Двадцать

Семейные сборища по праздникам Джисон не то чтобы не любил — он их искренне и панически боялся. Разновозрастная толпа, где каждый стремится перекричать другого, напоминала ему монгольский курултай — слово, которое он услышал от старшего сына и понятия не имел, что оно означает, но это явно было оно. Больше, чем сливающиеся в унисон причитания отца, пассивно-агрессивное ворчание матери и нечленораздельные вопли детей, Джисона на таких посиделках нервировал Сынмин. А если точнее — его должность «любимого сына», прилипшая к аккуратным отполированным ботинкам еще с детства. Потому что, когда старший регулярно приходит пьяным, не ночует дома, фигурирует во всех местных сплетнях и заставляет краснеть перед директором школы, вся надежда остается на младшего. Что бы теперь ни делал Джисон, какие трофеи бы ни приносил: жену, первого, второго, третьего ребенка, их дневники с оценками, грамоты и медали — Сынмин всегда был просто молодец по определению. Конечно, из Джисона был не самый лучший сын, такой себе муж и сомнительный отец, но он честно старался. Старался, чтобы все было «как надо», «как у людей», в жены себе взял самую красивую девушку из их отдела (все мужики завидовали), старшего сына отправил в университет, младшего трехлетнего Чана — в качалку, вот только средний вышел хипстером, но с кем не бывает. А все разговоры так или иначе сводились к брату. — Сынмин невесту привезет, — причитает мать, не переставая чесать спину и сквернословить, — Красивая, мать ее за ногу, и вежливая, а как готовит, ешкин кот! Такие кексы, такие кексы… — Секси, секси, — бурно подтверждает подглуховатый отец. Джисон пропускает восхваления мифической невесты мимо ушей, а Джинни моментально чувствует, как пьедестал любимой и пока еще единственной снохи шатается у нее под ногами, и заранее готовится к конкуренции за звание главной женщины в семействе. Зная характер Сынмина, его избранница явно должна быть как минимум идеальной, а становиться на ее фоне «плохой» невесткой в планы Джинни не входило. — И что, у них все серьезно? — она манерно заправляет волосы за ухо, выпрямляет спину и скрещивает ноги, устроив ладони замком на коленях. Джисон сдерживает смешок: слишком хорошо он знает свою жену, ее повадки и ревнивую натуру, — Жениться собираются, или просто так? — Собираются, собираются, — увещевает мать, — Такая любовь у них, и так подходят друг другу, черт бы их побрал. Джисон с трудом представляет девушку, которая могла бы вытерпеть Сынмина, но вслух ничего не говорит. — Ну, это сейчас у них любовь, — пятнадцатилетний Чанбин говорит с раздражающей уверенностью, — А потом станут, как батя с мамкой. Бытовуха никого не щадит. — Эй, — грозится Джисон, — Сколько бы лет ни прошло, мы с твоей мамой все так же любим друг друга. Да, бейби? — Конечно, — соглашается Джинни, но приближающееся лицо Джисона все равно лениво отталкивает. — Вы целуетесь при детях? Ужас какой. В традиционной одежде Сынмин выглядит ну совсем уже образцово-показательно, как главный герой из детских книжек про хорошие манеры. За спиной у него мелкими шагами топчется почему-то до боли знакомая фигура, путаясь в тканях юбки, вежливо улыбаясь и кланяясь, как деревянная кукла. — Ну наконец-то! — отец и мать, кряхтя и опираясь друг о друга, поднимаются с мест и первыми идут встречать молодых, а Джисон до рези в висках напрягает слабое зрение, всматриваясь в лицо девушки, чувствуя что-то странное, приглушенное, давно забытое. Маневр не скрывается от слишком внимательной Джинни. — Ты чего так пялишься-то? Это невежливо. — Ничего, просто, — Джисон успокаивающе гладит уже напрягшуюся было жену по коленке, — Я ее нигде не мог видеть, не знаешь? — Откуда я знаю, с кем ты там шляешься, пока я не в курсе. Странное подобие ревности к родительскому вниманию теперь успешно дополнилось еще и вполне конкретной ревностью к мужу — Джинни только повод дай. Как уже говорилось, муж из Джисона был так себе. От Сынмина он стандартно получает лишь сухой приветственный кивок, а вот новоиспеченная невеста, видимо, стремясь заполучить симпатию всех членов семьи, принимается вежливо здороваться с каждым и даже жмет руку Чану, на что тот почему-то морщится и хнычет, как от боли. — Здравствуйте, меня зовут Минхо, пожалуйста, позаботьтесь обо мне. Наконец услышав имя, Джисон поперхивается чаем и с трудом сдерживается, чтобы не завопить на всю комнату, как можно сильнее прикусив щеку изнутри. Воспоминания, хлынувшие через разрушенную плотину, вызывают желание материться, причитать, жалеть обо всех ошибках молодости разом и запихнуть их обратно, чтобы не мешали тихой и спокойной семейной жизни, которую Джисон так долго и упорно строил. Происходящее моментально начинает напоминать сюжет дешевой комедии, потому что таких совпадений не бывает. Случайно столкнуться с бывшими одноклассниками в очереди в аптеке — это одно, вам друг на друга в лучшем случае плевать, и после обмена вежливостями вы, вероятно, больше никогда не встретитесь. Увидеть же её, именно её, да еще и под крышей дома, который Джисон считал своим, до этого момента казалось невозможным. Тем не менее — вот она, стоит в двух метрах и нагло мозолит память. По молодости Минхо была девка шебутная, такую никогда не забудешь, и даже спустя пять, десять, двадцать лет будешь ловить себя на мысли «Господи, какая же она была ебнутая, хорошо, что мы разошлись», но почему-то все равно тоскливо вздыхать над тарелкой пельменей. Увидеть рядом с Сынмином именно ее Джисон не ожидал от слова совсем. Та Минхо, которую он знал, в лучшем случае отжимала у таких вот сынминов деньги на сигареты, а о худшем вспоминать не хочется. Если бы тогда ему сказали, что она станет образцом идеальной невесты и жены для обычного менеджера среднего звена, он бы покрутил пальцем у виска, а потом заехал бы таким сочинителям по лицу, защищая ее сомнительную честь. Остатки своей чести Минхо и сама неплохо защищала. Никто не мог без позволения подойти к ней ближе, чем на два шага, рискуя остаться без глаза, а если об этом узнавал Джисон — и без второго. Злые языки называли его главой фан-клуба с привилегиями, но он воспринимал это, как комплимент: Минхо действительно заслуживала отдельного фан-клуба, и он бы с удовольствием его возглавил. Потому что таких, как она, Джисон не встречал никогда. То, что она творила, не поддавалось никакому разумному объяснению, но только рядом с ней он чувствовал себя по-настоящему живым. Они никогда не обещали друг другу «любви до гроба», и сколько раз бы Джисон не вытаскивал ее из чужой постели, настоящее предательство он почувствовал только сейчас. Не из-за Сынмина, нет. Из-за того, как она изменилась. Кто ты такая, и куда ты дела мою Минхо? Что за наряд, аккуратный макияж, почему пенсионеры не шарахаются от тебя, а обнимают и называют дочкой? Ты же не такая, я же помню, какой ты была! Ты ведь жила каждый день, как последний, на снегу ночевала пьяная, харкалась дальше всех парней; ты же пиво зубами открывать умела! Джисон хочет вывалить это все на Минхо, расспросить, как до жизни-то такой докатилась, и не прячется ли под тяжелым традиционным платьем то черное кружевное белье из «Чебоксарского трикотажа», которым она так гордилась, но вместо этого выпаливает лишь: — Джисон. Брат Сынмина, — и тянет неуверенно руку. — Минхо. Невеста Сынмина, — в таком же тоне отвечает она, и пожимает неожиданно крепко, и заглядывает в глаза так, что становится очевидно — вспомнила, узнала, согласна. — Красивое платье, — хмыкает Джисон, не отпуская руки. — Спасибо, у тебя тоже. — Где же Сынмин тебя нашел? — В библиотеке, — скромно потупив взгляд, заявляет Минхо. Джисон знает, что в библиотеке она была лишь один раз, после которого их больше туда не пускали. — Да? И что же вы там читали? Даже в детстве Сынмин был собственником. Лишь притронувшись к его игрушкам, Джисон неизбежно вызывал скандал, но все равно продолжал это делать, потому что зареванное лицо Сынмина — зрелище уморительное и явно стоит последующих оплеух от матери. С возрастом реветь тот стал меньше, но к своим вещам прикасаться все еще не позволял. Особенно Джисону. — Хён, хватит вопросов. Брат предупреждающе хлопает по плечу, разрывая этот момент странной ностальгии, и Джисон осознает, что все еще долго, непозволительно долго держит Минхо за руку и смотрит ей прямо в глаза, сдерживая глупую, какую-то совсем подростковую улыбку. Вся семья, в свою очередь, смотрит на него. — Почему ты заигрываешь с тетушкой, когда рядом сидит мама? Со всех сторон слышатся поддакивающие возмущенные голоса, с другого конца дивана разносится сварливый скрип матери, грозно дирижируемый чесалкой для спины, и Джисон обещает себе на досуге прикупить книжек по воспитанию подростков, да посильнее приложить их к голове Чанбина — око за око, потому что по его вине Джисону в лицо сейчас прилетит пачкой зеленого лука. А у Джинни рука крепкая, он знает. Джисон отшучивается, лезет к жене с извиняющимися поцелуями, самоотверженно взяв решение конфликта на себя, а Минхо смущенно прячется за спиной Сынмина и послушно следует за ним в другой угол гостиной, оставляя Джисона один на один с неконтролируемым потоком воспоминаний. Минхо — это молодость, это прятаться от преподавателей за гаражами с одной на двоих сигаретой в руках и привкусом детского «орбита» на губах, это забытый под подушкой бюстгальтер и следы ярко-красной помады, это дико, голодно целоваться на заднем сиденье угнанной у отца машины, как в последний раз, а теперь у Джисона жена, трое детей, коллекция однотонных джемперов и больная спина. А Минхо, его маленькая шальная Минхо стоит сейчас возле брата, улыбается застенчиво, поправляет аккуратную прическу, все такая же безумно красивая и все с теми же бесами в темных глазах, ему точно не почудилось. Естественно, семье не стоит знать, что они вообще знакомы. Минхо, очевидно, придерживается аналогичного мнения, потому что рта больше не раскрывает, послушно крутится возле Сынмина и лишь пару раз едва заметно бросает на Джисона дикие, намекающие взгляды. На что именно намекающие, тот понять не может. Очень хочется поговорить. Наедине. Джисон сидит, как на иголках, потеет не хлеще, чем на экзамене, и лихорадочно продумывает все возможные способы, чтобы этично, незаметно для остального семейства и социально-приемлемо остаться один на один с чужой невестой, как бы двусмысленно это ни звучало. Судьба подбрасывает возможность в виде немого вопроса «Кто пойдет накрывать на стол?», отвечать на который никто не собирается, судя по увиливающим взглядам и незаинтересованным лицам. В неловкой тишине слышно, как Чан нашептывает что-то явно неприятное и угрожающее своему плюшевому медведю. — Я, — наконец, сипло выдавливает Джисон и откашливается, — Я могу. Если никто не хочет… Никто не хочет, о чем ясно дает понять какой-то единогласный вздох облегчения и чересчур бодрые пожелания удачи. Джинни, однако, нутром чувствует неладное. В какой вселенной Джисон вдруг сам, по собственному желанию вызывается что-то делать, а не скидывает это на других? — Не поможешь мне? «Ну, вот и оно», — думает Джинни и нарочито-устало закатывает глаза, — «Куда же ты без меня». Однако, проследив за неловким, но настойчивым взглядом мужа, она понимает, что смотрит тот не на нее, а чуть правее, и причина тут явно не во внезапно проявившемся косоглазии. — Я? — переспрашивает Минхо, улыбаясь во все тридцать два. — Говорят, ты хорошо готовишь, — под вопросительными взглядами потеющий Джисон почему-то чувствует необходимость оправдываться и объяснять свое внезапное предложение. «И не только готовлю», — едва не выпаливает Минхо по какой-то давно забытой привычке, но тут же берет себя в руки. Чертов Джисон и его чертовы наивные глазки за стеклами старомодных очков. — Почему ты опять пристаешь к тете? — не унимается Чанбин, явно наслаждаясь своей ролью остроумного комментатора в развернувшемся ситкоме, чего не скажешь об остальных, — Тебе мамы мало? Сынмин кладет руки на плечи Минхо, уже собравшейся встать, и смотрит обеспокоенно, словно не до конца решив, как ему стоит на это все реагировать, а вот взгляд Джинни можно вполне четко и однозначно перевести как «Я тебе троих детей родила, ты охуел?» — Я что, не могу помочь члену семьи накрыть на стол? — включив все свои ораторские способности, Джисон принимается активно возмущаться в свою защиту, стараясь не пересекаться глазами с женой и от волнения совершенно забыв, кто кому изначально собирался помогать, — Она должна в одиночку на вас пахать, пока вы тут сидите, пальцем не шелохнув? Как вам не стыдно! Пока Джисон разворачивает свой микро-митинг, Минхо тихо шепчет что-то Сынмину на ухо: по всей видимости, успокаивающее и убеждающее, потому что его лицо заметно смягчается. После неохотного, но одобрительного кивка жениха она встает и жестом просит Джисона наконец заткнуться. — Я не знаю, где у вас кухня, покажете? — тонким вежливым голосом просит Минхо, незаметно оттесняя его к выходу из гостиной. Джисон кивает, поняв намек: — Конечно, — но напоследок, не успев выйти из образа, все же оборачивается к сидящим, — А вам стоит подумать о своем поведении! Минхо еле сдерживается, чтобы не наступить ему на ногу, останавливая от переигрывания. По коридору до кухни они идут быстро, молча и по-заговорщически тихо. Минхо нетерпеливо семенит сзади, чуть ли не бежит — очевидно, тоже ждала возможности поговорить, от чего Джисон почему-то самодовольно улыбается. Он честно не знал, чего вообще ожидать от этого разговора, и о чем нужно говорить в таких ситуациях, и уж точно не был готов к тому, что его угрожающе толкнут к стене, едва захлопнется кухонная дверь. Слабое немолодое сердце на такие маневры тоже не рассчитывало и в панике заметалось по грудной клетке. — Ты рассказывал что-нибудь обо мне? — как по волшебству, поведение скромной невесты оборачивается на 360 градусов, она бросает слова дерзко, отрывисто, смотрит в упор и наконец-то начинает походить на себя, что одновременно и пугает, и восхищает. — Положи нож, ради бога, — нервно просит Джисон, хоть и знает, что в ход она его точно не пустит. По крайней мере, не против него. — Я только жизнь наладила, ты это понимаешь? — шипит Минхо, свободной рукой вцепившись в воротник джемпера и пропустив предыдущую просьбу мимо ушей, — Не смей мне все портить. — Взаимно, — усмехается Джисон, — Как ты заметила, моя жизнь тоже немного изменилась с нашей последней встречи. И я бы тоже не хотел это все потерять. Поэтому, пожалуйста, положи нож и давай поговорим нормально. К его собственному удивлению, угрожающий тон и поведение Минхо вызывают в Джисоне какие-то теплые, почти ностальгические чувства. Их отношения не были идеальными — с ней это было просто невозможно, — и Джисон был свидетелем и виновником такого количества истерик, криков и угроз, что привык и научился относиться к ним спокойно и философски. К тому же, в гневе она была еще красивее. Минхо все еще с подозрением заглядывает в глаза, но все же заметно расслабляется, понимая, что ему можно доверять — он всегда был единственным, кому она вообще могла доверять. Джисон пользуется возможностью, чтобы осторожно забрать из ее руки нож, стараясь не слишком долго задерживаться на знакомых холодных пальцах, и толкнуть его подальше, на другой край столешницы. Они еще долго стоят, не веря и привыкая к происходящему, молча и с жадным любопытством разглядывая повзрослевшие версии друг друга, пока Минхо, наконец, не сдерживает смеха: — Ты такой дед. Джисон захлебывается от возмущения и тут же хочет ответить что-нибудь в том же духе, но не может ничего придумать — в его глазах Минхо все так же прекрасна, как раньше. Поэтому принимается искать другие недостатки. — А ты… А у тебя жених — Сынмин. — Очень приятный человек, в отличие от тебя, — ехидно улыбается Минхо и контратакует, — А в вашей семье явно не ты главный, да? Как тебе каблук твоей жены, достаточно острый? — Сама меня отшила, а теперь ревнуешь? — Джисон переиначивает ее слова и интонацию, как вздумается. Просто очень хочется верить, что он не единственный скучал, ждал, видел в редких снах, вспоминал по пьяни и глупо надеялся на случайную встречу. Не такую, как сейчас, естественно. — Было бы кого ревновать, — хмыкает Минхо, но почему-то тут же тускнеет, — И не отшивала я. У нас бы ничего не получилось, ты же знаешь. Как бы ни хотелось. Ностальгический разговор переходит в не самую приятную стадию, когда вместо теплых светлых воспоминаний навязчиво всплывают все старые обиды и сожаления об упущенном. — А с Сынмином? — глаза Джисона сужаются и смотрят горько-горько, — С ним получилось? Ты ради него так изменилась? — Изменилась? Минхо не понимает, что он имеет в виду, и в чем ее сейчас обвиняют. Потому что со стороны всегда виднее, а после такой долгой разлуки контраст между «старой» и «новой» Минхо был совсем очевиден. Но, видимо, только для Джисона. — Ты же на себя не похожа. Превратилась в какую-то, — он пытается подобрать не обидные, но все равно задевающие слова, — Идеальную жену. Как будто готова самоотверженно всю жизнь мыть посуду, воспитывать детей и заботиться о муже, и чтобы все вокруг завидовали, какая у вас образцовая семья. — Подожди, — почему-то смеется Минхо, — Ты пытаешься меня оскорбить или похвалить? Все, что ты сейчас описал, это что... Плохо? У Джисона происходит сбой в системе, и он ненадолго зависает с глупым выражением лица, пока Минхо сочувственно гладит его по голове, приговаривая «Ты так и остался дурачком, да?». — Но ведь, — пытается снова начать Джисон, — Ты же… — Люди меняются и взрослеют, Хани, — отвечает она на неозвученный вопрос, а Джисона торкает от почти забытой клички, которую он ненавидел и позволял использовать только Минхо. Но сейчас она звучит так неуместно, так неправильно, — Думал, я до старости буду в кожаной юбке гонять? — Ханбок я точно не ожидал, — с улыбкой признается он, но заметно и безудержно грустнеет. Призрак прошлого становится все слабее, Джисон хватает, цепляется за тлеющие остатки, но ладони остаются пустыми. Конечно, он понимает, что та, старая Минхо из воспоминаний жива лишь в его собственной голове, хоть и не хочет до конца этого признавать. Образ, отпечатавшийся в памяти, который Джисон так долго хранил, на деле уже давно не имеет ничего общего с реальностью, его пора хоронить — настоящая Минхо может быть лишь одна, и она сейчас стоит перед ним на кухне его родителей, а через несколько дней или месяцев станет женой его брата. — Ты и сам очень изменился, — вдруг заявляет она, вырывая Джисона из лап меланхолии. Никаких пояснений за этим заявлением не следует, поэтому приходится уточнять самостоятельно. Интересно же. — В плохую или хорошую сторону? — В скучную. Ты был таким бунтарем, а стал… Как твой отец. Джисон воспринимает это, как самое жестокое оскорбление в своей жизни. — Да я такой же остался! — он чуть не срывается на возмущенный крик, но, опомнившись, сбавляется до не менее возмущенного шепота, — Дети меня крутым считают! — Никто тебя крутым не считает, — грустно мотает головой Минхо, — Особенно в этих очках и в этом, прости господи, свитере. Не спросив разрешения, она осторожно, но целенаправленно снимает с Джисона очки, оставляя того лишь беспомощно щуриться и надеяться, что с «прости-господи» свитером она подобное не проделает. — И проколы заросли, — холодные пальцы дотрагиваются до мочки уха, — А тебе шло. Минхо совсем близко, и Джисону до зуда хочется ляпнуть что-нибудь нелепое и безвкусное, что-нибудь вроде «А знаешь, что мне еще больше шло? Ты рядом», но он забывает все слова и может лишь глупо близоруко смотреть в глаза Минхо, окончательно потерявшись во времени. Потому что глаза — все те же. — Я правда очень скучал, — наконец выдыхает Джисон. — Я знаю, — чуть улыбается Минхо, а имеет в виду «Я тоже». Джисон понятия не имеет, что они делают, что в голове у Минхо, и даже — что в голове у него самого, но, к счастью или к сожалению, тишину разрывает крик Уджина из гостиной. — Идите сюда, тут дед с бабкой армрестлинг устроили! Джисон прикрывает глаза и вздыхает одновременно и с облегчением, и с досадой, а Минхо прикусывает губу и едва заметно улыбается каким-то своим невеселым мыслям. Они оказались на волоске от того, чтобы совершить непростительную глупость, а взрослые люди не должны совершать глупости. — Каждый год одно и то же, — качает головой Джисон, — Идем? Минхо невозмутимо возвращает на его лицо очки и разрешает себе задержаться на знакомых глазах еще пару коротких секунд. — Идем. Момент уединения подходит к концу, когда Минхо первой направляется к двери, а Джисон судорожно вспоминает, о чем еще хотел ее расспросить, пока есть возможность, и в панике хватается за руку, как за спасательный круг. — Мы сможем? — неопределенно спрашивает он, и Минхо в непонимании приподнимает бровь, не замечая тот факт, что ее все еще бесцеремонно держат за запястье, — Жить под одной крышей. У нас получится? Вместо сутулого, нервного мужчины средних лет перед Минхо на секунду снова возникает буйный, шумный старшеклассник с лохматыми высветленными прядями, качающейся в ухе сережкой, ссадинами на лице и костяшках пальцев — она собственноручно криво, но с заботой лепила на них пластыри, — и с такими же горящими глазами, как сейчас. Лесной пожар стал потрескивающим домашним камином, но огонь в нем все тот же. — Кто знает, — неоднозначно улыбается Минхо и выходит из кухни.