньги. Купить её никто себе позволить не мог, а вот ангел и демон смотреть на цены не привыкли, потому и стали счастливыми обладателями очень подозрительного напитка. Он пах грушей, а на вкус отдавал порохом. — Букет… интересный, — из вежливости заметил Азирафаэль. От самой разрушенной церкви они не обменялись и парой слов, только дежурными любезностями, но в компании Кроули ему всё равно было уютно. Он решил, что подумает об этом завтра, а пока что будет просто наслаждаться приятным обществом. Разговорились, и Азирафаэль даже не подозревал, что им найдётся что сказать. Ему казалось, что за все те годы, пока они не виделись, ничего толком не произошло, но ошибся. Слова лились будто сами собой — все тревоги, переживания, смешные мелочи и грустные истории, что накопились за это время, оказались чрезвычайно важными, и ими было просто необходимо поделиться как можно скорее. В тесной комнатушке, полной преувеличенно бодрых людей, Азирафаэль почувствовал себя как дома. Домом он тогда считал свой книжный магазин — позже, много позже он поймёт, что дом — не место, а люди. Потом он даже вычитал это в какой-то книжке и очень гордился, что сам до такого додумался. Тот вечер стал одним из многих, что привёл его к этой мысли. Кроули говорил мало, зато с интересом слушал. Толком не ел, заказал себе какое-то овощное рагу, напрочь отказался есть мясо — Азирафаэль прекрасно его понимал и сам тоже заказал себе салат и три десерта. Правда, к блюду Кроули едва ли прикоснулся, и Азирафаэль втайне ему позавидовал: ему было бы жаль отказываться от человеческой еды. Бутылку они так и не допили, и только Азирафаэль решил, что пусть они лучше оставят вино официантам — наверняка они давно ничего подобного даже не нюхали, им будет приятно согреться этой печальной ночью, — как вдруг какой-то неосторожный молодой человек задел её и опрокинул прямо на Кроули. Тот как раз пытался рассказать ему какую-то смешную историю, постоянно себя осекал, вспоминая, что перед ним всё-таки ангел, посмеивался и неловко намекал на особенно шокирующие моменты. И, конечно же, совершенно не ожидал, что сейчас на него свалится бутылка, поэтому, наверное, и среагировать не успел. Стекло разбилось, вино разлилось по щегольскому костюму, и виновник происшествия, охнув, рассыпался в извинениях. Тут же засуетились официанты, откуда-то принесли тряпку, но Кроули уже заставил пятно исчезнуть, остался только порез на руке. Азирафаэль забеспокоился, что юноша будет крайне удивлён такому необыкновенному фокусу, но он, кажется, был слишком пьян для таких сложных умозаключений. Пока все толпились вокруг их столика, Кроули с Азирафаэлем уверяли зрителей, что, мол, ничего страшного, а парень робко предлагал заплатить по их счёту, Азирафаэль незаметно положил деньги на стол. — Надо поскорее уходить, — поторопил он Кроули. — Мои мысли читаешь. Уже на улице он спросил: — Ты порезался? — Немного, — признался Кроули и посмотрел на ладонь. — Давай-ка я взгляну, — предложил Азирафаэль. Сами себе они залечивать раны не могли, а вот кому-то другому — без проблем. Всё-таки Кроули только что спас его ценнейшую коллекцию, и он просто обязан был как-то его отблагодарить. Как только он дотронулся до его руки, красная полоса побледнела, а потом и вовсе затянулась; осталась лишь бледная, нежная кожа, чуть розоватая от недавних прикосновений. Сам по себе инцидент был совершенно незначительным, запомнилось Азирафаэлю только приглушённое шипение Кроули в тот самый момент, как он приложил ладонь к порезу, и, чуть ранее, гримаса боли, когда стекло царапнуло его кожу. Позже вечером, читая книгу, Азирафаэль вспомнил об этом и на мгновение задумался, а потом и вовсе отложил увесистый том в сторону. Он никогда не чувствовал боли. Ему случалось удариться, ушибиться, порезаться — на хрупкой оболочке оставались следы, заживавшие быстрее, чем у смертных, но всё-таки заживавшие. Но никогда он не страдал от своих ран, даже не испытывал дискомфорта. Вот приятные вещи он чувствовал вполне живо — тепло камина, сытое довольство, приятное опьянение, нетерпеливое предвкушение. Порой ему казалось, что вся жизнь состоит из удовольствий, и он даже несколько раз заставлял себя заглядывать в довольно неблагополучные районы, просто чтобы вспомнить о том, как же много несчастий и бед в этом мире. Сердце его переполнялось ужасом и состраданием, но ведь это не физическая боль, а только лишь душевная. Она может ранить сильнее, но всё же она не столь… опасна. Азирафаэлю сложно было представить, чтобы его телесная оболочка была настолько уязвимой. Тогда каждый день превращался бы в испытание, в невыносимо трудную задачу остаться целым и невредимым. Ведь что же тогда получается, Кроули — он почти как человек? Глупости какие! Однако зерно сомнения уже заронилось в его разум и увязло в крепкой почве мрачных мыслей. Азирафаэль стал вспоминать и нехотя признаваться себе, что заметил уже давно — просто не хотел в это верить. Ему казалось, что всё это чепуха и игра его воображения, вскормленного тысячами и тысячами людских книг. Теперь же его мнение изменилось, слишком много раз он отнекивался от правды. Вдруг все незначительные подробности, мелочи и неурядицы стали обретать новый смысл. В девятнадцатом веке Кроули чуть ли не два месяца ходил всюду в перчатках, не снимал их даже в душном ресторане, куда они иногда заглядывали — неужели он прятал какую-нибудь царапину? или ожог? никак не заживающий шрам? Тогда Азирафаэль решил, что это мода какая-то, но сейчас начал сильно в этом сомневаться; потом-то Кроули совершенно точно забыл об этой причуде: он хорошо помнил, как в каком-то джентельменском клубе они сидели за игорным столом, их попросили снять перчатки, чтобы они не мухлевали, и Кроули без всяких раздумий подчинился. Сколько ещё таких случаев было на его веку? И скольким из них Азирафаэль не придал совершенно никакого значения? И почему это Кроули никогда ему не рассказывал об этой… особенности? Азирафаэль решил поговорить со своим почти что другом начистоту, но возможность представилась только в самом конце двадцатого века. Они, конечно же, встречались и во время войны — очень редко, но всё-таки встречались, — а потом и после; в семидесятых и восьмидесятых не так часто, потому что Кроули был без ума от шумных вечеринок и зажигательного диско, а Азирафаэля всегда ужасно пугали такие массовые сборища людей. Просто никак не получалось завести разговор на эту тему. Он всё время думал о том происшествии, даже порой старался приглядывать за Кроули, беспокоясь, как бы ничего не случилось и он бы не поранился. Вдруг Азирафаэль стал чувствовать какое-то странное внутреннее напряжение, как будто его попросили присмотреть за щенком, а он понятия не имел, как обращаться с животными, тем более с их детёнышами. Всё вмиг стало сложнее, и привычные устои пошатнулись. Ангелы и демоны — сверхъестественные существа. У них нет чего-то, что есть у людей, зато есть много того, о чём человечество может только мечтать, в том числе и неуязвимость. Существуют способы им навредить и даже убить, но они никогда никого толком не интересовали. Не было причин вредить друг другу. Чисто гипотетически ожидался Конец света, но Азирафаэль искренне надеялся, что он не наступит в ближайшее время. А если все же наступит в отдаленном будущем, вот тогда знания о том, как повергнуть демона, ему точно пригодятся. Пока что ангелам ничего не грозит, а демонам стоит держаться подальше от религиозных фанатиков и не провоцировать их. Впрочем, однажды во времена Средневековья Кроули вступил в один спор о христианстве в качестве адвоката дьявола и даже выиграл бы его, если бы не стража, которую позвал кто-то из его оппонентов. И даже тогда отделался Кроули легко, всего-то и пришлось переехать в другой город. Азирафаэль даже составил ему компанию, потому что заняться в той деревне всё равно было нечем. И тут открывается, что демонам не так-то хорошо живётся в этом мире. Или только Кроули? Он же даже не рядовой демон или какой-нибудь мелкий бес, а вполне уважаемый Падший. Ведь у таких чинов, наоборот, должны быть какие-нибудь привилегии. Очевидно, нет, ведь он ясно видел, что Кроули почувствовал боль. И если царапину Азирафаэль ещё мог понять — у него самого толком никогда никаких ранений не было, но он знал, что всякое случается, всё-таки сосуд не совершенен, а сделан из обыкновенной человеческой плоти, —последствия пугали его, как будто это ему кто-то грозил причинить вред. Но вот странность: Кроули выглядел вполне уверенно и смело, как будто ничего ему не грозило. Ходил где попало, провоцировал кого попало, один раз даже угодил в перестрелку — случайно, но всё же, — и потом вышел из этой передряги целым и невредимым. Как ему это удалось — непонятно, но всё-таки даже тогда, в разрушенной церкви, Кроули выглядел очень даже бодрым и совершенно не смущённым. На них упал снаряд, и каменное здание рухнуло — а Кроули; тот самый Кроули, что позже в ресторане поранился осколком винной бутылки, даже бровью не повёл. Сложить все эти разрозненные происшествия в единую картинку не получалось, поэтому Азирафаэль не знал, как начать это странный и невероятно сложный разговор. А ещё ему, наверное, не хватало смелости. Разговор всё-таки состоялся — конечно же, в книжной лавке, потому что где же ещё? За окном угасал двадцатый век, и Азирафаэль с Кроули не знали, что принесёт им век двадцать первый. На кухне Кроули по-хозяйски перебирал бутылки вина, а Азирафаэль уже сидел на диване у окна и задумчиво смотрел на тарелку с печеньем. — Это сойдёт, — вынес вердикт Кроули, появляясь с бутылкой белого вина и двумя бокалами — правда, теми, что для красного. — Похоже на то, что мы пили во время войны. Помнишь, в том ресторанчике? Когда твои книжки чуть не подпалили. Надеюсь, что по вкусу они разные. Азирафаэль хорошо помнил ту ночь, очень хорошо. — Молодой человек её разбил, — напомнил он. — Точно, — безмятежно кивнул Кроули, разливая вино по бокалам. — И ты поранился. В его облике ничего не изменилось, даже рука не дрогнула. Всё так же спокойно он отставил бутылку и подал один бокал Азирафаэлю. — А ты помог мне залечить рану. Услуга за услугу. Замешкавшись, Азирафаэль забрал вино и осторожно чокнулся с Кроули. Стекло звякнуло, как случайно упавший осколок, и звук утонул в тишине комнаты. За окном шёл снег, и в тепле магазина могло показаться, что время остановилось. — Кроули, я давно хотел тебя спросить кое о чём. — Валяй, — разрешил Кроули, развалившись на диване. — Про демонов, — уточнил Азирафаэль. — За такие вопросы Гавриил тебя по головке не погладит! Но если ты хорошо попросишь, то я никому не расскажу, — ухмыльнулся Кроули, но тут же состроил серьёзное выражение лица. — Я не эксперт, но постараюсь. Со вздохом Азирафаэль поставил бокал на столик. — Правда ли, что демоны чувствуют боль? И опять на лице Кроули не дрогнул ни один мускул — только вот он было потянулся к очкам, чтобы их снять, но теперь рука его якобы небрежно легла на спинку дивана. — А с чего ты решил? — с бравадой поинтересовался у него Кроули, как дети обычно пытаются спорить с родителями и до последнего не признаются в совершённой шалости. — В том ресторане ты скривился, когда осколок рассёк твою руку, — честно ответил ему Азирафаэль. Каким-то шестым, наверняка ангельским чувством он догадался, что если он хочет вызвать друга на откровенность, то и самому следует быть до конца честным. — Это рефлекс, — быстро произнёс Кроули, но было очевидно, что он нагло врал. — От тела осталось. Да и неожиданно эта бутылка разбилась. Ты бы своё лицо тогда видел! Наверняка они оба действительно выглядели не лучшим образом, но Азирафаэль не дал ему поменять тему. — И когда я залечил тебе рану, тебе тоже было неприятно. Ты даже зашипел. — Ты до меня дотронулся, — возразил ему Кроули. — Ты всё-таки ангел, а я — демон. Не самое удачное сочетание, согласись? — Не может же… Неужели тебе неприятно, когда я тебя касаюсь? — уточнил Азирафаэль. Он никогда не задумывался об этом, потому что сам ничего не чувствовал. Но тут он вспомнил о том, как Кроули пробирался по проходу церкви, и освящённая земля раскалёнными углями жгла его ноги — вдруг и ангельская кожа влияет на демонов похожим образом? Однако Кроули смутился и поспешил его поправить: — Нет, только в тот раз. Тогда у меня была открытая рана, а так-то мне нормально. — Нет, — решительно сказал Азирафаэль и даже легонько хлопнул себя ладонью по колену. — Нет, там не было никакой открытой раны, простая царапина. Но ты её ощущал, это точно. Помнишь, мы во Франции попали в гущу какого-то очередного восстания? Там стреляли, и кидались камнями и какими-то овощами, и даже мимо пробегал какой-то мужчина с вилами… И вот там ты гулял, словно мы на каком-то карнавале или параде. Совершенно спокойно. Да и в церкви тоже с тобой ничего не случилось. А тут — обыкновенная бутылка… Где-то в глубине магазина раздался хлопок, и Азирафаэль резко повернул голову. Недалеко от кассы перегорела лампочка. Он очень надеялся, что перегорела она от старости, а не из-за Кроули. Тот молча сидел на диване, всё ещё в очках. Темнело быстро, и вот уже на его лице пятнами легли тени; понять, о чём он думает, стало совершенно невозможно. Азирафаэль решил дать ему время подумать и собраться с мыслями — или, может, решиться, — только взял с тарелки печенье и начал есть, запивая вином. Кроули долгое время ничего не говорил, а потом ни с того ни с сего вспомнил их поездку в Италию: — Помнишь, как в Риме мы макали в Святое вино кантуччи и ели? Замерев, Азирафаэль кивнул. Он очень хорошо помнил жаркие итальянские дни, прохладные вечера и весёлые толпы, выплёскивающиеся на улицы старого города с закатом солнца. — Тогда мы сидели на какой-то набережной, и ты мне тогда сказал кое-что. «Демоны пали потому, что не любили людей, а теперь вот одному из них приходится жить на Земле». Как-то так. Мы тогда уже хорошо были знакомы, но ты всё равно сразу же начал извиняться за неловкую шутку. Вспомнив о том разговоре, Азирафаэль даже сейчас зарделся. — И я ещё раз прошу у тебя прощения, — поспешил заверить он Кроули, но тот только отмахнулся. — Ерунда. Вообще-то, это Люцифер не любил людей. Но раз Люцифер не любил, значит, и любой уважающий себя демон должен их всеми фибрами своей тёмной души их ненавидеть, — фыркнул Кроули и тут же поправил себя: — Если у нас эта душа есть, конечно, в чём я сомневаюсь. Сказал он это небрежно и как будто бы к слову, но Азирафаэль сразу догадался, что он размышлял об этом не один год. Может, даже не один век. У Азирафаэля вдруг возникло странное, щекочущее чувство предвкушения чего-то значимого, словно вот-вот он узнает нечто важное и очень секретное. Тайну, в которую посвящены лишь избранные. — Раз начальство решило, что люди — это плохо, — продолжил Кроули, — значит, это истина в последней инстанции. И мы теперь все эту истину считаем непреложной. У всех организаций есть своя идеология. Кроули усмехнулся и рывком поднялся с дивана. За окном началась настоящая метель, и прохожие почти все спрятались по домам, ресторанам и магазинам, только порой в большом окне книжной лавки быстро мелькала закутавшаяся в пуховик или пальто фигура. Поднявшись, Кроули не смог стоять на одном месте и тоже начал метаться по комнате. — Но без наказания проступка не бывает, верно? Ад, конечно, то ещё наказание, но если рассматривать его в ситуации с Люцифером, то это даже, скорее, повышение — не должность менеджера в папочкиной фирме, а своё собственное дело. Да ещё и пристойная причина больше не пялиться на всех этих заносчивых индюков — просто сказка!.. Но хорошо в этой жизни никогда не бывает, если ты не ангел, конечно. Поэтому за свои не вполне дружеские чувства все демоны поплатились тем, что стали из одного с ними племени! Обычно Кроули разговаривал довольно громко, как и сейчас — только вот все его слова были пропитаны горькой насмешкой, за которой он неловко пытался скрыть настоящую трагедию. Кто-то пытается выставить всё как шутку, но нет-нет да проскальзывает в голосе нотка неподдельной грусти, и тогда сердце сжимается, искренне жаль становится этого несчастного. Вот и сейчас Азирафаэля, пока лишь смутно догадывающегося о том, какое же именно несчастье выпало на долю Кроули, охватило безумное желание подскочить к нему и крепко обнять; так, чтобы он больше не корил себя за все беды этого мира — а он точно корил, это Азирафаэль знал наверняка; — чтобы он наконец-то перестал прятаться за маской цинизма и сарказма и наконец-то позволил себе хотя бы чуть-чуть быть хоть с кем-то честным. Но несмотря на то, что не поддаться порыву было трудно, Азирафаэль сдержался. Он понимал, что сейчас он ни в коем случае нельзя спугнуть его: Кроули так редко рассказывал ему что-то настолько личное, а любое движение, любое слово могло запросто снова загнать его в темноту дивана и глумливое настроение. Кроули замер у окна, и его силуэт темным росчерком темнел на фоне окна. Свет фонарей отражался от снега — кажется, в этом году Рождество в Лондоне будет белым. — Мы можем защитить себя, — неожиданно тихим голосом промолвил Кроули, — как тогда в церкви. Во Франции. Во время чумы. На поле боя очередной войны, затеянной людьми. Но в тот самый момент, когда мы забываемся, когда вдруг чувствуем себя неуязвимыми… В тот самый момент случается нечто незначительное: край листа, неаккуратно взятый нож, сучковатая ветка дерева. Разбившаяся бутылка. Как только мы забываемся, нам тут же напоминают, что наша оболочка смертная. И если у ангелов это всего лишь сосуд, то для нас эта оболочка — часть нас самих. Душа демона в теле человека. Мы презирали людей, за это и поплатились. Стали одними из них. Каждый наш шаг — напоминание о смерти. Только ветер шумел за окном, словно хлопающие на ветру простыни. Азирафаэль смотрел в спину другу и пытался поверить в услышанное. Все его подозрения оправдались — но признать свою правоту оказалось сложнее, чем оставаться в неведении. Значит, Кроули действительно было больно. В то время, как он наслаждался жизнью и боялся разве что гнева Гавриила, Кроули жил в постоянном напряжении. Как обычный человек, только вечно. И всё время помнил о смерти. Казалось, что прошёл час, не меньше, а Кроули всё стоял у окна. Бой в часах давно сломался, а Азирафаэлю не хотелось думать о времени. Он думал о своём друге. Метель затихала. — Я пойду поставлю чайник, — решился нарушить тишину Азирафаэль. Поднявшись с дивана, он ушёл на кухню и постарался шуметь как можно громче, то ли ради Кроули, то ли ради себя самого. Через десять минут, когда он вернулся с двумя чашками и объявил, что чай вот-вот заварится, Кроули уже развалился на диване и потягивал вино. — Ну хоть это пристойное, — прокомментировал он, покачал бокал. — Теперь только груша и никакого праха и мертвечины. — Точно, — тут же подхватил Азирафаэль. — Но всё же Мальвазия мне нравится больше, она послаще и не такая простая. — Мальвазия — это какой-то сплошной сахар. Не представляю, как его Лео пил, — возразил Кроули. Вернувшись с чайников, Азирафаэль продолжил отстаивать честь ломбардского вина, а предшествующую разговору тему они по молчаливой договорённости больше никогда не поднимали. Только теперь Кроули мог не бояться забыться, потому что Азирафаэль больше не забывал.