Смычком по струнам души

Закрывая дверь, он отрезает себя от внешнего мира. Проходит всего ничего до кухни и оседает на пол возле стола. Ему бы выпить, хотя бы воды, чтобы унять боль в горле, да сил нет. Накахара Чуя разбит морально и физически — рука под гипсом нестерпимо чешется. Всего неделю назад он был одним из лучших лучников Йокогамы, тем, кого так и тянуло бить в цель после первой же выпущенной стрелы. А сейчас у него небольшая съемная квартирка в не самом лучшем районе, перелом лучевой кости со смещением и раздирающее чувство внутри после ссоры с родителями, которые даже и не подумали остановить своего единственного сына, когда тот собирал вещи. «Им было все равно, ведь я не оправдал их надежд и потраченных на меня средств. Вкладывались, как в породистую лошадь перед скачками, а она возьми и споткнись перед финишем» Чуя устало опускает голову на подтянутые колени и позволяет внутренней дрожи найти выход. На часах шесть вечера, если посмотреть на экран почти разряженного мобильного, когда раздается первый волнующий звук. Ох да, рыжеволосого предупреждали о странном соседе, который частенько проводил вечера с музыкальным инструментом в руках, а еще наверняка был очень скрытным, раз соседи знали только это и то, что играющим был парень. Накахара пропадает, закрывая глаза и вжимаясь в стену, чтобы лучше слышать. Мелодия плавно заполняет прохладными каплями трещины в сердце, вымывая всю втоптанную в него грязь. Говорят, что музыка объединяет всех, кроме соседей. Чуя так не считает. Он каждый последующий вечер идет на кухню и заваривает себе кофе, чтобы послушать, как играет парень за стеной. Рюноске, его друг, лишь настороженно косится, когда рыжеволосый вдруг подскакивает под звучание скрипки и тащит за собой здоровой рукой, чтобы поделиться. «Ну же, оцени, прислушайся» — так и кричит взгляд голубых глаз, но рта Накахара не открывает. Не смеет нарушать момент, и Рю поступает так же. Он не хочет говорить, что мелодия звучит почти болезненно, словно там, в соседней квартире, кто-то страдает. Акутагава вдруг понимает, что лучше уйти и действительно делает это, останавливая друга понимающим взглядом. Все нормально, сейчас он лишний здесь.

***

Почему-то стучаться в чужую дверь страшно. Чуя мнется на пороге минут десять, не зная, что примерно половину из этого времени за ним наблюдали. — Вы что-то хотели? Голос за спиной заставляет рыжеволосого вздрогнуть и тут же вспомнить о конечной цели, которую, судя по всему, придется отложить. — Нет, я… — он оборачивается и первой мыслью в голове мелькает то, что нынешний собеседник старше лет на пять точно. Все дело в короткой щетине или это усталый взгляд? Не так уже бывший лучник представлял своего скрипача. — Я просто живу в соседней квартире. — Прошу прощения, — незнакомец кланяется, чем вгоняет Накахару в ступор. А за что? — У Осаму бывают периоды, когда он начинает полуночничать, но это, обычно, наступает зимой и я стараюсь забрать его к себе. — Нет! — Чуя повышает голос и ему тут же становится стыдно, когда лазурные глаза напротив удивленно распахиваются. — Не нужно забирать его, пожалуйста. Мне нравится музыка и я хотел сегодня просто познакомиться и, возможно, пригласить на чай, — он неловко дергает загипсованной рукой и почти мгновенно отвечает, когда спрашивают его имя. — Меня зовут Сакуноске Ода, но я думаю, что ты можешь называть меня Одасаку, — мужчина косится на темную дверь, из-за которой не раздается и звука. — Чуя, если это все правда, то не сомневайся ни в чем. Сычу в этой квартире бывает весьма одиноко, а найти того, кто будет готов слушать его музыку на постоянной основе очень сложно. Таких людей по пальцам одной руки посчитать можно и то свободные останутся, — он как-то невесело улыбается и явно повел бы рыжеволосого за собой, но тот пятится назад, пока не упирается спиной в свою дверь. — Я лучше позже зайду, не хочу вам мешать, — и, не дожидаясь ответной реакции, просто сбегает. На следующий день Чуе приходится выйти за продуктами, что не хотелось, ведь настроение было крайне паршивым — музыка в тот вечер так и не зазвучала. И, может, только поэтому он и не услышал легкий хлопок за спиной, когда спускался по лестнице. И жаль, что не обернулся — тогда бы у него появилась возможность заметить интерес в ореховых глазах. — Нет, я не вернусь, меня тут все устраивает. Придерживать плечом телефон неудобно, особенно, когда в руке тяжелый пакет. Особенно, когда хочется, чтобы техника упала и разбилась к чертям собачьим. Мать на той стороне диалога снова кричит и это звук ужасно раздражает, как и доводы, которые та приводит. Чуя уже решил, что не вернется и соревноваться больше не будет. Нет, он станет хорошим тренером и научит детей побеждать и принимать поражения. Лучше так. Скрипка звучит громче, чем обычно и это заставляет Накахару застыть на месте, а потом, откинув телефон на диван, побежать на балкон. Увидеть это так он не ожидал. Музыкант, Осаму, как его назвал тогда Одасаку, сидит, прислонившись спиной к перилам, и играет новую мелодию, что гипнотизирует не хуже, чем предыдущие. Сейчас только шесть часов и никто не может на него пожаловаться, разве что Чуя, но он не мог. Его сосед куда больше подходит под тот образ скрипача в голове — высокий, очень худой, почти болезненно, с длинными тонкими пальцами, четыре из которых сейчас прижимали струны к грифу. Каштановые волосы растрепаны, и часть из них хочется заколоть слева, возле уха, чтобы видеть больше чужое лицо, искаженное эмоциональной игрой. Знал бы Накахара, что не только он рассматривает нечто прекрасное перед собой. Они сидят так еще пару часов, не чувствуя осеннего холода, а потом и в последующие вечера. Все так же молча, разделяя на двоих лишь переливы скрипки. Умение молчать — вот, что ценил Чуя в людях, в своем друге Рюноске, в человеке из соседней квартиры. Оно, молчание, может выражать интуитивное взаимопонимание между собеседниками или искренние чувства. Именно поэтому, слушая музыку, что создавал Осаму, рыжеволосый молчал. Настоящую честность его восхищения можно было выразить только так, без капли фальши. Лишь однажды он так и не сдержался и с губ сорвалось почти отчаянное: — Прекрасно. Тут же последовал ответ: — Прекрасен здесь ты. И тогда настала тишина другого рода.