«Третий вопрос, — сказал король, — сколько секунд в вечности?» Отвечал на это пастушонок: «Есть на краю Вселенной алмазная гора — час пути в вышину, час пути в ширину, час пути в глубину; на ту гору через каждые сто лет прилетает птичка и вострит на той горе клюв свой… Вот когда она всю ту гору источит, тогда и первая секунда вечности пройдет».
Кроули предпринял ещё одну попытку рассказать Азирафаэлю сказку. Ему даже показалось, у него получилось, но если смотреть правде в глаза, то Азирафаэль едва ли его понял. Они оба напились до такой степени, что сам Кроули с трудом вспоминал, к чему вообще завёл этот разговор. Демон с ангелом сидели на скамейке в парке и беспокойно поглядывали на небо. Если бы кто прошёл мимо и случайно подслушал их разговор, подумал бы, что мужчины спорят о теологии. Или о философии. Или, может, обо всём сразу. Молодой священник пытается вразумить какого-то повесу — или же этот самый повеса искушает священника. Возможно, два закадычных друга спорят о чём-то серьёзном, доводы их отличаются и в то же время очень похожи. Так или иначе, этот случайный свидетель их разговора немедленно вспомнил бы о безотлагательном деле и поспешил домой. — Дело в том, — пробормотал Кроули, — дело в том, что они не понимают. — Наконец-то я могу с тобой согласиться, — ответил Азирафаэль. — Всё на этой Земле неоднозначно. Добра и зла по половинке, — продолжал Кроули, кивнув. — Мы могли бы всего-навсего бросить эту планету. Рай и Ад отпустили бы вожжи, и старая повозка сама покатилась дальше. — По-твоему, мы никакой роли не играем? — Дело в том… Дело в том, — попытался подобрать слова Кроули, — что нам нечему учить человечество. Вспомни, до чего они сами додумались. Испанская инквизиция, мафия, концлагеря, все то, за что мне выносили благодарности… Но я ко всему этому не причастен. Каждый раз я ловлю себя на мысли, что люди действительно по природе своей злы. Надо бы позвать Гитлера, Муссолини, Томаса Торквемаду, маркиза де Сада, Жиль де Ре и попросить их читать лекции для демонов, потому что, скажу я тебе, ни у кого Внизу такого воображения и в помине нет. Кроули посмотрел на Азирафаэля, чьё лицо стало мрачнее тучи. — И всё-таки, — возразил ангел, словно хотел защитить честь всего человечества, — и всё же они иногда показывают себя с хорошей стороны. Святые, миротворческие миссии, соглашения; люди, которые раздают имущество бедным… Ты всегда хвалил людей за их творческие способности, смекалку, умение находить выход даже из самых сложных ситуаций, которые они же сами себе и создали… — В яблочко! — воскликнул Кроули так, словно только что выиграл спор*. — Глупо уничтожать эту планету. Здесь так интересно, а люди такие забавные, постоянно выдумывают что-то новенькое, хорошее или плохое — не суть важно. Никогда не знаешь, что новый день тебе готовит. Если бы они только видели, если бы только дали шанс… Они бы поняли, что истинный грех — остановить эту планету и превратить в чёртов огненный шар! — Кроули. — Нет, — твёрдо ответит тот, предугадывая слова Азирафаэля. — Только не говори, что мы не сможем одержать победу. Сможем. Однажды мы уже победили. — Не в этот раз. Казалось, что небо охватило пламя, как бывает на закате, а не погожим майским днём. Поднялся холодный ветер, и все утки исчезли с глади озера, как и люди с дорожек. Уже начался звездопад, и каждый вечер люди поднимали глаза к небу, зачаровано любуясь великолепным спектаклем, а журналисты не уставали писать о том, что в этом году сезон звездных дождей пришёл раньше, чем обычно. Кроули молча разглядывал небо, порой переводил взгляд на ангела, а затем обратно. Они, как никто другой, отлично понимали, что рано или поздно всё закончится. *На самом деле спор он не выиграл. Всего лишь двадцатью пятью годами раньше они уже поднимали эту тему. За шесть тысяч лет они обсуждали её не один и не два раза — этот спор, особенно после первого Апокалипсиса, вспыхивал довольно часто.***
Демон Кроули частенько надеялся на лучшее. Размышлял он так: однажды им уже удалось предотвратить Апокалипсис, поэтому нет оснований утверждать, что во второй раз они потерпят поражение. Ему нравилось думать, что он, единственный в Аду демон с хоть каким-то воображением, мог бы придумать что-нибудь этакое и спасти всех, возможно, в самый последний момент, как герой приключенческого фильма. Но пока он думал, пока наблюдал за звездопадом, окрасившимся в красный небом и вскипевшими морями, беспокоила его лишь участь дельфинов. И китов. Да и гориллы наверняка напуганы. В те дни глаза у демона налились кровью*, на лбу постоянно выступала испарина, а кожа стала сухой и бледной, словно у трупа или привидения. Он проспал месяц, постоянно рыдал так, что вместо слёз из глаз текла кровь. Силы покинули его, и он целыми днями только лежал в огромной кровати да смотрел, как небо за окном крошится на мелкие кусочки. Все прочие демоны считали, что он перебарщивает. Он же отвечал, что у него траур** и больше ничего ради своего дома, что принимал его столь много лет, он сделать не может. Ведь Земля вот уже шесть тысяч лет вращалась вокруг своей оси и баловала его сладостными плодами и развлечениями. Три месяца дал ему Азирафаэль, не смея нарушить его траур***, но потом соскучился и решил, что пришёл момент хорошенько напиться, ведь времени у них осталось так мало, что терять его больше нельзя. По этой причине Азирафаэль однажды материализовался в квартире демона с бутылкой отличного красного вина, когда-то купленного для особого случая. Он постарался не обращать внимание на растения, дрожавшие от горя и страха — никогда в своей жизни не видели они своего драгоценного хозяина**** таким сломленным, подавленным, испуганным. Он нашёл Кроули полуголым в спальне, где тот провёл всё то время, что они не виделись. Развалившись на груде подушек, он бездумно рассматривал небо. — Прошу простить моё вторжение, друг мой. — Ангел, — монотонным голосом прошептал Кроули, даже не взглянув на него, словно давно поджидал гостя и совершенно не удивился его визиту. — Я принёс вина. На мгновение Кроули закрыл глаза, потом устало размежил веки. — Не хочется. — Дорогуша, давай поговорим, ведь нам осталось совсем немного, — попросил Азирафаэль. Он, как любое божественное создание, не любил попусту тратить время. А вот Кроули, наоборот, обожал бездельничать. — Пожалуйста, — добавил Азирафаэль. Кроули, за шесть тысяч лет почти никогда не отвечавший своему другу отказом, промолчал. Он с трудом вылез из вороха одеял и подушек, словно они тяжёлым грузом придавили его отощавшее тело, провёл рукой по волосам, нацепил солнечные очки и встал из кровати в аккуратном тёмном костюме-тройке. *Известно, что глаза у Кроули золотисто-жёлтые, а зрачки похожи на две узкие трещины. Змеиные глаза выдают его настоящую натуру, однако когда он перенапрягается, переутомляется или переживает, как и произошло на этот раз, его глаза становятся красными и ужасными. **Данное состояние можно назвать «трауром» по той причине, что его вызывают связанные с неожиданными происшествиями сильные чувства и страдания, которые могут вызывать боль и приводить к серьёзным изменениям в психике и/или менять поведение человека, попавшего в такую ситуацию, как то: нежелание встречаться с дорогими его сердцу людьми, кардинальные изменения стиля жизни; также в подобной ситуации оказываются существа тьмы, установившие, что им не удастся предотвратить надвигающийся Апокалипсис. ***Как вы думаете, как бы поступило какое-либо божественное создание в данной ситуации? С одной стороны, с их стороны, будет благородно дать человеку в трауре время оправиться, однако с другой стороны, по контракту они обязаны утешать любое живое существо, будь то человеческое, божественное, дьявольское или иное. ****Можно поспорить, что в какой-то момент у растений Кроули проявился стокгольмский синдром. Азирафаэль был бы рад помочь им, предоставить необходимый уход, однако время поджимало, и ангел оказался в новой для него ситуации, происходившей со многими людьми, но никогда — с его другом. Казалось, что конечность — удел человечества, но теперь в опасности оказались даже ангелы с демонами.***
Именно Кроули настоял на том, чтобы вернуться в книжный. На то у него были свои причины: да, ему ужасно нравилась квартира, её внушительность и стиль, но пустота угнетала, и ему казалось, что он задыхается. Маленькая комнатка книжного магазина, наоборот, дарила утешение. В меру сладкий запах из смеси старых книг, сладостей и чая; этот запах Азирафаэля обволакивал, словно крепкие объятия. Кроули любил царящую здесь атмосферу спокойствия. В его квартире царили холод и белизна. Когда-то он находил в белом цвете спасение от мрачного, безводного Ада, от царивших там грязи и сажи. А сейчас вышло только хуже: белый напоминал ему о Рае. Раньше у него не было так холодно. В его квартире всегда было хорошо натоплено. «Как в жарких амазонских джунглях», — повелел Кроули, и вся мебель расставилась так, чтобы выполнить его желание*. Теперь же холод пробирал до самых костей, словно в Арктике, и виной тому было то ли его собственное тело, то ли изменившийся климат, снизивший температуру Земли градусов на тридцать. Точную причину он определить не мог, только знал, что здесь, в старом магазинчике, он закутался в плед, взял в руки бокал вина и впервые за последние месяцы согрелся. – Кроули, — обеспокоенно позвал его Азирафаэль. На лице, частично скрытом за очками, читалась глубокая тревога за друга, внимание которого он пытался привлечь уже в четвёртый раз. — Ты меня слушал, Кроули? Демон не расслышал ни единого слова; он пытался понять, почему в этой крошечной комнате чувствует себя так спокойно. — Я сказал, что выиграет моя сторона. «Да что ты говоришь», — подумал Кроули. Он с болью вспомнил о том, на что способен пойти ради победы Рай. Вспомнил, как все осмелившиеся задавать вопросы ангелы погибли, и лишь немногие выжили, позорно пав вниз. (Ещё до падения, до того, как появились Земля и Ад, а вместо них существовали белизна и свет, Кроули иногда задавался вопросом: «Когда придёт конец этой скуке? Когда мы придумаем чего-нибудь поинтереснее?» И тогда ангел, чьего имени, лица и голоса он не помнил, ответил ему: «Друг мой, есть на краю Вселенной алмазная гора…») — Тебе надо бежать, — с мольбой в голосе произнёс Азирафаэль. Кроули отвлёкся от воспоминаний и попытался сосредоточиться на его словах. — Рай победит, — повторил Азирафаэль. — Я узнал, что они убьют всех демонов. Мне сказали, что пощады никому не будет. На этот раз всё серьёзно. Только сейчас Кроули понял, что где-то оставил очки, а глаза наконец-то снова стали снова жёлтыми. — Ты убежишь со мной? — спросил он, пытаясь не задумываться о вложенном в этот вопрос смысле. Его глаза блестели, и на этот раз виной был вовсе не выпитый алкоголь. Мгновение Азирафаэль смотрел на него, потом задумался над ответом, попытался подобрать правильные, нужные слова и объяснить сидящему напротив демону, почему он не может бросить Рай и убежать вместе с ним. На секунду ему показалось, что у них всё получится. Они укроются на далёкой звезде — и к чёрту эту войну! К чёрту Рай, к чёрту Ад. К чёрту План. И вечность уже не пугала так сильно, проживи он её в компании с Кроули. Только он хотел ответить и с сожалением отказаться, как вдруг проигрыватель сам по себе пришёл в движение, и из него полился песня Who Wants To Live Forever. There's no time for us There's no place for us What is this thing that builds our dreams Yet slips away from us? Вскочив с места, Азирафаэль мигом очутился рядом с проигрывателем, но Кроули сидел молча, словно чего-то ждал. There's no chance for us It's all decided for us This world has only one Sweet moment set aside for КРОВЛЕЙ Громко вздохнув, Кроули повернулся в сторону голоса. Только сейчас он почувствовал, что Азирафаэль взял его руку в свою, и ободряюще сжал ладонь в ответ, как будто пытаясь успокоить его: «Всё хорошо, всё будет хорошо». — Я теперь Кроули. — КРОВЛЕЙ, МЫ ГОТОВЫ К БИТВЕ, — продолжил сладкий и в то же время решительный голос Фредди, не обратив внимания на его замечание**. — Я уже догадался, — ответил он. — Отличная работа со звёздами, кипящими морями, кровавым небом и прочими спецэффектами. — БЛАГОДАРЮ, — ответил Фредди и напомнил ему: — БЛИЗИТСЯ ВОЙНА. ОСТАЛОСЬ НЕМНОГО, И БЕЗ БОЯ МЫ НЕ СДАДИМСЯ. — Знаю. — ТЫ ГОТОВ СРАЗИТЬСЯ В ПОСЛЕДНЕЙ БИТВЕ ВМЕСТЕ С НАМИ, КРОВЛЕЙ? Кроули помолчал и скользнул взглядом по Азирафаэлю***. Смотрел он на него ровно одну секунду вечности, потому что никак не мог отвести взгляд от синих глаз, блестящих от сдерживаемых слёз: ангелы и демоны плачут очень редко. Азирафаэль смотрел на него ровно сто пятьдесят жизней, но всё равно жалел, что не смог их продлить. Во взгляде ангела читалась мольба, и Кроули мысленно повторил: «Есть на краю Вселенной алмазная гора — час пути в вышину, час пути в ширину, час пути в глубину…» — Нет, — был его ответ. У Азирафаэля перехватило дыхание, рот приоткрылся, а глаза затопили ужас и тревога. Не об этом он мечтал. Вернее, об этом. Он, конечно же, не хотел, чтобы Кроули сражался против Рая, но никогда не желал, чтобы Внизу об этом узнали. Азирафаэль схватил руки Кроули, только теперь почувствовав, что они заледенели. Можно закрыть глаза и подумать, что держишь ледышку. — ПРЕДАТЕЛЯМ ПОЩАДЫ НЕ БУДЕТ. — Я бы удивился, будь по-другому. — НАКАЗАНИЕ — СМЕРТЬ. — Знаю я. Когда казнь? — со злостью поторопил его демон. — Время и место — я приду сам. — ЗАВТРА. СЕНТ-ДЖЕЙМССКИЙ ПАРК, ЧАС ДЬЯВОЛА****. И вновь заиграла песня. Старый добрый Фредди Меркьюри проникновенно пел: But touch my tears with your lips Touch my world with your fingertips… Они долго сидели в тишине, не двигаясь, лишь прислушиваясь к песне. Потом Азирафаэль не выдержал. Вскочив с кресла, он опустился перед Кроули на колени и, всё ещё сжимая его ледяные руки, с ужасом воскликнул: — Нет! Вскинув голову, он посмотрел на неподвижно сидящего демона. Словно окоченев, он пустыми глазами уставился в пустоту, и на одну страшную секунду Азирафаэлю показалось, что душа Кроули навсегда покинула тело. — Ты старая, глупая, глупая змея! — закричал он, встряхнув Кроули за плечи. — Заклинаю, я сделаю всё, о чём ты только ни попросишь, клянусь, я пойду за тобой, клянусь! Азирафаэль не знал, как долго он умолял Кроули — минуту или десять часов, — но тот вдруг как будто очнулся, положил ладони ему на плечи и вперился в него красными глазами. — Ангел… — начал он. — Убежим прямо сейчас! — воскликнул Азирафаэль, резко вскочив на ноги. — К звёздам, на солнце, если нужно — ты же любишь тепло… — Азирафаэль! — оборвал его Кроули. Он всё так же сидел на диване и сжимал пустой бокал — всё вино разлилось на пол и ковёр, когда ангел с силой встряхнул его. Бесцветным голосом он сказал: — Всё в порядке. — Всё совершенно не в порядке. Мы что-нибудь придумаем, я не позволю, чтобы ты… — Азирафаэль замолчал, не в силах продолжить. Представив, что его друг умрёт, что его больше не будет, он поднёс дрожащую руку к губам, словно пытаясь заглушить все протесты и рыдания — нет-нет-нет-нет-нет-нет! — Ты не сможешь предать Рай. Бога. Не успеешь и глазом моргнуть — как ты уже Падший. — И пускай! К дьяволу всех, ради тебя я готов пасть, — со злостью ответил Азирафаэль. — Я не стану безвольно смотреть на твою казнь, глупый, старый дурак! — Тогда не приходи. Я не хочу прятаться. Лучше уж умереть на Земле, — спокойно сказал Кроули, словно его смерть — дело решённое. На глазах у Азирафаэля выступили слёзы. — Звёздопад всё продолжается, и когда упадёт последняя звезда, начнётся война. Ты сам знаешь. Не глупи, лучше выпей ещё вина, — печально предложил ему Кроули, не поднимая глаз от бокала. В этот момент Азирафаэль его ненавидел, потому что Кроули говорил правду. Бежать им было некуда. Они обречены. И тогда он сделал единственное, что могло принести им утешение: взял бутылку вина и налил Кроули полный бокал. Сев рядом, он нежно обнял друга. Руки у Кроули всё ещё были холодны как лёд, и Азирафаэль с ужасом подумал: «Я не хочу тебя терять, не хочу забыть, каково это — быть рядом с тобой». *Кроули пришлось идти на компромисс. Он отлично понимал, что не сможет протопить квартиру до состояния жаркого райского дня, он ведь всё-таки демон, а не чудовище и понимает грани разумного. **В Аду на такие просьбы просто не обращали внимания, подобно каким-нибудь хулиганам из небольшой школы, отбирающим у ребят послабее деньги на обед и одним взглядом повергающим их в страх. ***Для бессмертных время течёт совсем по-другому. Кроули и Азирафаэль чувствовали течение времени получше остальных, потому что оба долго жили среди людей и успели немного разобраться в этом непростом понятии. Более того, оба в какой-то момент даже приобрели себе часы. Однако осознать Время всё равно непросто. ****Среди ведьм бытует поверье о так называемом «Часе дьявола», или, как иногда его называют, «Часе ведьм». У многих народов это 3:33 ночи, однако будет вернее сказать, что это промежуток между 3:00 и 3:33. В христианской традиции считается, что Христос был распят в 15:00, значит, три часа ночи — это, наоборот, время нечисти, демонов и духов. Всё это демонам понять довольно сложно, ведь у них довольно туго с математикой (не исключено, что разнообразные расчёты даже входят в программу пыток, прим. редактора). Но известно, что 3:33 считается Часом дьявола не только потому, что это половина от 666, но и потому, что эта комбинация цифр отчего-то очень нравится самому Дьяволу.***
Закончилось всё, как и началось, в саду. Ночью Сент-Джеймсский парк выглядел таинственно. Под причудливо искажёнными темнотой контурами деревьев стояли три демона и следили за стрелками старых часов, отчитывающих минуты и секунды. Часы показывали 03:32:45. — Я очень надеюсь, что он не придёт, — с довольным предвкушением предположил Хастур. — Нас ждёт отличная охота на демона. — Тишина, — осёк его Вельзевул. — Он придёт. 03:32:45. — Не сомневаюсь, что у него уже есть план, — добавил Хастур. — Я же сказал — тишина, — предостерегающим тоном повторил Вельзевул. — Он сейчас придёт. 03:33:00 — Не придёт. Подлый предатель, — провозгласил Хастур, как только стрелки показали Час Дьявола. — Тишина! — прогремел голос князя Ада. — Он здесь. И в это же мгновение Кроули, змей-искуситель, обрёкший всё человечество на холод и голод, на горести и страдания, демон, подаривший людям проклятие различать добро и зло, вышел из тени. — О чём болтаем, ребята? — беспечно поинтересовался он, спокойно направляясь к ним: руки в карманах, глаза скрыты за тёмными очками. — Демон Кровлей. Вельзевул вышел вперёд, по его правую сторону стоял Хастур, по правую — Дагон. Их освещала лишь Луна да одинокая яркая звезда, напоминающая о том, что вот-вот должно было произойти. — Я теперь Кроули, — пробормотал демон, но не удивился, когда никто даже ухом не повёл. — Высший совет выдвигает против тебя обвинения в предательстве и дезертирстве. Тебе есть что сказать в своё оправдание? — чуть скучающим голосом спросил князь. — Наверное, я скажу, что виновен. — Очень хорошо, — заключил князь. — Твоё наказание — шесть тысяч лет пыток за каждый проведённый тобой день на Земле, а затем — смерть. Выпрямившись, Кроули приготовился принять встретить мучения и смерть достойно. Стоящие рядом с Вельзевулом демоны довольно захохотали, но Повелитель мух поднял руку, давая знать, что приговор оглашён ещё не полностью. — Так как сейчас у нас военное положение*, — добавил он, — а также Сатана, наш король, помнит о всех твоих удостоившихся признаниях кознях и коварствах, совершённых тобою во славу его, тебя ждёт иное наказание, а именно быстрая смерть. Казалось, Вельзевул немного опечалился тем, что теперь не увидит Кроули на дыбе или в разогретом котле. Кроули согласно кивнул, а потом обернулся, заглянув куда-то за спину, и снова еле заметно наклонил голову. Затем он посмотрел на Вельзевула и сказал: — Я готов. В тот же миг оба демона появились рядом с ним и схватили Кроули, толкнув его на колени. — В общем-то, мне жаль, — признался князь, взяв в руки меч из какого-то тёмного металла. — Ты был отличным демоном, Кровлей**. И не дав ему времени опомниться, Вельзевул два раза рассёк его живот острым лезвием. Кроули даже не успел рухнуть на землю, как все трое исчезли из парка. Азирафаэля затопила злость: в книжной лавке он пообещал, что не пойдёт вместе с Кроули и даже за ним. Но Кроули так сильно боялся, и он просто не мог оставить его в этот ужасный момент одного, поэтому тайком отправился в парк. Кажется, Кроули почувствовал его присутствие, в какой-то момент повернулся и посмотрел прямо ему в глаза. Его взгляд предупреждал: «Ради бо… дья… кого-нибудь, не подходи. Стой там». Азирафаэль замер, но демоны всё равно было слишком заняты Кроули, чтобы заметить его. А потом они быстрее, чем мелькнувшая в небе комета, расправились с Кроули и испарились. Азирафаэль выбежал из своего укрытия и мигом пересёк расстояние между ними. Несколько шагов растянулись на несколько тысяч, каждый тяжело отпечатался на сердце. Опустившись рядом с Кроули на колени, Азирафаэль с нежностью перевернул его, словно куклу. Тёмные очки свалились на землю, и в золотистых глазах отражалась несчастная горстка оставшихся звёзд. — Ангел, — прошептал Кроули и страшно закашлялся. Азирафаэль с болью смотрел на друга. Кроули замолчал, пытаясь вздохнуть. — Я знаю, знаю, — ответил Азирафаэль, обхватив его руками и убрав с его лба волосы. — Ты старая, глупая змея, а я просто старый и глупый, потому что ничем не смог помочь. — Ангел, — еле слышно повторил Кроули, — есть… есть… — Тише, — успокаивал его ангел, тихонько укачивая. — Не трать силы. «Это важно», — хотел было возразить Кроули, но боль жгла изнутри, кровь кипела и грозилась сжечь до тла. — Слушай, — шептал он. Его клонило в сон. Азирафаэль снял пальто и прижал к ране. Он отлично понимал, что ничем это уже не поможет, но бездействие казалось невыносимым. — Ты не можешь меня оставить. Я не хочу провести вечность в одиночестве. Кроули славился своим упрямством, а потому продолжил: — Есть на краю Вселенной алмазная гора… — начал рассказывать он, собрав последние силы. Но вдруг он забыл историю, забыл, почему та глупая птичка каждый раз возвращалась на гору. — Кроули, — со слезами в голосе попросил его ангел, прижимая ткань к его груди. — Каждые сто… к-каждые сто лет… — судорожно выдохнул Кроули. Губы его посинели, а тело становилось всё холоднее. «Больно, очень больно», — кружилось в его голове. — Птичка… прилетает и т-точит клюв… — силился продолжить Кроули. — Хватит, хватит! Пожалуйста, не оставляй меня! На этот раз Азирафаэль не смог сдержаться, и из его глаз полились слёзы. Он задрожал и сильнее прижал Кроули к себе — он не хотел отпускать его, просто не мог. — Когда… когда она всю гору источит, пройдёт первая секунда вечности, — закончил Кроули и замолчал. — Прекрасная история, Кроули, — ответил Азирафаэль***. Слёзы продолжали капать, падали на обескровленное лицо Кроули. — Ты плачешь из-за меня, ангел? Азирафаэль всхлипнул и принялся раскачиваться, изо всех сил сжав Кроули. — Ну будет, будет, — сказал Кроули и посмотрел на Луну. Наверное, ему хватит сил сказать что-нибудь ещё. Может, сейчас самое время сказать, как сильно он любит Азирафаэля, как он рад называть его своим другом. Он хотел поведать ему, что с тех самых пор, как он себя помнил, ему чего-то не хватало, чего-то очень важного, как будто из его сердца кто-то вырвал кусок; но рядом с ангелом он наконец-то почувствовал себя целым и полным любви. Хотел признаться, что даже сейчас рядом с ангелом он ничего не боится. Ничего, даже смерти. — Азира… зира… я тебя лю… Тот дёрнулся и зарыдал ещё пуще. Он низко наклонился, так, что их губы почти касались — и в этот момент глаза Кроули стали стеклянными и пустыми. Тело обмякло, упало, ослабло. Азирафаэль смотрел на него и вспоминал. Кроули успел побывать его заклятым врагом, лучшим другом, самым близким человеком — и самым любимым. Как жаль, что он не успел ему об этом сказать. *Подразумевается, что у Ада нет ни времени, ни человека, готового осуществить приговор. **Дело в том, что в Аду так никто и не догадался, что «дьявольские козни», за которые Кроули получал премии и хвалебные отзывы, по сути были не его рук делами. Он только соблазнил Еву вкусить яблока с древа познания, да и тогда ограничился одной лишь подсказкой. За всё прочее ответственность несут сами люди. Но в тот момент нужды усложнять ситуацию и признаваться в своём бездействии не было. ***Впрочем, он так и не понял, что же такого важного в этой истории. Никто не знал. Даже, если уж быть до конца честными, сам Кроули. Он просто чувствовал, что она непостижимо важна.***
Мир без Кроули был скучен и сер. Азирафаэль без сожаления наблюдал за тем, как он сгорает. Нет смысла спасать Землю, если человека, с которым на ней стоит жить, больше нет.***
Как и предсказывал ангел, победу одержали Небеса. Как и предсказывал демон, от скуки можно было хоть на стенку лезть. После победы Азирафаэля призвали в Рай. Всё равно заняться больше было нечем: люди погибли, а Земля превратилась в огромный горящий шар. Все ангелы нежились в лучах божественной славы и хвастались своими заслугами. Одни лишь Азирафаэль не присоединился к их хору. В одиночестве он оплакивал своего лучшего друга.***
Немногие способны осознать тот факт, что память у ангелов и демонов далеко не блестящая. Азирафаэль помнил многое: важные вехи в истории человечества, различные происшествия, особенно те, от которых кровь стыла в жилах; разговоры с Кроули, во время которых он распалялся и яростно защищал своё мнение; весёлые ужины, приправленные смехом и шутками. А вот скучные периоды одиночества, как и незначительные события с участием Кроули, он помнил смутно, словно их заволокло туманом времени. Лучше всего он помнил самого Кроули. Кроули в чёрном балахоне, с длинными, украшенными косами волосами и с выражением крайнего отвращения на лице: «Только не детей!» Кроули, его золотистые глаза и чёрное покрывало на голове. Они пришли к распятию, и он хмурится, наблюдая за страданиями Христа в обмен на искупление всех грехов человеческих. Кроули насмешливо смотрит на него, пока он лопочет что-то об устрицах. Кроули смеётся, всегда так спокойно. Кроули плачет, прижав к груди умирающего от чумы ребёнка. Кроули спасает его от гильотины. Кроули просит у него святой воды. Кроули спрашивает, убежит ли он с ним. Кроули улыбается и пьёт за новый мир. Кроули тянется к нему, губы почти касаются его собственных; он силится признаться ему в любви, но захлёбывается собственной кровью. Кроули умирает. Спустя десять тысяч лет Азирафаэль уже не помнит, каково это — жить на Земле. Не помнит наслаждения от хорошей книги, от сладостей и еды, не помнит пьянящий привкус вина. Жаркий, наполненный запахами воздух. Людей — всегда шумных, любопытных, изворотливых. Без зеркал он даже успел позабыть своё собственное лицо. Он позабыл обо всём на свете — кроме того, кто когда-то всегда был рядом. И от того ещё больнее, словно от неизлечимого недуга, с которым ты обречён вечно мириться. Только и думаешь: Кроули, Кроули, Кроули, Кроули, Кроули, Кроули, Кроули. Через двадцать пять тысяч лет он начал забывать его голос. Сколько бы он ни силился, не мог снова представить, как он разговаривает. Забыл его странные, словно извивающиеся интонации, еле слышный присвист, от которого Кроули тщетно старался избавиться. Мягкость, с которой он звал его по имени или просто «ангел». У Азирафаэля осталось только его лицо, и он отчаянно цеплялся за это воспоминание. Сто тысяч лет спустя он забыл его имя. Просто раньше рядом с ним был кто-то. Всё то время, что он провёл на Земле. Так бывает в жизни, что ты вдруг встречаешь на улице своего одноклассника. Вы уже повзрослели, и школа осталась далеко позади — и тут ты видишь на улице знакомое лицо. Раньше вы дружили, держались вместе в горе и в радости, но теперь ты отчего-то никак не можешь вспомнить его имя. Через триста тысяч лет черты его лица стёрлись из памяти Азирафаэля. Раньше рядом всегда находился — кто-то или что-то, и он силился восстановить в памяти ускользающий образ. Он помнил любовь, но не помнил, к чему. Но ангел не стал оплакивать утерянное воспоминание, пусть оно и было невероятно важным*. А затем он просто забыл. Бывает, чувствуешь какое-то необъяснимое беспокойство, но не можешь до конца определить, что послужило его причиной. Потом остаётся лишь ощущение чего-то неправильного, название которому ты дать никак не можешь. Начинаешь убеждать себя, что если ты о чём-то забыл, значит, не так уж это и важно. Боль остаётся навсегда, особенно в душе небесного создания, каким и был Азирафаэль. А вот счастье и любовь проходят, остаётся лишь призрак, фантом. Ведь он ангел, а значит, сделан из чистой любви. Он и есть любовь. Когда тебя окружает любовь божественная, держать за иную любовь невыносимо трудно, а силы его уже на исходе. Теперь он слаб, немощен и вконец измождён, а потому становится на колени и молит избавить его от этой ноши**. Вскоре принцип времени теряет всякий смысл. Около сотни миллионов лет спустя он совершенно забывает о любви земной и помнит лишь о любви к Богу. *Но лишь потому, что не мог найти причину тому, почему оно было таким важным. **Молитвы его тщетны.***
В Раю было скучно. Казалось, прочие ангелы этого не замечали, но веселей от этого не становилось. Всюду белоснежные облака. Теперь Земли не было, и ангелам заняться было нечем. Все постоянно к чему-то готовились без всякой на то причины и притворялись, что ужасно заняты. Некоторые пели и играли, но только «божественные гимны»*, а слушать их было просто невозможно. — Какая скука, — жаловался Азирафаэль. — Даже заняться нечем. Он вышел на огромную стену, окружавшую Рай. Ничего интересного там не происходило, внизу раскинулось огромное Ничто, но отчего-то он продолжал возвращаться туда снова и снова. Вдруг позади него появился ангел и с некоторым беспокойством посмотрел на него. — Доброе утро. Я Рафаэль. Могу я чем-то помочь, дорогой? Волосы у Рафаэля были медные, украшенные золотистыми, как его глаза, чешуйками. Лицо худое, с высокие скулами и сладкой, расслабленной улыбкой. Взгляни тогда на него Азирафаэль, то на него сразу же накатила бы волна глубокой тоски. Но он рассматривал пустоту, потому что отличался упрямством и не хотел, чтобы кто-нибудь заметил навернувшиеся на глаза слёзы. Впрочем, он до конца не мог понять, чего он всё-таки стыдится. — Наверху так уныло… Не знаю, отчего говорю «наверху», нет ведь никакого низа. Хотя мог бы быть. Пора придумать что-нибудь новенькое — так нет же, ничего не меняется, те же песни, те же белые стены. Сколько уже можно ждать? Ангел в замешательстве посмотрел на него, а потом сказал: — Знаешь, Бог только что рассказал мне одну историю. Он сел рядом с ним на стене, разделяющей Рай и Ничто. Азирафаэль стал слушать. — Есть на краю Вселенной алмазная гора — час пути в вышину, час пути в ширину, час пути в глубину. Азирафаэль посмотрел на него с изумлением — отчего-то история казалась ему до боли знакомой. — На ту гору через каждые сто лет прилетает птичка и вострит на той горе клюв свой. — Каждые сто лет одна и та же птичка? — спросил он, не понимая, как такое возможно. А ещё он не до конца понимал, что такое «птичка» и сколько это — сто лет. И всё равно вопрос сорвался с его губ, словно так и должно было случиться. — Да. — Наверное, ей немало лет. — Наверняка, — неуверенно ответил второй ангел, словно сам не знал точно, но здесь они были в равных условиях. — В общем… — продолжил ангел. — Когда она всю ту гору источит, тогда и первая секунда вечности пройдет. Со смешанным чувством ангел поблагодарил его за эту воодушевляющую притчу и ушёл прочь. (Смешок: «Вот и первая полетела».) Скорее, наоборот — только больше расстроила. Вернулось странное ощущение неполноценности, и по лицу потекли горячие слёзы. Он не мог сказать, почему плачет — никогда в своей жизни он не плакал, а на сердце было так тяжело. («Если вы победите, то канет в Лету не только это — всё остальное тоже.) Азирафаэль утёр слёзы и снова посмотрел в пустоту. Второй ангел ушёл уже далеко, виднелись только рыжие волосы да объятый пламенем меч. Походка его казалась до боли знакомой… Азирафаэль вспомнил его историю, но так ничего и не понял. *Отчего-то это название страшно веселило Азирафаэля.***
Некоторое время спустя Бог решил, что настало время засучить рукава и сотворить что-нибудь новенькое. Одним погожим утром он создал небо и землю. Ангелы не могу налюбоваться этой красотой. Всё казалось таким прекрасным, что они тут же наперебой стали предлагать свою помощь. Даже Азирафаэль приложил руку и создал звёзды. Но больше всего ему понравились растения и цветы, появившиеся на земле. Он мог бы хоть вечность сидеть и наблюдать за тем, как раскрываются цветы, как питаются солнцем и водой зелёные листья. — Надо разбить сад, — предложил он. Богу понравилась эта идея, и так появился Сад. Азирафаэль остался там, ухаживал за растениями, и на душе ему было спокойно.***
Впервые ушло ощущение одиночества. В саду, среди зелени, ему было хорошо и спокойно, и сердце успокоилось. Вскоре старые раны затянулись, и он вдруг почувствовал себя перерождённым.***
Всё случилось в тот самый хрупкий момент, когда день вдруг становится вечером. Звёзды, планеты, Солнце и Земля уже появились, и он упивался их красотой. Звёзды только-только заблестели на небе, солнце едва успело скрыться за горизонтом, и небо стало насыщенно-голубым, словно сердце пламени. В тот самый момент Азирафаэль поднял лицо к небу, чтобы рассмотреть звёзды, и вдруг краем глаза заметил какое-то жёлтое пятно. На зелёном стебле распустились крохотные жёлтые цветы, похожие на звёздочки*. Цветом они походили на Солнце, на песок пустыни, на свет звезды, на глаза… («Мир большой, если вдруг всё пойдёт прахом, мы убежим вместе».) Он долго, долго плакал. Когда другие ангелы, беспокоящиеся за куда-то пропавшего брата, наконец его отыскали, они испугались слёз и написанного на лице отчаяния. Никто не знал, что предпринять — боль и печаль ещё не придумали, и никто до конца не понимал, как следует вести себя в подобной ситуации. Как и печаль, сострадание тоже пока не появилось**. Они отвели его в Рай, решив, что их брат загрустил, проведя так много времени вдали от Бога и своих друзей. Вместо него сторожить Сад отправили другого ангела и вверили ему огненный меч. А чтобы подобного больше не повторялось, ему запретили спускаться со стены в сад за исключением случаев крайней необходимости. *Уже потом, много лет спустя он узнал, что этот цветок называется Бульбина кустарниковая, или Змеиный цветок. До сих пор при взгляде на это растение ему становится тоскливо. **Необходимости в сострадании пока не было. Изобрети его пораньше, может, многих проблем можно было избежать.***
Вечность оказалась невероятно длинной, утомительной и в то же время мирной. Кроме появления неба и земли ничего более не происходило, а потом вдруг случилось всё и сразу, словно попадали косточки домино. Время тоже пока не появилось, но казалось, что произошло всё слишком быстро. Азирафаэль стоял на гребне стены, разглядывал свой возлюбленный сад с жёлтыми цветами и вздыхал.***
Все с интересом наблюдали за появлением первых мужчины и женщины. Долго ангелы развлекались тем, что философствовали на тему полезности новых созданий. В основном все принимали решение Создателя и соглашались служить людям, которые, честно говоря, едва ли о чём-то просили. Они оказались в самом сердце сада и больше желать им было нечего — жили они в достатке. Другие же подобные изменения не одобряли. Люцифер, Эосфор, Хейлель, утренняя звезда, самый прекрасный среди Серафимов и возлюбленный сын Господа стал первым, кто спросил*, почему это ангелы, создания более совершенные, должны преклонять колени перед этими жалкими существами, которые едва-то на ногах держались. Вопрос прогремел по всему Раю и расколол ангелов на два лагеря. Пока в Раю разворачивалась драма, ангел на краю Рая недвижимо стоял на стене, словно статуя, и совершенно не обращал внимание на всё происходящее вокруг него, а лишь глаз не сводил с жёлтых цветов. И вдруг он почувствовал, как произошло нечто странное, и его охватило чувство дежавю. Но он не мог вспомнить, потому что вспоминать было нечего. Совершенно нечего. Только вот каждый раз, когда он закрывал глаза, перед внутренним взором появлялись картинки, причудливая смесь красного и жёлтого, характерный свист, голос, удар, смех. — Ты тоже чувствуешь это, истинный брат мой? — спросил у него чарующе-сладкий голос. Самый прекрасный ангел Рая стоял у подножия стены и смотрел на него. Белоснежные одежды лучились светом, как и зажатый в руке пылающий меч, и яростно горящий взор. — Что-то не так. Чувство или голос подсказывают тебе, что что-то не так, — продолжил Люцифер, не дождавшись ответа. Ангел перевёл взгляд на него — наконец-то он не смотрит на цветы, а слушает. — Что именно? — спросил он и жаждал наконец-то услышить ответ. В конце концов, впервые за долгое время кто-то с ним заговорил. — Не знаю, — ответил он, словно вопрос застал его врасплох. «Чёрт возьми! — подумал он. — Никто никогда ничего не знает». — У нас забрали нечто важное, — уже увереннее продолжает Люцифер. — Нечто очень ценное, что ранее принадлежало нам одним. «Так ли это?» — вопрошает голос в его голове. Мягко, но насмешливо, и он почти видит насмешливую улыбку. Невыразимая смесь грусть и неудовлетворения. «Ты скучаешь по нему? Но по кому именно? Кто это? Кто? Кто? Кто? Кто? Кто? Кто? Кто? Кто?» — Мы ждём тебя, брат, — просит его Серафим. — Иди с нами и забери то, что нам причитается. Где-то на задворках сознания он снова слышит голос: «Послушай, ангел, вот ты оказался перед выбором: пойти с этим дураком, Люцифером, вступить в его войско и посмотреть, что из этого получится, или всю свою жизнь теряться в догадках, а что бы случилось, если… Ты не знаешь наверняка, что будет, не можешь знать, но тебе нужно выбрать. Ситуация сложная, выбирать придётся вслепую, потому что никто не знает, на чьей стороне правда». — Я не имею ничего против людей, — отвечает ангел после сотни лет раздумий. — Они ничего плохого не сделали, их совесть чиста. Скорее, это наша вина, что они появились на свет. — Но ведь ты понимаешь, что чего-то не хватает. («Мы убежим вместе. Спрячемся на Альфе Центавре. Там куча места. Нас никогда не найдут».) Спустя много времени он согласился. *Свой вопрос он задал с некоторым высокомерием, как ребёнок, всеми силами пытающийся привлечь к себе внимание родителей после рождения братика.***
— Отец, — звал ангел, — отец, я не понимаю, не постигаю. Всё созданное тобой совершенно. Благодаря тебе я подарил жизнь цветам и растениям; разбил сад, по которому теперь гуляют люди. А по ночам они любуются моими звёздами. Но что это за чувство внутри меня? Глубоко, в самом сердце, что-то тянет и никак не отпускает. Неужели я обречён провести с ним всё жизнь? Привыкнули я к нему? Но когда же? Когда?.. Отчего я желаю чего-то родного и в то же время недостижимого? Отчего оплакиваю позабытые воспоминания? Уже потом он на своём опыте познал, что не стоит искушать судьбу и задавать вопросы в самый разгар войны, особенно когда твои братья падают, а их крылья сгораю до тла*. А никто не сгорает и падает быстрее, чем глупый, растерявшийся ангел — и нет зрелища печальнее. *К счастью или несчастью, этот урок он так и не усвоил.***
Появились боль, горечь утраты, траур, слёзы. В сердце Ада стоял демон Зира* и слушал речь Люцифера, Эосфора, Хейлеля, утренней звезды, самого прекрасного среди Серафимов и возлюбленного сына Господа — а теперь Сатаны, противника, Князя бесовского и Мира Сего. — Здесь мы хотя бы свободны! Всевышний ничего не имеет общего с этим местом, и Он злится, что не сможет прогнать нас и отсюда! Здесь наше царство, а я — ваш царь, который будет вместе с вами править Адом. Больше Сатану никто не называл утренней звездою и самым прекрасным ангелом: тело его обожгло адское пламя, крылья обуглились и покрылись чешуёй, в голосе дрожала боль и страх — и всё же речь его внушала ужас. — Лучше править в Аду, чем служить в Раю, — сказал Люцифер. Он гордо стоял в самом центре, а вокруг преклонили колени его братья. Голос в голове Зира смеялся над зазнавшимся Серафимом: «Шут гороховый!» Но зато теперь он наконец-то не стыдился своих чувств, открыто кричал и плакал. Как и все его братья, ставшие демонами. *С еврейского Зира переводилось как арена или круг, и он не знал, почему выбрал себе именно это имя, раздумывал, достаточно ли оно самобытное. Но всё равно никак не мог выбросить его из головы; оно засело в мозгу, словно навязчивая песня, словно ускользающее воспоминание, и будь он посмелее — ухватился бы за него и вспомнил.***
— Зира, — позвал его Вельзевул, ещё один Серафим, последовавший за Сатаной. — У нашего короля есть для тебя задание. Зира даже не повернул головы, он вглядывался в адское пламя, красное, словно кровь, и жёлтое, словно цветы в райском саду. — Демон Зира, — выдернул его из задумчивости голос Сатаны. Зира отвёл глаза от огня. Он отстранённо подумал, как Сатане удаётся даже в таком массивном теле Короля Ада сохранять голос нежный и приятный. — Ты покинешь Ад. Наверху, в Раю, ты спутаешь Богу все карты и дашь ему понять, что падение не значит поражение. — Я ничего не имею против людей, — напомнил ему Зира. — Я же не прошу убить их или навредить, — спокойно и даже как-то насмешливо ответил Сатана. — Соврати их, толкни на путь греха; напомни Богу и всем ангелам, что они ничем нас не лучше. Так Зира ушёл из Ада, но не потому, что хотел напакостить людям*, а просто потому, что устал от грязи и серных испарений, от оттенков красного и оранжевого, от всё сильнее ноющего сердца. Он выбрал себе новую форму — кого-нибудь поменьше, как его попросили, и не очень заметного. Без всяких раздумий он рухнул на землю, и тут же вместо него свернулась чёрными, словно ночь, кольцами с красными и жёлтыми всполохами змея. *Напротив, они очень даже ему нравились.***
Не секрет, что Ад — место ужасное. В тот самый момент, как Аспид попал в райский сад, на него обрушился свет. Адское пламя светило совсем слабо, а больше создавала причудливые вытянутые тени, так что падшим ангелам приходилось привыкать жить во мраке. «Приспосабливайся или умри», — повторял Зира, наблюдая за тем, как глаза его новых товарищей постепенно проваливаются, наливаются чернотой, словно их душа выплёскивается наружу. Теперь же он попал в Рай, где Солнце и небо сверкают и согревают землю, и Зире страстно хочется остаться здесь навсегда, свернуться в клубок и затеряться среди душистых трав.***
Впервые за всю свою сознательную жизнь он чувствовал покой и умиротворение. Сердце не болит, горечь утраты и непонятной тоски медленно отступают. Он подумывал плюнуть на своё задание и остаться в этом саду навсегда, наблюдать за людьми, которые нежились в божественном сиянии, никогда не касавшегося его кожи; наслаждаться плодами земли, солнцем и мягкими травами. Хрупкая и прекрасная, как богиня, Ева мечтательно смотрела на Адама, и её глаза полнились любовью. Однажды он приблизился к ней и спросил, чуть присвистывая: — Отчего ты так на него смотришь? Первая женщина совершенно не удивилась, когда Аспид заговорил с ней, потому что в то время связь природы и человека была чрезвычайно крепка. Она просто ответила: — Не знаю, глупая змея, — и рассмеялась, потому что пока совершенно не познала этот мир. — Знаю только, что когда Адам отдыхает или крепко спит, или когда уходит на другую сторону сада, и я его не вижу, мне кажется, будто у меня забрали нечто ценное. Словно всё стоит как-то неправильно, не на своём месте. А когда Адам целует меня, мне кажется, что всё вокруг нас исчезнет, но на душе у меня всё равно будет покойно*. В тот вечер Аспид плакал, страдал за каждый день вечности, что он успел прожить, плакал, пока не понял наконец, что за боль терзала сердце и отравляла память. Он вдруг вспомнил, что когда-то любил кого-то — сильнее, чем Бога. Раньше они никогда не расставались, но теперь он остался в одиночестве. Аспид смотрел на отражавшийся в красных яблоках свет закатного солнца и размышлял: «И что же такого ужасного в том, чтобы понимать разницу между добром и злом?» И постановил, что несправедливо лишать Еву права знать наверняка, что это за чувство. Она думает, что любить можно одного только Бога; она вся отдаётся этому чувству, тогда как беззаветно любить нужно того, кто всегда рядом. Она заслужила эту правду, заслужила сама сделать выбор, познать мир со всей его жестокостью и болью — со всей его красотой, любовью и страстью. Потому он добрался до Евы и прошептал: — Вкуси яблоко с дерева. *Даже не догадываясь, что такое «любовь», Ева уже понимала, что чувство это особенное. Когда их прогнали из райского сада, и им пришлось скитаться по Земле, страдать от холода и жары, от боли и старости, тогда она спросила Адама: «Попробовал бы ты яблоко, знай наперёд, что случится?» И тогда он посмотрел на неё утомлёнными, но влюблёнными глазами и ответил: «Без тебя жизнь мне не мила. Будь я обречён вечно таскать на своём горбу камни, всё равно был бы счастлив, только бы ты всегда шла рядом со мной».***
Началось всё, как и закончилось, в саду. Денёк обещал быть хорошим. Тогда все дни были хорошими. На седьмой день дождь пока что не изобрели, но над Райским садом уже сгрудились тучи. Собиралась самая первая гроза, и казалось, что разыграется она не на шутку. — Вот и первая полетела. Ангел Восточных Врат поднял над головой крылья, чтобы укрыться от начинающегося дождя. Давно уже стоял он на стене, расправив плечи и вперив взгляд в далёкий горизонт. На нём была белоснежная, под стать его крыльям, туника. Огненно-рыжие кудри спускались ниже плеч и мягко рассыпались по спине, а янтарные, словно нежная мякоть персика, глаза внимательно изучали сгустившиеся тучи. — Прошу прощения, — вежливо переспросил он, — ты что-то сказал? — Говорю, вот-вот ливанёт, — повторил Аспид, усмехнувшись. — Да, верно, — согласился ангел по имени Рафаэль. — Мне кажется, что не стоило так бушевать, — отметил Аспид, вернув себе человеческое тело и расправив чёрные крылья. — На первый раз можно было бы и простить. Да и не понимаю, что такого плохого в умении различать добро и зло? И он поправил волосы, казавшиеся в неясном свете то золотистыми, то пепельно-серыми. — Наверное, есть тому причина, — возразил Рафаэль, но по его тону становилось ясно, что сам он этой причины не ведал. — Раз ты в этом замешан, значит, плохо. — С меня взятки гладки, я просто-напросто выполнял задание, — объяснил Аспид по имени Зира, но он подумывал сменить имя, потому что нынешнее звучало недостаточно внушительно. — Но ты же демон. Я даже не уверен, способен ли ты творить добро, — отозвался Рафаэль. — Такова твоя… природа, вот. Не хочу тебя обидеть, но так на самом деле и есть. — Но ведь ясно как день, что всё это смахивает на фарс, — сказал Аспид. — Сперва показать Дерево, а потом написать: НЕ ТРОГАТЬ. Невероятно остроумно, не правда ли? И почему бы тогда не взрастить его на каком-нибудь горном пике, чтобы никто на него не покушался? Вот бы спросить, что это за План такой. Демон улыбнулся и обратил свои небесно-голубые глаза, прорезанные чёрной расщелиной зрачка, к ангелу. Глаза Аспида должны были внушать ужас небесным созданиям, только вот в первое мгновение невольно залюбуешься их красотой. Рафаэль ответил ему: — Послушай, не пытайся познать этот непостижимый План, всё равно не получится. Есть Добро, а есть Зло. Если ты совершишь Зло, когда следует творить Добро, то тебя ждёт наказание. Вот так получается… Наступило неловкое молчание, пока они наблюдали за падающими на цветы каплями дождя. Вдруг Зира спросил: — А где твой огненный меч? Ангел что-то залепетал, и на его лице мимолётно промелькнуло виноватое выражение, а затем обосновалось окончательно. — Я его видел, — упорствовал Зира. — Издалека полыхало. — Ну, в общем… — Очень внушительно смотрелось. — Да, верно, но… — Ты что, потерял его? — Нет, что ты! Нет, не потерял, а просто… — Ну? — Я его, знаешь ли, — с отчаянием в голосе поведал Рафаэль, — я его подарил. Зира с изумлением посмотрел на него. — Ты его… подарил? — Я не мог поступить иначе, — сказал ангел и нервно потёр руки. — Бедняжки, они так замёрзли, и она к тому же ждёт ребёнка, а впереди их поджидают хищники, да и гроза собирается, вот я и подумал, что ничего же плохого не случится, и говорю им: «Смотрите-ка, вернуться вы уже не сможете, а то вам совсем не поздоровиться, но вот мой меч может вам пригодиться, так что берите и не благодарите, а лучше идите поскорее, чтобы успеть до заката». Повернувшись к Зире, он с тревогой спросил: — Как думаешь, правильно я поступил? — Разве ты способен на плохие поступки? — поинтересовался Зира. Рафаэль не расслышал насмешку в его голосе. — Надеюсь, что нет, — ответил он. — Я весь день об этом размышлял. Дождь усиливался. — Интересно получается, — начал Зира. — Я вот тоже уже сомневаюсь насчёт этого яблока. А вдруг это был правильный поступок? Нехорошо будет, если вдруг кто узнает о демоне, поступившем правильно. Он подмигнул ангелу. — Вот будет история, если окажется, что мы оба попались в ловушку, и ты сделал зло, а я — добро, а? — Не смешно, — одёрнул его Рафаэль. Зира смотрел на дождь. — Нет, — серьёзно постановил он. — Наверное, нет. На Райский сад опустилась тяжелая черная завеса. В горах громыхал гром; звери, которым только что дали имена, ежились под холодными каплями. Иногда далеко внизу, меж мокрых крон, виднелись яркие всполохи. Ночь обещала быть темной и ненастной.